Когда тридцать лет назад началось поточное низвержение советских героев, Зое Космодемьянской досталось, пожалуй, больше всех.
Светлейшая форма отчаяния
Первое объяснение этому до безобразия простое – сам сюжет ее подвига легко перелицовывается в бессмыслицу, безумие и даже злодеяние. Каждому известно, что ее схватили, когда она поджигала дома в селе Петрищево. А в домах жили не только враги, но и наши мирные люди.
Зоя «обрекала их на смерть от холода, но об этом не думала, поскольку режим в СССР был античеловеческий. Режим хотел, чтобы все они погибли, а они – не хотели, вот и сдали Зою. Какой она герой? – один из не рассуждающих винтиков режима. Пытки выдержала? – так ведь фанатичка. Даже более того – сумасшедшая, о чем знающие люди говорили, документ есть. И вообще, чего она добилась? Какое поражение нанесла врагу? Ничего и никакого. Только простых мирных людей заставила страдать».
Об этом еще в 90-х – пока еще осторожно, под видом «версий» – шептали главные газеты страны.
То, что касается вариаций вокруг «преступного приказа», стало второй – более серьезной, веской – причиной низвержения светлого образа Зои.
Дело в том, что Зоя совершила подвиг абсолютный, подвиг в чистом виде, не сопряженный даже с малым воинским успехом, но обладавший невероятной поражающей силой.
То, что делали она и ее товарищи в селе Петрищево, формально называется «тактикой выжженной земли», применявшейся в бесчисленном множестве войн, начиная с древнего мира, и запрещенной Женевской конвенцией 1977 года. Однако сама по себе тактика – не оставлять врагу ни крова, ни еды – в данном случае ничего не объясняет без еще одного обстоятельства, которому трудно подобрать точное определение.
Обстоятельство это возникает, когда люди, вооруженные палками, выходят против танков, при этом выходят с полной, безоговорочной верой, что танки не пройдут, – вопреки любой логике, физике и всему «естества чину». Возможно, это некая светлейшая форма отчаяния. При всей условности формулировки, это состояние возникало не раз и останавливало лучшие армии мира.
Таковой, например, в начале позапрошлого века была армия Наполеона. Тем не менее она увязла в трех далеко не самых передовых странах – в Испании, Португалии и России. Именно там французы столкнулись с тем, что не укладывалось ни в какие стратегии, и потому терялись, не зная, как с таким врагом воевать…
Французский отряд входит в испанскую деревню. Из жителей остались только женщина и ее ребенок. Офицер приказывает приготовить еду, затем, наученный опытом погибших товарищей, заставляет попробовать еду женщину и ребенка. Они пробуют. Французы едят. Сначала умирает женщина и ребенок. Потом умирают французы.
Яснее всяких цифр
Ужасно, когда «люди с палками» выполняют работу обученной армии. Но война – не спорт с изначально заложенными правилами; в войнах неизменно возникают критические ситуации, когда у одной из сторон главным оружием остается, по сути, только воля к победе.
Тотально критической ситуация стала осенью 41-го под Москвой.
Можно до бесконечности проклинать тех, кто до такой ситуации довел, но тогда это не отменяло чудовищную данность: противник превосходит нас в личном составе более чем вчетверо, в артиллерии – в шесть раз, на каждый наш танк – почти 32 их танка. Враг видит в бинокль кремлевские звезды, враг пробил бреши в линиях обороны Западного и Резервного фронтов, и надо эти бреши чем-то – точнее, кем-то – закрывать до прибытия подкрепления с востока страны. Если бреши не закрыть буквально сейчас, враг неминуемо будет рассматривать те же звезды без биноклей.
