В Красноярске открылся интерактивный музей науки «Ньютон-парк». Здесь можно увидеть звук, понять, как двигаются предметы в торнадо. Недавно в музее появился экспонат, который мечет молнии, – катушка Тесла, – так что в «Ньютон-парке» теперь пахнет настоящей летней грозой. И все это благодаря Антону ШАРЫПОВУ. После окончания физического факультета и защиты кандидатской диссертации он два года стажировался в Израиле. Потом работал в университете в Калифорнии. Почему променял Силиконовую долину на Сибирь, молодой ученый рассказал нашему корреспонденту.
От избытка сердца говорят уста
– Как вам пришла идея устроить такой необычный музей в Красноярске?
– Главная причина – это просто интересно. Первое, что делаю, когда приезжаю с детьми в какой-то город, – посещаю подобный музей. Побывал в нескольких, но осознание того, что они необходимы для образовательного процесса, появилось у меня в Сан-Франциско. Зародилось все в летнем детском лагере. Несколькими семьями мы организовали такой пару лет назад. Жили за городом, придумывали для детей конкурсы. Я показывал простые и увлекательные физические опыты. Понял, что у меня получается работать с детьми, поверил в свои силы. Но четко понимал: если я куда-нибудь приду и скажу – дайте денег на музей физики, ничего не получится. Поэтому начал собственными руками, вдвоем с отцом сооружать экспонаты.
– По какому принципу вы их отбирали?
– Я посетил множество таких музеев – в Лондоне, Хайфе, Калифорнии, Сан-Франциско, – поэтому понимал, что именно будет интересно. Есть коммерческие выставки, которые просто покупают экспонаты. Но есть и те, что придуманы энтузиастами. Знаете, есть прекрасное английское выражение: «От избытка сердца говорят уста».
– С каких экспонатов начали «говорить уста» вашего «Ньютон-парка»?
– Первым и самым трудоемким стал игольчатый экран. Сооружали мы его вдвоем с отцом, в обычном гараже. Каждую из 20 тысяч иголочек нужно было заплавить, чтобы те держались на экране. Мы это делали утюгом. Представьте, как это выглядело! Мужики из соседних гаражей очень удивлялись.
Второй экспонат – он мне кажется очень красивым, – фигуры Хладни. Он демонстрирует двумерные стоячие волны (проще говоря, показывает, как выглядит звук).
– Вас поддерживают близкие в вашем необычном увлечении?
– У нас два маленьких ребенка, и, конечно, жене приходится непросто. Думаю, она достойна памятника. Часто прихожу с работы часов в 10–11 вечера. Помимо музея у меня есть работа в институте физики, а также множество проектов, где я сотрудничаю со специалистами из Америки, Израиля – и все ждут от меня каких-то действий. Но жена терпит и помогает. Все понимают: нужно держаться вместе и быть одной командой.
– А как относятся коллеги?
– Работаю в институте физики. Сначала к моим просьбам дать списанное оборудование (большинство экспонатов сделано на его основе) относились скептически. Но очень скоро я почувствовал более ощутимую поддержку. Ведь в институте также заинтересованы в популяризации науки.
Мир начинает меняться
– Какова сфера ваших научных интересов?
– Я занимаюсь квантовой нелинейной оптикой. Сейчас развивается новое, стратегически важное направление – квантовые компьютеры. В этой области, абсолютно новой для российской науки, работал и в Израиле, и в Америке.
– Звучит не слишком понятно. Такие разработки каким-то образом можно применить в обычной жизни?
– Например, они имеют большое значение для криптографии (шифрования и передачи данных), что в современном мире применяется везде. Без шифрования невозможно представить спутниковую связь, работу сотовых телефонов и многое другое. Все развитые страны понимают необходимость развития этой области науки. Но, к сожалению, в России ей занимаются только две группы ученых. Между тем, если мы не научимся работать в этой сфере, будем неконкурентоспособны.
