Более 190 национальностей и свыше 70 религиозных культов – исторически Россия как страна представляет собой многообразие народов и культур. В разные годы данные опросов показывали, что национальное разнообразие России – сильная сторона нашей страны. Так, один из опросов социологов 2019 года продемонстрировал: 90 % жителей чувствуют общность народов. О национальных и религиозных вызовах, стоящих сегодня перед российским обществом, беседуем с Максимом БУДАНОВЫМ, кандидатом исторических наук, доцентом кафедры управления в сфере межэтнических и межконфессиональных отношений факультета государственного управления МГУ им. М. В. Ломоносова.
– Максим Александрович, несколько лет назад в школах появился предмет об основах религиозных культур и светской этике. Дискуссии вокруг этого нововведения не утихают до сих пор. Сейчас идут разговоры о создании курса по истории религий России для вузов. Как вы относитесь к такой практике?
– Это большая и амбициозная задача. Россия, как современная, так и историческая, когда в ее состав входили более обширные территории, – вместилище самых разных религиозных доктрин, которые, естественно, не сводимы к единому кодексу поведения. Зачастую различия очень серьезные. Можно выделить в отдельный блок авраамические религии, политеистические культы… Я плохо представляю для себя, насколько это реально – все преподавать в рамках одной дисциплины. С другой стороны, перед нами очень серьезные вызовы, и для того, чтобы общество консолидировать, чтобы внушить подрастающему поколению идею преимущества российской цивилизации, работать в этом направлении, безусловно, нужно. Ждем, что вынесут на суд общественности и экспертного сообщества ответственные за разработку курса люди, потом уже можно будет предметно обсуждать нововведения.
– Религия тесно связана с национальностями. Есть Сибирь, где, по сути, все мы приезжие, из разных мест, это одна историческая подоплека. Здесь представители разных национальностей начали жить вместе. А есть, скажем, национальные субъекты страны с титульной нацией и культурой. И эти территории требуют другого подхода в государственной национальной политике.
– Не вижу никаких проблем. С какой стороны хотите, с такой и подходите. Любой материал можно подать так, что именно европейская часть России будет восприниматься как место колонизации, а Сибирь можно сделать очень легко, основываясь на научных данных, колыбелью праиндоевропейской общности. Отсюда все пошло: ареал распространения андроновской культуры, афанасьевской антропологической культуры. Посмотрите на таримские мумии, на данные ДНК генеалогии, а еще давайте вспомним, что чуть западнее есть Аркаим, откуда пошли и балтославяне. Говорить, что в Сибири сплошные пришельцы, я бы не стал. Все относительно. В Сибири исторически русские появились раньше, чем турки-османы на территории современной Турции. Я уже не говорю про Новый Свет. В общем, смотря что с чем сравнивать.
У нас много народностей, этнокультурных сообществ, но одна гражданская нация – россияне. Дискутировать, кто сюда раньше пришел, кто кореннее, бессмысленно. Все когда-то и откуда-то пришли. На территории Якутии якуты появляются на 100 лет раньше, чем русские. Сибирское ханство появилось буквально накануне, когда пришел Ермак. Эти вещи спекулятивные не стоит развивать, иначе далеко зайдем. Есть и остается основной канонический путь трактовки отечественной истории.
– Более 30 лет прошло с момента распада Советского Союза. Многие не понаслышке знают о том, кто такой советский человек. Была общая идентичность – и старшее поколение об этом говорит, и по фильмам и произведениям мы это чувствуем, видим. Сформировалась ли общегражданская нация россиян, о которой вы говорите?
– Советский народ как общность создавался очень целенаправленно. В это вкладывалось много средств и сил, культурных, политических. И на эту цель работало все: система образования, кинематограф, театр, литература, переводческая деятельность с родных языков на русский и наоборот… На этом фоне сравнение не в пользу современной российской идентичности. Но, тем не менее, она объективно существует. Проблема в том, что мы очень строго себя оцениваем.
