«Ясным ли днем или ночью угрюмою все о тебе я тоскую и думаю…» Скрипит, потрескивает пластинка. За окном – морозный вечер, какие часто бывают в Игарке. Изрядно поврежденный воспитанниками детского дома патефон то и дело заводит Витя Астафьев. Пластинок уже почти нет – «боевой братией» они превращены в лом. В числе оставшихся – вот эта, признанная неинтересной, поэтому и сохранившаяся, с романсом, который исполнял Александр Пирогов, солист Большого театра.
Спустя много лет Астафьев напишет:
Не хочу хвалиться, будто романс сразу мне понравился, поразил меня. Нет. Я «вживался» в него постепенно, и когда слушал Пирогова, то мне он казался не артистом, а очень доступным человеком, может быть, даже из родной моей деревни, который думал вслух, а я слушал его, и отчего-то виделся мне солдат, который сидел в холодном ночном окопе и думал, тосковал о «ней».
Уже давно окончилась война. Появилась семья. И история с пластинкой неожиданно получила продолжение. В конце 60-х появляется один из самых проникновенных рассказов о войне, который так и называется – «Ясным ли днем».
Есть версия, что у главного героя – искалеченного фронтовика, который год провалялся на койке «с отшибленными памятью, языком и слухом», лишившимся ноги, был прототип – солдатик, который написал письмо Астафьеву, пожаловавшись на бесконечные комиссии, а ведь у него на одной ноге нет части ступни и вторая только по колено…
Вот и Сергей Митрофанович едет на очередное освидетельствование, чувствуя униженность и обиду. «Не отросла еще?» – спрашивает он у врача, тискавшего «култышку».
А ведь все могло сложиться в его жизни совсем иначе: получил он удивительный дар от судьбы – голос. И, оказавшись в одном вагоне с молодыми призывниками, запел тот самый романс. И вот – не было уже перед ними «инвалида с осиновою деревяшкой, в суконном старомодном пиджаке, в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы». Не замечались ни залысины, ни седые виски, ни морщины. «Молодой, бравый командир орудия, с орденами и медалями» – вот кого видели окружающие.
«Ясным ли днем или ночью угрюмою» – поет он чуть позже и своей любимой жене Пане. Сидят они вдвоем, уже старенькие, в маленьком домике – и никого-то у них больше нет, потому что до войны детей родить они не успели. А позже – это еще врач сказал, когда Паня забирала своего искалеченного Сергея, который после ранений даже говорить не мог, было уже поздно. Он поет и чувствует, как болит сердце о тех молодых, которые едут на службу: он всех ребят чувствовал своими, и постоянная тревога за них не покидала его. «На фронте он уверил себя, будто война эта последняя и его увечья и муки тоже последние. Не может быть, думалось ему, чтобы после такого побоища и самоистребления люди не поумнели.
Не смогли сделать, как мечталось. Все не смогли. Война таится, как жар в загнете, и землю то в одном, то в другом месте огнем прошибает.
Оттого и неспокойно на душе. Оттого и вина».
«Ясным ли днем» сразу вошел в историю фронтовой прозы, а сын Астафьева Андрей считал его самым лучшим рассказом.
