Светлана Алексиевич, пятый русский писатель, удостоенный самой престижной в мире премии, прочла причитающуюся случаю лекцию.
Это хорошо сделанный, страшноватый текст, стержневой смысл которого сводится к тому, что единственное слово, характеризующее жизнь того мира, где говорят по-русски, – ужас. Сплошная война, кровь, тюрьма, радиация, катастрофа. Считается, что это как бы традиция великой русской культуры, положенная Достоевским, которую сама Светлана Александровна объявила своей третьей родиной наряду с Западной Украиной и Белоруссией. «Наш главный капитал – страдание. Не нефть, не газ – страдание. Это единственное, что мы постоянно добываем». Остается разбавить данный концентрат чем-нибудь трогательным – родная деревня, детишки, старый папа заплакал и т. д. – и получится совсем «Достоевский». Наша публика это любит, а иностранная – особенно.
В противовес Флоберу, который называл себя «человеком-пером», Алексиевич говорит, что она «человек-ухо», что не только соответствует жанру ее книг, но и служит заявкой на объективность, объективнее которой трудно что-то придумать. Какие, в самом деле, могут быть претензии к уху?
«Что я слышала, когда ездила по России…
– Модернизация у нас возможна путем шарашек и расстрелов.
– Русский человек вроде бы и не хочет быть богатым, даже боится. Что же он хочет? А он всегда хочет одного: чтобы кто-то другой не стал богатым. Богаче, чем он.
– Честного человека у нас не найдешь, а святые есть.
– Непоротых поколений нам не дождаться; русский человек не понимает свободу, ему нужен казак и плеть.
– Два главных русских слова: война и тюрьма. Своровал, погулял, сел… вышел и опять сел…
– Русская жизнь должна быть злая, ничтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру… Чем грязнее и кровавее, тем больше для нее простора…
– Для новой революции нет ни сил, ни какого-то сумасшествия. Куража нет. Русскому человеку нужна такая идея, чтобы мороз по коже…
– Так наша жизнь и болтается – между бардаком и бараком. Коммунизм не умер, труп жив».
Жив уже не советский, но до глубины души «красный» человек – «униженный и обворованный, агрессивный и опасный».
Сейчас уже понемногу начинают обсуждать лекцию Алексиевич и, что самое грустное, спорить с ней. Опровергать. Говорить, что мы, русские, не такие плохие – вот, например, взять хотя бы моего дядю…
По содержанию ничего нового здесь нет. Двадцать лет изо дня в день звучала мантра о том, что среди народов земли есть один – кровожадный, завистливый, нечистоплотный и, самое главное, мерзкий не в силу обстоятельств, а по своей природе. Мантру вырабатывала наша свободолюбивая интеллигенция, она искренне радовалась, когда кто-то из простолюдинов повторял ее слова. Но особенность в том, что в 90-х и нулевых, когда Россия все больше превращалась в колонию западного мира, это был сугубо наш, внутренний продукт. Интеллигенция создавала образ страны и народа, которые никуда не годны, и потому их не жалко, что идеально соответствовало тогдашним мировым и внутрироссийским тенденциям.
Но так вышло, что тенденции слегка изменились, продукт был переварен до последнего волокна, извержен в виде экскрементов – причем без вспомогательных мероприятий со стороны государства, просто людям надоели регулярные оскорбления – и что же дальше? А дальше произошло то, что видим: продукт, уже давно не внутренний, вознесен на высочайшую мировую трибуну. История Нобелевской премии по литературе богата противоречиями, но лекций откровенно расистского содержания она не знает. Это первая.
В 1974 году антисоветчик № 1 Солженицын обращался с той же трибуны не к блистательной публике и королю шведскому, а к русскому народу, который действительно любил. Он призывал русский народ «жить не по лжи»: «Если ж мы струсим, то довольно жаловаться, что кто-то нам не дает дышать, – это мы сами себе не даем!»
Алексиевич обращается совсем не к русским, а к западному миру, подтверждая – да, есть такой народ, «униженный и обворованный, агрессивный и опасный». И потому неудивительно, почему «русские самолеты бомбят Сирию». Конечно, подобная риторика используется в западной (да и нашей) прессе – но с прессы спрос невелик, она живет один день. А нобелевская трибуна – совсем другое…
У нас совершенно напрасно ругали Алексиевич за то, что она в угоду Западу «собирала грязь». Это от незнания – премию Ленинского комсомола, орден «Знак Почета», две премии Союза писателей СССР, журнала «Октябрь», «Литературной газеты» за собирание грязи не давали. Тот самый «красный человек», в том числе имеющий власть, считал ее книги ярким литературным явлением. Но так уж устроена наша богема – востребованность для нее важнее всех прочих вещей в мире. Так вышло, что теперь она больше востребована «там», чем «здесь», где ее осыпали наградами и в общем-то любили.
Алексиевич уже давно живет во Франции. Так же в заграницах исчезли Быков, Акунин, Улицкая, разные киселевы-ганапольские. В 90-е они были Западу не особо нужны – ни один «вражий голос» не сравнился бы по русофобскому пафосу с голосом собирательного «эхамосквы». А вот нынче, судя по всему, понадобились – и словом, и самим присутствием. И это плохой признак: мир готовится к большой вражде, ангелы и ничтожества обозначены, и каждый занимает место согласно боевому расписанию.
