Сегодня, наверное, даже дети знают фразу «Россию нельзя победить силой, но можно разложить ее изнутри». Имя родителя крылатых слов туманно – их приписывают Бисмарку, Черчиллю, Даллесу, – но правдивость бесспорна, поскольку ярко и не раз подтверждалась практикой.
Цитировал ее и глава российского государства (в ходе прямой линии 2021 года), пояснив, что именно так произошло после Первой мировой войны и в 90-е годы прошлого века.
Однако у бесспорной фразы есть обратная сторона, которая столь же очевидна, но проговаривается крайне редко и не всегда внятно.
Разложение – оружие одностороннего действия. Попросту говоря, «они» могут нас разложить, а мы их – нет. Наш коллективный недруг может успешно гнить, но источники его разложения – внутренние, а у нас преимущественно внешние. Россия не раз впадала в очарование Западом, который, в свою очередь, почти никогда не бывал очарован Россией; к нам он испытывал совсем другие чувства, первые из которых – гнетущее непонимание, презрение и страх. Такое неравенство объясняется вовсе не тем, что они вечно передовые, а мы вечно отсталые. Причина в глубинной непохожести наших историй, их ключевых типажей. Например, западной культуре неоткуда было взять тип правдоискателя, богоискателя, страдальца – а это почти все центральные герои Достоевского, Толстого, полулегендарный царь-странник Федор Кузьмич…
Но также у них нет своего Смердякова. А у нас он, увы, есть.
Плод папаши Карамазова
Под знаком торжествующего Смердякова прошли девяностые и нулевые. Его историософское умозаключение по поводу Наполеонова нашествия – «и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки» – повторялось на множество ладов (ближайший аналог «пили бы баварское»), но, самое главное, активно претворялось в жизнь и без всякого нашествия. Первые мужи страны видели великое благо в отказе от державных прав в пользу Запада и в передаче ему же общенародного достояния, ибо это выход на «столбовую дорогу истории». Что касается идеологического сопровождения процесса, то в своей молодости не помню дня, чтоб, открывая газету или включая телевизор, не узнал, что я, русский, природный раб, свинья, насильник народов, прошлое моей страны – сплошной мрак, который только в данный момент немного просветляется. И просветится окончательно, когда «умные нации» совсем покорят «весьма глупую-с». Ибо там – райский сад, где даже навоз пахнет слаще наших цветов. Это говорила не только пресса, но и граждане – в офисах, на улицах…
Публика, пребывающая сейчас в шоке по причине радикальной мировой перемены, разбежавшаяся сотнями тысяч по ближнему и дальнему зарубежью либо затаившаяся на исконной местности, – это и есть Смердяков, который был вытеснен на периферию, но никуда не исчез.
Греховный плод папаши Карамазова и Лизаветы Смердящей не был порождением чистой фантазии автора, а взят им с родной исторической почвы. Кроме того, не им первым обнаружен. Николай Данилевский в известной книге «Россия и Европа», вышедшей в 1869 году, видел в русской жизни явные признаки болезни, которую назвал «европейничаньем», считал побочным действием шоковой вестернизации Петра, и перечислил симптомы. «Все формы европейничанья, которыми так богата русская жизнь, могут быть подведены под следующие три разряда:
- Искажение народного быта и замена форм его формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть в самый внутренний строй понятий и жизни высших слоев общества – и не проникать все глубже и глубже.
- Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву – с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо.
- Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения, рассматривание их в европейские очки… причем нередко то, что должно бы нам казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою, и наоборот».
Болезнь, считал Данилевский, расколола русский народ на два слоя – высший, «европейский», смотрит презирающим чужим глазом на низший, национальный. И, самое прискорбное, заражает его презрением ко всему исконному и восхищением всем чужеземным.
По большому счету «европейничанье» – это болезнь хроническая, то обостряющаяся, то утихающая, но не исчезающая. Коллективный недруг, кстати, об этом помнит прекрасно (подчас лучше нас), потому столь усердно и системно развивает «мягкую силу», направленную на нас. Поскольку сила прямая и жесткая не работает.
Очаровать очарованного
Призывы к российской земле рождать не только собственных платонов, но и соросов (хороших, конечно, а не таких, как оригинал), то есть развивать свою «мягкую силу», внедрять в западное сознание наши цели, ценности и прочие красоты через иновещание, образование и прочее, создавать кучу фондов, НКО и т. д., упираются в стену. И это вовсе не прямой запрет на «российскую пропаганду», а фундаментальная вещь – невозможно очаровать очарованного, тем более самим собой. Запад имеет доморощенный Содом, который его и разъедает, но своего Смердякова, повторю, у них нет.
Во второй половине 20-х годов прошлого века западные интеллектуалы-леваки были очарованы СССР, отчего первые советские резидентуры не знали отбоя от «инициативников». Но все это оказалось не более чем краткой богемной блажью. Те, кто симпатизирует нам, понимают нас в главном и сейчас маргиналы по тамошним меркам.
У нашей «мягкой силы», буде таковая возникнет, нет объекта в европах. Сила эта может быть направлена только внутрь, что вовсе не является открытием. Именно так действовал Советский Союз, создавая практически с нуля собственный класс интеллектуалов, художников, педагогов, которых держал на гособеспечении – причем довольно щедром, – и при этом ставил классу глобальную задачу, жестко спрашивая за ее выполнение. Задача же заключалась в формировании мировоззрения строителя коммунизма, человека светлого будущего. Из этой задачи вышли шедевры советской культуры, науки и техники, восхищаясь которыми нелишне помнить, что созданы они людьми на государевой службе, а не грантоедами. После гибели СССР этим людям никаких задач уже не ставили и фактически их расформировали. То, что класс все же не уберег страну от торжества смердяковщины (и даже был ее источником), аргумент спорный – хотя бы потому, что Россия выжила и пошла вверх благодаря фундаментальному наследию лучшей его части. Зато бесспорно другое: если этот класс не формируем мы, его формируют наши враги, что наглядно подтверждает история, которую многие из нас видели собственными глазами.
