В декабре 1941 года семнадцатилетний Гриша Найдишкин, житель села Рыбное Рыбинского района, образование – четыре класса, седьмой из восьми детей крестьянской семьи, работник местной слюдяной фабрики и любитель игры на балалайке, приписал в документах лишний год к возрасту и ушел добровольцем на фронт.
Дату ухода на войну он нацарапал на оконной раме своего дома – она и сейчас хранится в районном краеведческом музее. Служил Григорий Иванович связистом, а у них, по словам Виктора Астафьева, тоже связиста, средний срок жизни на передовой составлял дней десять. Гриша провоевал два с половиной года и погиб 7 августа 1943-го. Те воспоминания, которые мы хотим представить, написал не он, а его ближайший командир Афанасий Георгиевич Жигалин. Он выжил, после войны не раз приезжал со станции Тайга на родину своего фронтового друга, помогал его родителям, стал, считай, своим. В начале 90-х он передал фрагменты из своего дневника рыбинскому краеведу Г. Е. Чуприкову – с тех пор это один из ценных экспонатов музея истории Рыбинского района. К сожалению, эта часть рукописи рассказывает о времени, когда Гриши уже не было в живых, но, несомненно, похожие военные будни пережил и он.
Забегая вперед, надо открыть основное впечатление от этого текста: война – не только трагедия, но и своего рода жизнь, пусть чудовищная, но жизнь…
Женский тупик
Начинаются записки с большой солдатской радости: 2 января 1944 года 56-й артиллерийский полк прибывает в район деревни Киргеты Смоленской области и располагается на отдых. Впереди целых 20 дней мира, поэтому люди, забыв, что вымокли, промерзли насквозь и к тому же трое суток не спали, за считанные часы строят блиндажи начальству и себе: «Здесь райская тишина, не стреляют, не бомбят, даже деревня целая осталась».
Но вскоре начались в полку крутые перемены.
Прибыл новый командир полка полковник Войцеховский, по национальности поляк, здоровый, красивый мужчина лет сорока пяти. Одет в генеральскую форму, но почему полковник? Дальше мы узнали, что он был генерал, но за слишком большое усердие с женщинами его разжаловали в полковники. Новый комполка сразу разогнал дремоту нашим офицерам, а те младшему командному составу, и все закрутилось, завертелось…
Соль сюжета в том, что разжалованный генерал принимал хозяйство от столь же активного женолюбца, как и он сам.
«Бывший наш комполка сильно любил женщин. В полку стало столько много женщин, что почти все офицеры переженились… Но так как наш новый командир полка из-за женщин лишился генеральского звания, теперь он, наверное, их возненавидел и свое зло решил свести на наших девчатах, и наши девушки стали исчезать из полка. Одних отправил домой в декретный, других в тыловые части. Оставил одних прачек и полкового врача».
Офицеры, пишет Жигалин, восприняли «чистку» с затаенным негодованием, а вот солдаты, особенно связисты, радовались, поскольку женщины, как ни погляди, мужчин на войне не заменят, и самую тяжкую, опасную работу приходилось выполнять за них. Да и жалко было:
Передовая – это не для женщин… Всегда кругом одни мужчины, и укрыться негде, а мужчины разные, другой раз такое наорут, что уши вянут…
И далее – подчеркнуто: «Совсем было плохо, когда были непорядочные офицеры».
Верная Надя
Про одного из таких, капитана П. (судя по смыслу, командира дивизиона), рассказаны две пронзительные истории:
Мы стояли в обороне, поздний вечер, холодный дождь со снегом, на улице не видно ни зги. Звонит наш П. «под газом», дает команду – сейчас же ко мне Лапину. Я стал возражать, темно и немцы с минометов ведут методичный обстрел местности, где они пройдут. Он: вам приказано и выполняйте!
Галя Лапина и сопровождавший ее рядовой Кокорин до похотливого П. не дошли – минометным снарядом девушке оторвало ногу, солдат остался жив. И такой случай – не единственный.
