Есть в журналистике такой бородатый прием – «журналист меняет профессию». Обычно кратковременная смена профессии завершается большим репортажем с интригующим началом: «По заданию редакции я отложил на время перо и…» Мой коллега Марат Винский сменил профессию не по заданию и репортаж об этом напишет, видимо, не скоро. Просто однажды он отправился в военкомат и добровольно ушел на СВО. Не военным корреспондентом – солдатом-контрактником. Перед отправкой коллега, возможно, впервые в жизни стал героем интервью: рассказал, что побудило его принять такое решение и как он готовился к его осуществлению.
Недавно Марат после второго ранения приехал в отпуск. Мы решили продолжить традицию интервью – ведь коллега еще не скоро соберется написать книгу о специальной военной операции, хотя она, конечно, заслуживает своего летописца. Но как гласит китайская мудрость: «Знающий не говорит, говорящий не знает». Или, как заметил выдающийся советский ученый и фронтовик Юрий Лотман: «Писать о войне трудно, потому что, что такое война, знают только те, кто никогда на ней не был».
– Марат, я понимаю, ты готовился к этому, как-то настраивался. Действительность оказалась такой, как ты ее себе представлял? – таким был мой первый вопрос.
– На самом деле к этому невозможно подготовиться. И очень много людей, которые туда приходят, психологически не готовы вообще никак. Начиная даже с простейших вещей: война – это раненые и убитые. Все об этом знают, но увидеть самому – совсем другое дело. И многие на этом ломаются.
А мне было удивительно. Я думал, будет страшно там, а оказалось, что страшнее здесь сидеть и это вспоминать. Нет, даже не это страшно, а ожидание чего-то непонятного и неизвестного. Даже когда ты в общем-то уже понимаешь, что тебя ожидает. Когда я возвращался после первого ранения, я уже знал, что будет, какие БЗ (боевые задания), что будет «прилетать». Ехал и думал: не хочу!
А вот после второго ранения появилось желание вернуться. Я не знаю почему. Отомстить, что ли, захотелось. В общем, появилась злость.
– А страх ушел?
– По-моему, Юрий Михайлович Лотман сказал: «Если боишься передовой, чтобы избавиться от мучительного чувства, поезжай на передовую». Он говорил о том, что ожидание войны, передовой, оно страшнее, чем когда ты уже там. И называл страх болезнью.
Если ты сразу не испугался, ты просто начинаешь делать то, чему тебя учили. Даже когда происходит ранение, это шок, понятно, но ты начинаешь делать то, чему учили, перевязывать себя или товарища.
– Помогло ли тебе то, что в Красноярске ты прошел обучение тактической медицине?
– Медицина – это основное, что там нужно человеку, прямо основное. Если относиться к этому пренебрежительно, то вообще не стоит туда идти. Я видел людей, которые просто «вытекли», когда их ранило. Человек мог выжить, но он вовремя не перетянул себя, просто потому, что не подготовился.
Даже не то, что не взял с собой, например, жгут. Он его неправильно разместил. Когда ты к раненому подходишь, надо оказывать ему помощь его аптечкой. А было так: я открываю аптечку раненого товарища, а у него там жгут в целлофане. Это неправильно, надо его было распаковать перед боем, привести в нормальное состояние. Пришлось воспользоваться своим. Хорошо, что у меня их много было.
Также полезно было то, что мы с единомышленниками в Красноярске занимались физическими упражнениями, стрельбой, там это все очень нужно.
– Это помогло справляться с нагрузками?
– Самая большая нагрузка была в тренировочном лагере, где я провел три недели. Там мы могли, например, утром пройти в полной боевой амуниции 10 километров, а потом еще ночью 20. Причем ходить по ориентирам, каким-то точкам. Кто-то там обязательно заблудится. Это было в ЛНР. Я раньше думал: там ходить легко. Это у нас горы, а у них ровная степь. Так нет, они там нашли гору – террикон какой-то, и мы туда забирались. В общем, тогда я проклинал отцов-командиров. А теперь очень благодарен им.
В боевых условиях такой физической нагрузки не было. Там больше эмоциональная.
– Ветераны других конфликтов говорят, что СВО очень сильно отличается от того, что было раньше.
– Чечня, Афганистан – там были в основном стрелковые бои. Они все равно немножко другие, потому что это противостояние людей. А люди, они друг друга боятся, когда у них огнестрельное оружие. Грубо говоря, и ты не высунешься лишний раз, и он тоже боится, хоть какой он профессионал. А здесь в основном, пока ты дойдешь до точки, где встретишь оппонента, тебя будет обстреливать миномет, танк, артиллерия. И очень много дронов.
У меня единственное пулевое ранение было – царапинка на щеке от 7,62-мм пули снайпера. Мы тогда вытаскивали раненого товарища. Это обычная система. Снайпер кого-то ранит, а потом, когда подходят другие, чтобы его вытащить, начинает по ним «долбить». Мы это знали, но надо же было его вытаскивать.
Но в итоге ранил меня дрон-камикадзе. Кстати, я почему их не особо боялся – в тот день они прилетали в меня раз шесть. Ну, не прямо в меня – например, я захожу в блиндаж, и сразу же в него влетает камикадзе.
Там очень много технических вещей. Например, идет группа, а где-то просто сидит дрон, и когда группа проходит, он взлетает, сигнал подает, и начинается… В этом самое большое отличие от других конфликтов, что ты, по сути, воюешь против машин. И если взять и отбросить небо, если бы был только стрелковый бой, то мы бы их задавили просто. Очень мешает вот этот дрон, чтобы группа дошла до момента непосредственного соприкосновения с ними. Конечно, и наши тоже по ним работают, потому что, когда мы приходим на точку, их в большинстве случаев там уже нет. Они предпочитают держаться на расстоянии.
– Сравнивая сегодняшние свои ощущения и те, с которыми ты уходил на СВО, что-то изменилось для тебя в мотивации?
– В смысле жалею или нет, что пошел? Нет, я вообще никогда ни о чем не жалею. И потом, я же долго думал. Я понимаю, что это было немножко эгоистичное желание. Оно не связано было с деньгами какими-то. И даже не с патриотическими чувствами. Мне это было нужно. Если говорить банально, то желание себя проверить в каких-то вещах. И я не могу сказать, что проверил себя до конца. Сейчас, наверное, больше злости стало. И, я надеюсь, больше умений. Хотя, конечно, я не все еще видел.
