Каждый раз, отмечая день рождения Пушкина, мы всей страной немножко вздрагиваем. По разным причинам… Многие, например, считают, что не Пушкин должен, как гласит народный фольклор, а мы ему должны. Что он нам что-то завещал, а мы промотали. Он надежды лелеял, а мы подвели. Подставили, короче, солнце русской поэзии. В частности, с языком русским неудобно получилось. Александр Сергеевич нам литературный язык собрал, упаковал, поездом отправил… а мы посылочку-то похерили.
Что тут возразишь?
Немного натянуты претензии к современному русскому языку, который-де совсем нынче не таков, как при Александре Сергеевиче. Засоряют его всяческие лизинги-консалтинги, калечат «падонки» со своим «олбанским», убивают чиновники сложноподчиненными предложениями с высоким удельным весом отглагольных существительных и несущественных глаголов. Мы на это всегда можем ответить, что чиновники были и при Пушкине и писали точно так же ахинею, а вот лизинга с консалтингом как раз не было – ни слов, ни обозначаемых этими словами явлений. И компьютеров с Интернетом не было – соответственно, неоткуда было взяться «падонкам», пародирующим усредненный малограмотный язык сетевого общения малолетних бездарей.
Уж так устроен любой язык, и русский тут не исключение: любые перемены в способах коммуникации людей между собой автоматически отражаются в языке. И нет, нельзя вместо плохого иностранного слова «галоши» использовать хорошее русское «мокроступы». Над подобными попытками намеренной архаизации языка сам же Пушкин и смеялся. Лизинг – это лизинг, а жаргон – это жаргон. А вообще-то подобные вещи изрекать – удел Капитана Очевидность. Пушкин, кстати, взаимопроникновению языков большое внимание уделял. Ну, все, наверное, помнят: «Надев широкий боливар, Евгений едет на бульвар». Воображаю, как автор хихикал, когда выписывал этот непростой каламбур. А ведь мог бы, как человек и патриот, зарифмовать головной убор и усаженный деревьями простор… Но в чем бы тогда был смак сообщения о поездке героя – совершенно непонятно. Иногда Пушкин сравнивает два слова – наше и не наше, и зримо колеблется, какое предпочесть: «Недуг, которого причину давно бы отыскать пора, подобный английскому сплину, короче: русская хандра им овладела понемногу…»
А иногда так и оставляет без перевода – потомки придут, разберутся: «Люблю я очень это слово, но не могу перевести – оно у нас пока что ново, и вряд ли быть ему в чести». Догадайтесь, кстати, о каком слове речь.
* * *
Этой весной я, так уж сложилось, читал в основном классическую русскую прозу. Начал с «Обыкновенной истории» Гончарова, с наслаждением перечитал «Театральный роман» Булгакова и затем, как обычно, «залип» на Достоевском. Я искренне и убежденно считаю, что лучше классической русской прозы не бывает вообще ничего. Но это в сторону. Хотел сказать о другом – когда я читал первый роман Гончарова, я думал: «Вот ведь какой замечательный язык! Да если бы сегодня отыскался автор, который умеет так писать – просто, ясно и глубоко, – да его бы на руках носили… А ведь это девятнадцатый век!» Почитал послесловие – «Обыкновенная история» написана не просто в девятнадцатом веке, а в первой половине века. А Гончаров, уже будучи взрослым человеком, видел живого Пушкина и даже общался с ним, хоть и совсем немного. Не знаю почему, но меня это поразило больше, чем собственное невежество. У меня всегда были проблемы с хронологией. Просто так странно осознавать, что от нас до Пушкина – буквально четыре рукопожатия…
И как, должно быть, странно чувствовал себя Иван Александрович Гончаров, когда пожимал руку человеку – уже уставшему, вялому, оживлявшемуся лишь иногда, – с которого русская литература и началась. Ведь понимали же они, не могли не понимать, что вот он, этот маленький человек, создал из хаоса танцующую звезду. А сколько она проживет до того, как развоплотится обратно в хаос, развеется в звездную муку, а затем и просто в пыль, – как знать?
* * *
Возможно ли «наследование пушкинской традиции» (еще одно до крайности опошленное словосочетание) в наше время? Булгаковых и Гоголей в России и окрестностях что-то не наблюдается, хотя любители походить гоголем не переводятся. Последним действительно большим писателем был Виктор Петрович Астафьев. То, что продается сегодня в книжных магазинах в разделе «Новинки», по формальным признакам является литературой, но достаточно сравнить любой наудачу выбранный кусок текста из книги нового автора с фрагментом той же «Обыкновенной истории», и все становится понятно. Причем вины авторов в этом нет никакой. Великая нация порождает великую литературу. Никогда не было по-другому. Поскольку наша нация последние лет сто деградирует с ускорением, странно было бы предъявлять претензии к литераторам, зачем они не Пушкины и даже не Белинские. Скажите спасибо, что хотя бы Жванецкий есть!
* * *
А слово, которое Пушкин очень любил, но не мог перевести, – английское vulgar.