Так получилось, что мы привычно воспринимаем другие подобные общности: о, французы, американцы, канадцы… И нам кажется, что там – и в Старом, и в Новом Свете – с идентичностью общегражданской обстоит гораздо лучше, чем у нас. Хотя объективно, как специалист, могу сказать: именно у нас дело обстоит гораздо лучше. Просто у нас очень глубокая традиция подчеркивания ценности для культуры нашего этнокультурного разнообразия. То есть мы ставим в плюс то, что Россия – вместилище многих народов, которые сохраняют свою этническую идентичность. Просто надо больше говорить о том, что общероссийская гражданская нация – это перекрывающая идентичность. Это еще один ярус, который не отменяет ни мою русскость, ни мою православность, ни мою региональную принадлежность. А еще мы россияне – это такой купол, который под собою объединяет и обволакивает все остальное.
У нас очень своеобразный опыт нациестроительства. Мы прошли через советский период, в частности, там было много плохого и много хорошего, но объективно надо использовать и эти дрожжи, почаще о них напоминать, включать в нашу коллективную мифологию воспоминание об общем прошлом – прежде всего о победе в Великой Отечественной войне. Да, тут я говорю о мифологии, но в хорошем смысле слова, как о сгустке смыслов, которые не требуют доказательств, которые являются общим знанием.
Если мы будем сравнивать себя с наиболее разрекламированными путями нациестроительства, как во Франции, например, США, Канаде, то увидим, что там тоже через многое прошли. В США была задействована ассимиляторская модель белого большинства. Они все стали англосаксами. Во Франции вообще другая картина. Понимаете, они очень хорошо себя рекламируют, при этом о своих недостатках не любят разговаривать. Но мы знаем, что по переписи 1861 года во Франции менее 40 процентов населения называло свой родной язык французским. То есть 2/3 европейской части Франции своими родными языками считали бретонский, лангедокский, гасконский. Чисто в волевом ключе, создав единую систему языкового образования, сделав французский основным языком образования, они добились того, что через 100 лет ни у кого не вызывало сомнений, что это французы, это гражданская нация. Это платформа для их единства. Причем потом уже могли включить эту платформу для мигрантов. Так гражданин этой страны любого происхождения, но француз.
Россия пошла по иному пути. У нас каждое этнокультурное общество является ценностью, если мы исчезающие виды флоры и фауны заносим в Красную книгу, то тем более ценно, что сделал человек. Каждый язык, каждая культура, каждый фольклор – это великая ценность для всей мировой культуры. Это необходимо сохранить. Поэтому тезис о перекрывающей идентичности – его надо больше культивировать, внимательно рассматривать во всех институтах социализации, внедрять во все каналы трансляции. Надо в это вкладывать! Безусловно, это делается, но надо еще больше. О том, что каждое этнокультурное общество является ценностью, нужно говорить на уроках обществознания и истории в школах.
– Такое мифостроительство? Но для этого нужен консенсус общественный, как оценивать определенные периоды. У нас оценки меняются на разных этапах истории. К примеру, после распада Союза времена СССР критиковали все, сейчас риторика сменилась, там, оказывается, и хорошее было.
– Должно пройти время. В следующий раз мы не будем столь доверчивы к каким-то вбросам, например, таким, как: «в Великой Отечественной войне мы не победили, а своими трупами врага завалили», что «ГУЛАГ – самое страшное, что было в истории человечества».
Подчеркну, речь идет не о трансляции фактов, а об оценочных суждениях. Может, дальше будет проще.
Дело государства – задавать тон. Не указки сверху спускать «вы должны», это, безусловно, может скорее аллергию вызвать. История Отечества – не место отработки критического анализа. Так мы никогда не получим уважения к собственной истории. Это очень тонкий момент. Приведу несколько примеров. Германия, казалось бы, должна каяться и рвать на себе волосы до конца дней своих. Но они пришли к следующему консенсусу в обществе: период с 1933 по 1945 год – это нацизм, это очень плохо, преступление против всевозможных принципов гуманизма и человечности. А вот историю до 1933-го и после 1945-го они не трогают, они ею гордятся. В Японии вы не найдете аудиторию, которая бы знала, что когда-то был отряд 731, который ставил опыты на людях, разрабатывал бактериологическое оружие, в том числе ставя опыты над беременными женщинами. Бесчеловечные вещи тогда были не случайностью, а результатом сознательно выработанной и проведенной информационной политики.
