12 июня принадлежит к числу праздников, которые приживались долго и трудно. Сложилось так прежде всего потому, что «уважаемые россияне» времен Ельцина никак не могли понять, что же все-таки им предлагают отмечать в этот летний день.
Когда он назывался День независимости, неизменно – в прессе и в разговорах – возникал один и тот же недоуменный вопрос: независимость – от чего? Или от кого? Разве нас кто-то завоевывал? Скорее наоборот: 12 июня Россия провозгласила себя отдельным государством, как это сделали к тому времени многие бывшие союзные республики, и тем самым окончательно подтвердила роспуск сверхдержавы. То есть это дата фактической, окончательной гибели СССР, и в такой день любой порядочный человек, которому хоть сколько-то дорога та огромнейшая страна, в которой он родился, не праздновать, а плакать должен.
Но вот прошло двадцать с лишним лет, половину из которых хочется забыть побыстрее, и выяснилось, что не все так мрачно, как некогда казалось. Подавляющее большинство «республик-сестер» строит свое будущее на ненависти к некогда общему прошлому, кое с кем даже пришлось повоевать – так что последние поводы для ностальгии испарились… И, наконец, самое главное – стало окончательно ясно, что нам придется и дальше жить в том формате, который был юридически закреплен 12 июня, и этот формат, мягко говоря, не самый худший. Прежней сверхдержавности, конечно, нет (теперь вообще это понятие отходит в прошлое), но есть – несмотря на огромное число внутренних проблем – державность, с которой считаются все. Пока День России по своему пафосу не может сравниться с главным национальным торжеством – Днем Победы. Но шансы стать большим патриотическим праздником у 12 июня есть.
Во всяком случае, государство прилагает к этому значительные усилия. Патриотизм провозглашен национальной идеей и государственной идеологией. Поскольку в поисках того и другого страна металась все 90-е и нулевые годы – это не так уж мало.
Остается только разобраться, какой деятельный и мыслительный план подразумевает это понятие. Граждане соседней страны, массово скакавшие два года назад с призывами перевешать москалей, тоже патриоты, причем искренние и самозабвенные, но вряд ли нормальный человек захочет быть похожим на них.
Хотя на первый взгляд все просто.
Патриотизм происходит от греческого слова «патрия», т. е. «родина», и означает любовь к ней, готовность делать ради нее добрые дела и идти ради нее на жертвы, в том числе самые большие.
Твой дом
Чаще всего патриотизм, как и вообще всякую любовь, обрисовывают поэтически. Причем поступают так не только поэты, но и ученые, как, например, академик Дмитрий Лихачев: «Город на высоком берегу реки в вечном движении. Он «проплывает» мимо реки. И это тоже присущее Руси ощущение родных просторов. Страна – это единство народа, природы и культуры». Вообще патриотизм вряд ли можно считать идеей, убеждением, поскольку страна, в которой ты родился и связан с ее прошлым, настоящим и будущим, – это твой дом. Любят дом не по убеждению, а потому что бездомным быть ужасно. Желать зла своей стране – все равно что мечтать о разрушении собственного жилища.
Но действительность несравнимо сложнее любых сравнений и образов, хотя бы потому, что время от времени в «домах» начинали твориться такие жуткие дела, что жители терялись в своих представлениях о настоящей любви к родине. Периодически на поверхность выходило убеждение, что сломать дом и построить его заново – это и есть подлинный патриотизм. К тому же люди – разные и мыслят по-разному. По словам профессора МГУ, доктора философии Виктора Шаповалова, «разнообразие взглядов объясняется тем, что, несмотря на внешнюю простоту, понятие патриотизма в действительности очень сложное».
Патриотизм – это теорема, которая постоянно нуждается в доказательствах. Если они недостаточно убедительны или их вообще нет, патриотизм обращается в свою противоположность.
От начала истории государств эти антиподы идут рука об руку.
Пушкин и Чаадаев
Александр Сергеевич и Петр Яковлевич были друзьями. Еще в Царском Селе 16-летний лицеист Пушкин по ночам бегал с целью выпить, похулиганить и почитать стихи в гусарский полк, в котором служил корнет Чаадаев.
Во время Отечественной войны Пушкин был подростком. Триумфальная победа русского оружия навсегда вселила в него веру в величие своей страны. Чаадаев же сам приложил руку к этому величию, кровь проливал на полях сражений. Тем не менее, несмотря на дружбу, продолжавшуюся до самой гибели поэта, Пушкину и Чаадаеву суждено было положить начало двум не сходящимся течениям в русской культуре и истории. По большому счету мы и сейчас, через два с лишним столетия, находимся под их влиянием.
В 1836 году Чаадаев опубликовал «Философические письма», которые перечеркивали русскую историю как таковую. Наше прошлое и настоящее, считал Петр Яковлевич, годятся лишь на то, чтобы служить для других стран примером того, как не надо жить.
«Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемым только злодеяниями и смягчаемым только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции».
Знакомая многим со школьных лет цитата выглядит удивительно свежей, будто взятой из вчерашней либеральной газетки. Злобствующая, подхихикивающая в уголке публика была и в те времена – Чаадаев дал ей дар речи, поднял на высоту «философии».