– Как вы себя ощущаете в Красноярске?
– Научная работа сейчас не зависит от того, где живешь. Я могу заниматься своими исследованиями где угодно – даже если поселюсь в деревне или тайге. Главное, чтобы был Интернет. Сейчас много общаюсь по электронной почте и скайпу с коллегами, с которыми работал в Америке и в Израиле. Ощущения, что изолирован от событий в научной сфере, нет.
– Иными словами, вы занимаетесь очень сложными вещами в науке, которые большинству взрослых понять не под силу. И при этом создаете музей занимательной физики, который ориентирован в основном на детей. Почему?
– Любовь к физике нужно развивать постепенно. Уже в раннем детстве можно помочь почувствовать красоту и гармонию этой науки. Для этого ребенок должен понять: физика, математика, химия состоят не только из скучных формул. За ними нечто более гармоничное, красивое, фундаментальное. Чтобы дети почувствовали любовь к естественным наукам еще до школы, и нужны такие музеи. Второй и третий «этажи» системы – школа и вуз. И здесь нужны хорошие преподаватели.
– Я сама два года училась на физфаке, и точно знаю: они есть. Тем не менее очень немногие из моих сокурсников захотели связать свою жизнь с наукой. Большинство пошли продавать пластиковые окна – или перевелись на другие факультеты.
– В России, в отличие от заграницы, у многих школьников и студентов нет мотива стремиться к серьезным достижениям в учебе или науке. Молодые люди должны видеть свое будущее, понимать – чтобы оно было достойным, необходимо приложить серьезные усилия. Студентам необходимо знать: после окончания вуза они будут востребованы в сфере высоких технологий (конечно, речь идет о «физиках», а не о «лириках»).
– Что же вдохновляет и мотивирует молодых людей за рубежом?
– Они понимают, что смогут, получив хорошее образование, устроиться в сфере высоких технологий. Там множество хайтек-фирм, где специалисты могут рассчитывать на высокую зарплату. Те, кому это интересно, могут остаться в науке, хотя это меньше оплачивается.
– Но наверняка научные сотрудники там получают более высокую зарплату, чем в России?
– В должности младшего научного сотрудника я получал там зарплату около ста тысяч рублей (если перевести на наши деньги). В России такой специалист не получает и двадцати тысяч – но, конечно, все получают гранты. Ничего удивительного, что практически все талантливые студенты уже на старших курсах приглашены работать за рубеж. Там работать в институте или университете престижно, а нас – нет.
– То есть утечка мозгов, о которой говорится уже лет двадцать, действительно существует?
– Не факт, что все одаренные ребята отправятся работать за границу. Многие свой пыл, жар переводят в другое русло. Начинают изучать экономику, например, или, как вы рассказываете, продавать те же окна. Но это значит, они не сделают какие-то важные открытия, не займутся значимой работой. Между тем необходимо развивать высокие технологии – именно это определяет престиж страны. Главная проблема Красноярска – здесь практически нет компаний, работающих в сфере высоких технологий. А значит, высококвалифицированным физикам идти некуда. За пределами края, по большому счету, известно одно-два. Как правило, они «вышли» из времен Советского Союза (например, именно тогда было образовано знаменитое НПО ПМ им. Решетнева).
– Грустно получается. Вы разбудили любовь к физике в «Ньютон-парке». Ребенок поступил на физфак, окончил его – а работать ему негде. Неудивительно, что среди поколения 30–40-летних нередко можно услышать разговоры о том, что «нужно уезжать».
– Нужно создавать реальность своими силами – и тогда неважно, где ты живешь. Я уверен, не стоит эмигрировать. Здесь нужно создавать такую среду, в которой захотелось бы жить. Для этого, конечно, необходима поддержка единомышленников. Но намного важнее собственная внутренняя энергия. Тогда, если начинаешь делать что-то, мир вокруг начинает меняться.
Фоторепортаж: Интерактивный музей науки «Ньютон-парк» в Красноярске