У нас, конечно, так никогда не получится, мы всегда будем рефлексировать, все мерить слезинкой ребенка, это очень высокая гуманистическая планка. В том числе в отношении нашей истории. Но даже здесь можно что-то сделать, так акценты расставить, что нам не будет стыдно. История наполнена мифами, и зачастую мифами со знаком минус. Мы привыкли к мифу, что Петербург построен на костях, а император Петр Первый – чудовище. При строительстве резиденции французских королей Версаля, сейчас это пригород Парижа, в более короткий промежуток времени, в более комфортных климатических условиях людей погибло больше. Никто ж не говорит, что Версаль построен на костях. При словосочетании «кровавый деспот» сразу приходит образ Ивана Грозного. Притом что его коллеги-современники Генрих Восьмой Тюдор, Карл Девятый во Франции или Второй в Испании пролили крови, каждый по отдельности, во много раз больше, но им памятники стоят на родине, и они часть истории – подумаешь, 32 тысячи вырезали за несколько часов. А у нас историки стали разбираться, 3,5 тысячи казненных за время опричнины. В Англии только по одному закону о бродяжничестве при Генрихе Восьмом повесили 72 тысячи человек ни в чем не виноватых, это были просто согнанные со своих земель крестьяне, оказавшиеся бродягами. Геноцид английского народа, но так никто не преподносит, да, были у Генриха заскоки, но это их король. А у нас попытка поставить маленький памятник Ивану Грозному в Орле спровоцировала большой скандал.
– Максим Александрович, какие события в стране есть, в отношении которых практически каждый мог бы ответить «я это отмечаю, я это чту»? Лично я с ходу могу назвать, наверное, только 9 Мая. Мне кажется, таким объединяющим началом обладают 4 ноября и День Петра и Февронии.
– Безусловно, День Победы – наш главный общенациональный праздник. Капельку пессимизма хочу внести. Посмотрите, как грамотно сегодня работают враги России. Вбросили словечко «победобесие»: вот, мол, вы некрофилы, празднуете победу, которая была давно. Этих людей так и хочется спросить: а почему вы ничего не скажете французам, которые гордятся и празднуют Французскую революцию 1789-го, которая была гораздо дальше по времени от нас? И таких примеров достаточно.
Хочу вспомнить телевизионный проект «Имя России». Среди людей-символов в голосовании победу одержал Александр Невский. Это хороший опыт. Победил тот, кто меньше всего вызывает нареканий. И по времени очень далеко. Если отыскивать такие символы, важно помнить о том, чтобы «не разделять, а именно объединять». На этом фоне 4 ноября – очень хорошее решение. Мифы нужно конструировать и мифы нужно защищать. Вне всякого сомнения. Уже второе-третье поколение детей будет воспринимать это органичнее, нежели мы.
Вот мы говорили о гражданской нации нашей. Слово «россиянин» сейчас иначе воспринимается, чем в 90-е. Тогда оно было каким-то странным, искусственным, чем-то навязанным и неживым. Прошло 30 лет. Спустя столько времени уже существуют новые воспоминания. В этом плане, я думаю, у нас все хорошо впереди.
Мы были первыми в освоении космоса. А великая русская литература! Это то, что можно притягательно подать без особых дополнительных вложений. Сейчас в основном имеем дело с тем, что в советское время программировалось. Накануне Великой Отечественной войны советское руководство сформировало пантеон национальных героев и очень выборочно добавило туда людей. Вот Суворов, вот Ушаков, вот Кутузов.
Нам нужно для самих себя ответить на простой вопрос: что такое Россия? Это такое идеальное видение страны. Да, есть риск напороться на уточняющие вопросы типа: «А как же сталинские репрессии?» Но какое отношение они имеют к исторической России? Тяжелые события есть в истории любой страны, любой нации. Их надо принять, и они не должны быть препятствием для национальной гордости. Классик британской литературы Клайв Стейплз Льюис говорил: «Каждый народ считает, что у него самые храбрые мужчины и самые красивые женщины». Однажды я это сказал пожилому англиканскому пастору, тот с воодушевлением подтвердил и сказал, что у англичан это есть на самом деле. Это показательная история. Может, я сейчас выступаю в роли такого пастора. Но, с другой стороны, мне есть что сказать и чем доказать свои слова. Я готов быть адвокатом своей страны.