Как известно, Чаадаева объявили сумасшедшим, и, судя по всему, это был не политический ход, а вполне искреннее решение. Большая часть образованной публики, начиная с царя, была уверена, что вменяемому человеку такое в голову прийти не может. Формально к этому большинству принадлежал и Пушкин. Он пишет ответ другу. «Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству… оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели это не история, а бледный полузабытый сон! А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина Вторая, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел Вас в Париж?»
Цитата эта также известная, хотя, видимо, не каждый знает, что свое послание Пушкин не отправил – чтобы не добивать друга, которого сейчас и так все бьют. К тому же Пушкин, видимо, один из очень немногих, понимал, что Чаадаев как философ намного сложнее своих примитивных единомышленников, нынешних и будущих. Чаадаев ставил стремление к истине (которой он, конечно, не знал) выше любви к родине. А пушкинский патриотизм был органичный, человечный, такой же, как любовь к живому существу. Чаадаева как друга, как русского, он любил больше любых истин – потому и письмо не отправил. Хотя искренне оскорблялся, когда вокруг, как позже скажет Достоевский, радовались нашим поражениям и горевали от наших побед. Главная мораль этого изначального конфликта: живой патриотизм, «любовь к отеческим гробам», неизменно подвергался угрозе, когда в русские мозги прокрадывалась некая наднациональная, всемирная идея – будь то чаадаевское «стремление к истине», вселенская православная монархия, мировая революция, вхождение в семью цивилизованных народов и пр.
Когда же эти устремления грозили завести или заводили в кровавое болото, все как бы само собой поворачивалось к пушкинскому патриотизму – хотя бы потому, что больше не к чему поворачиваться…
Самый мощный антипатриот
Литературное творчество Льва Толстого – один из бесспорных столпов российского величия, а значит, и патриотизма. Но сейчас не в полной мере осознается, что был и другой Толстой – учитель народа, самый мощный антипатриот во всей отечественной истории. Графа называли «вторым царем», и, видимо, это было действительно так. Его учение, называвшееся «христианским», но на самом деле больше похожее на некую разновидность буддизма, было основано на всемирной переделке человека в духе первобытного земледельческого «братства» и уничтожении всех государств, а Российского – в первую очередь. Разумеется, патриотизм Толстой ненавидел, считая его главной причиной насилия.
Идеи учителя народа, выходившие далеко за рамки собственно толстовства, пережили самый бурный рост через 4–5 лет после его смерти – когда потери в империалистической войне, совершенно непонятной простому русскому человеку – ведь никто не нападал на Россию! – подходили к миллиону…
В те же времена приближались к своему звездному часу другие носители всемирной идеи – последователи Маркса, провозгласившего грядущее господство «пролетариата, у которого нет отечества».
Ленин: война против нас
Ленин в своем антипатриотизме шагнул намного дальше Толстого, провозгласив курс на пораженчество и перевод «войны империалистической в войну гражданскую».
Когда большевики пришли к власти, пораженческие настроения они отбросили, но антипатриотизм подняли на невиданную высоту. Россию они считали не историческим субъектом, тем более не Родиной, а тараном будущей мировой революции. Для этого методично и безжалостно вытравливались любые проявления «любви к отеческим гробам», воспитывалось отвращение к основам русской истории. В Малой Советской энциклопедии (1929–1931 гг.) об Александре Невском говорилось, что он «оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу», Кузьма Минин «мясник… один из вождей городской торговой буржуазии». Князь Пожарский во главе ополчения «покончил с крестьянской революцией». Петр Великий отметился в истории только «жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом».
Так продолжалось до второй половины 30-х, пока власть окончательно не убедилась в провале планов мировой революции. Более того, неизбежной становилась новая большая война против нас. И тогда был сделан разворот на 180 градусов от чаадаевских идей – Сталин начинает извлекать из небытия тени героических предков, появляются фильмы про Александра Невского, Суворова, Нахимова. Петр из запойного развратника вновь превращается в великого преобразователя, Минин и Пожарский – в спасителей России… Когда война началась, Сталин шагнул еще дальше – обратился к народу как в церкви – «братья и сестры», – а потом и саму церковь (точнее то, что чудом от нее уцелело) призвал в союзники. Сегодня все чаще слышатся призывы чуть ли не к канонизации вождя за эти шаги, но сделаны они были не от «доброты», а от осознания элементарной реальности – какой народ будет защищать Родину, все исторические, сущностные опоры которой объявлены сплошной мерзостью?
К тому же тогдашний «возврат к истокам» проводился теми же большевистскими методами: за «безродный космополитизм» карали точно так же, как раньше за патриотизм.
Устами патриарха
Потом, в 60–70-х, отношение к основам тоже было неоднозначным, но страна бурно развивалась, шла от победы к победе, и патриотизм закрепился в народном сознании, в культуре и даже во власти.
Последняя – и, хочется надеяться, не только по времени – реинкарнация идей Чаадаева наступила в 90-х, когда началось бурное разграбление плодов этого бурного развития. Власть и интеллигенция создавали образ мерзкой страны, которую не жалко. Любые проявления патриотизма приравнивались к нацизму. Но стране хватило здоровья, чтобы одолеть и эту напасть.
В начале нулевых патриарх Алексий II просто и внятно объяснил деятельный план любви к Родине: «Не разрушай у других, а созидай у себя. Тогда и другие будут относиться к тебе с уважением. Я думаю, что сегодня у нас это основная задача патриотов: созидание собственной страны».