Но по-настоящему раскрылся П., когда прибыла в дивизион новенькая медсестра Надежда Бардина, москвичка, студентка, красавица.
Хоть и была она замужняя, капитана это не остановило, «покоритель женских сердец сразу потерял всякий покой», сулил рай на земле, приказал солдатам построить только для них двоих блиндаж в три наката. Когда Надя заявила, что застрелится, но мужу не изменит, начал гнобить – так медсестра оказалась на самом переднем краю в одном блиндаже со связистами и разведчиками.
У нее было такое состояние, как будто ей зачитали смертный приговор, да еще она боялась, что мы такие же типы, как П., и еще как назло в это время фашисты вели обстрел нашего участка. Нам долго пришлось успокаивать ее и убеждать, что мы сами себе не позволим ничего плохого и в обиду тебя не дадим. Познакомили с пехотинской медсестрой, чтобы та ее успокоила, что здесь не так уж страшно. Прошло время, и Надя убедилась в нас, что все мы ребята порядочные.
И потом в бою показала себя героем – множество раненых вынесла с поля боя. А на П. та «пехотинская медсестра» посоветовала ей написать рапорт в политуправление корпуса – прибыла проверка, капитана сняли с должности, разжаловали, и больше в полку его не видели.
Кого звали Батей
Полковник Войцеховский оказался хорошим командиром, за что солдаты начали звать его Батей.
Перед наступлением сам не спал, другим спать не давал, но полностью обновил вооружение полка, чем не только способствовал успеху, но и наверняка многих спас.
Надо оговориться, что Батей в армии зовут всех хороших командиров (за глаза, конечно), и в записках Жигалина встречается еще один Батя – капитан Миронов, почти пушкинский персонаж.
Ранним утром после артподготовки разведчики взяли пленного, «какого-то рыжего ефрейтора»; немцы открыли ответный огонь, и все провода, конечно же, порвали.
Хотя у нас рации работают, Батя требует, чтобы связь была немедленно восстановлена. Как восстанавливать связь, когда снаряды летят как град и снайперы не дают голову высунуть? Я ждал, не посылал людей. Наконец немцы прекратили огонь, и мы быстро исправили связь. Потом Батя спрашивал: почему не исправлял связь? Я ему сказал, что немцы сегодня наступать не будут, и наши рации работают, а если бы послал людей, то погубил бы их. Он: откуда ты знал, что немцы не будут наступать? Я, говорю, третий год на передовой. Потом он засмеялся и сказал: все правильно сделал, людей беречь надо, но учти на будущее, на рации надеяться опасно, они несовершенны… Я знал, что капитан Миронов поймет меня. Другой на его месте орал бы на меня до истерики, что я не выполнил приказ.
Было это 10 мая. А 26 июня капитан Миронов погиб. «Наш Батя отдал ниточникам приказ остаться возле дороги и ждать связного, еще сказал, чтобы вызвали машину, увезти убитого разведчика Копылова (он был убит снайпером-власовцем, которого связисты ранили и задержали: «По роже русский. Что же ты, гад, своих убиваешь? Он говорит: ненавижу Советскую власть, уничтожила всю нашу семью, кроме меня. Больше ни на один вопрос он не ответил, мы его пристрелили»), сам взял с собой двоих связистов вместе с двумя радистами и разведчиками, ушел вперед. Не прошло и часу, как прибегает разведчик и сообщает нам ужасную весть. Когда они шли логом между деревнями Рыка и Хорошки, а они шли кучей, фашисты из замаскированного Фердинанда (немецкая самоходка. – НКК) с первого залпа прямой наводкой накрыли всю группу. В результате Батя наш, капитан Миронов, и радист Пешкин насмерть, тяжело ранены радист Нестеров, связисты Тузов и Немышев. Когда мы прибежали к месту трагедии, немцы заметили нас и открыли по нам беглый огонь…»
Благодарим за предоставленные материалы музей истории Рыбинского района