Закрывали провалы фронта московским народным ополчением. Формировать его начали в июле, первоначально планировалось набрать не более 120 тысяч, в основном для вспомогательных прифронтовых работ, из лиц 17–55 лет, не подлежавших в силу разных причин призыву в армию. Число заявлений превысило заданную норму почти в пять раз. Поначалу многим отказывали, осенью отказывать, считай, перестали…
Но яснее всяких цифр об этом явлении говорят фотографии идущих по московским улицам колонн – неровных, для военного глаза – аляповатых. Потому что это колонны глубоко штатских людей, колонны, в которых множество лиц совсем юных либо совсем немолодых, располневших от сидячей работы; лиц в «интеллигентском обмундировании» – шляпа, круглые очки, плащ, – на котором эстетически нелепым дополнением смотрятся вещмешок и винтовка.
Все они были брошены против идеальной военной машины, под которую Европа легла, не мяукнув.
Командование не имело иллюзий относительно боеспособности бухгалтеров и доцентов, не державших ничего тяжелее карандаша и указки. Но важнее, что сами бухгалтера с доцентами таких иллюзий не имели – и тем не менее поступили так, как считали нужным, единственно правильным. И погибли почти все.
Дивизия народного ополчения – а это более 14 тысяч человек по штатам военного времени, – сформированная из жителей столичного района Красная Пресня, вступила в бой 4 октября, и к 16 часам 5 октября перестала существовать. Физически, а не в силу утраты боеспособности. По большому счету, то же и в те же сроки произошло со всеми народными дивизиями, мизерные остатки которых потом вольются в кадровые части.
И когда в конце ноября юной диверсантке Зое и ее товарищам начальство заявило, что они на 95 процентов смертники, они знали, что это констатация факта, подтвержденного ополчением. А «диверсант» с пятидневным сроком подготовки, в принципе, тот же штатский ополченец. Выданные перед заданием старые пистолеты – отбросы военных складов, бутылки с зажигательной смесью и по бутылке водки на человека, которая должна заменить костер и ночлег в зимнем лесу, факт этот подтверждали. Была возможность покинуть отряд – никто не покинул.
И потом, стоя на ящике из-под немецких галет с петлей на шее, Зоя скажет: «Эта моя смерть – мое достижение». Но подлинным достижением была не смерть сама по себе, как у живых бомб и торпед.
Мистический страх
Обошедший всю мировую прессу снимок мертвой девушки с петлей на шее был сделан фотокором «Правды» Сергеем Струнниковым через два месяца после ее казни.
Немцы запретили снимать Зою с виселицы, и явственно видные на снимке вырванные куски плоти появились после прижизненных пыток, уже на мертвом теле, – проходившие через Петрищево германские воины мстили мертвой.
Мстили, потому что их сердцами уже овладевал тот мистический страх, что война ведется с чем-то большим, чем собственно люди, сделанные, как и все, из мяса, костей, надежд, страхов, храбростей, хитростей и прочего бытийного стройматериала. Они до самого конца запрещали себе признаваться в этом страхе, но страх – был, делал свою работу и привел к известному итогу.
И когда в апреле 45-го они сами попали в тотально критическую ситуацию и пробовали повторить московское ополчение, вооружая и отправляя затыкать бреши своих школьников, бухгалтеров и доцентов, ничего у них не вышло. Конечно, имелись у них свои летчики-асы и бойцы, которые «до последней капли крови», но таких, как Зоя, – не было. Не зафиксировано. А у нас – была. И не одна.
Зоя – народная икона тысячекратно совершенного абсолютного подвига, когда человек, не знающий воинского мастерства, в момент крайнего общего отчаяния ломает дух неизмеримо более сильного врага.
Абсолютного подвига нам никогда не простят, так же как и того, что Зоя – именно наше порождение.
Кстати, что касается «преступного приказа» жечь дома мирных жителей, то следует помнить, что Германия вела против нас тотальную войну, которая по определению не подразумевает самого понятия «мирного населения», поскольку ее цель – уничтожение не только войска, но и самих «этнических единиц», целиком или частично. В том числе поэтому наши гражданские потери в полтора раза превышают военные.
Приказ отвечать на тотальную войну войной «по конвенциям», отрицая необходимость всеобщей жертвы, как раз и будет преступным, поскольку ведет к всеобщему самоубийству. И по большому счету приказ, который внутренние враги называют «преступным», Зоя отдала сама себе.
