Но начинал Нелюбин в начале 80-х – газетчиком, затем стал собкором «Комсомольской правды». Времена были перестроечные. Журналистам доверяли как, пожалуй, никому – считали их вестниками гласности и прорабами перестройки. Поэтому в нашей беседе двух журналистов мы решили оттолкнуться как раз от времен массового доверия СМИ и порассуждать на тему: «Куда же оно пропало – доверие?»
– Когда-то институт собкорства считался в журналистском мире фактически «высшей кастой». Стать «глазами» федерального издания в крупном регионе было престижно. Почему же сейчас все изменилось?
– Журналистика стала другой. Она во многом превратилась в сервисную службу, которая оказывает информационные услуги. Чего скрывать, очень много наших коллег занимаются не журналистикой, а пиаром в чистом виде. Проще говоря, пытаются выдать желаемое за действительное. И берут за это деньги от заказчика. Но ведь это разные профессии – журналист и пиарщик!
Председатель Союза журналистов России Всеволод Богданов любит повторять, что журналистика – это когда нация разговаривает сама с собой. То есть средства массовой информации должны быть площадкой, где наши граждане обсуждают самые острые, самые волнующие проблемы своей жизни: цены, зарплата, здравоохранение, коррупция… В дискуссии должна принимать активное участие и власть. Ведь только в споре рождается истина. Но сегодня большая часть наших СМИ предлагает своим зрителям-читателям совсем другой формат общения, другие темы – животный юмор, криминал, жизнь звезд, мистика… В лучшем случае народу популярно растолковывают «политику партии и правительства». А ведь люди живут совсем другими проблемами! Вот и получается, что журналисты и зрители-читатели обитают в параллельных мирах. Разве может нормальный человек доверять потусторонним существам?!
Ты вспомнил перестройку. В 1985 году, после апрельского пленума ЦК КПСС, в стране был взят курс на гласность. И каждый номер газеты, каждый выпуск новостей были событием. Открывались секретные архивы, вспоминались легендарные имена, вычеркнутые из учебников истории. Журналистам разрешили писать правду! И тиражи газет взлетели до невиданных высот. Я пришел в «Комсомольскую правду» в 1989 году, когда ее разовый тираж превышал 20 миллионов. Сегодня – около 700 тысяч. И это одно из самых успешных изданий страны.
Понятно, что журналисты мечтали работать в центральной (так в то время называли общефедеральные издания) газете. Приятно, когда тебя читают миллионы. Когда я приезжал в Москву в редакцию, мне передавали несколько огромных мешков с письмами – откликами на публикации, и я понимал, на какую громадную и неравнодушную аудиторию работаю.
Именно это было для меня главным аргументом. Кстати, зарплата собкора центральной газеты была часто ниже, чем в краевом издании. Работая завотделом в «Красноярском рабочем», я зарабатывал больше, чем в «Комсомолке».
– А как жилось собкору? Говорят, условия для тогдашней журналистской провинции были шикарными.
– Офис был классным! (Смеется.) Утром с кровати встал, тапочки одел – и ты уже на рабочем месте. Корпункт «Комсомолки» размещался у меня в квартире. В отдельной комнате стоял телетайп. Он работал круглосуточно – мне приходили задания из Москвы, я отправлял свои тексты в первопрестольную. Эдакая правительственная связь. На уборку «корпункта» мне выделяли деньги, я их дочке отдавал, которая там полы мыла – то ли за три, то ли за пять рублей в месяц. Еще у меня был персональный автомобиль «Нива» с водителем.
Нагрузка была не такая жесткая, как в краевой газете. В «Красноярском рабочем» я за месяц мог до 5 тысяч строк написать. В то время объем публикаций измеряли не в килобайтах, а в строках. А в «Комсомолке» хорошо, если за год столько опубликуешь. Газета была тонкой – четыре страницы формата А2, а одних только собкоров на территории Советского Союза было 40 человек. И, поверьте мне, это были очень сильные журналисты, которые сегодня возглавляют федеральные газеты и журналы, стали сценаристами и кинопродюсерами, писателями… Мощнейшая конкуренция! «Халтуру» выдавать не было смысла. Хорошие-то материалы могли пролежать на гранках несколько месяцев.
– Правда ли, что в те времена настолько доверяли журналистам и знали их по именам, что, окажись, например, вы в любом селе Красноярского края, никогда бы не остались без крова?
– Так и было. Тогда существовали всего две краевые газеты и одна телерадиокомпания. Плюс еще несколько собкоров центральных газет из «Правды», «Известий», «Комсомолки»… Помножь это на космические тиражи. Вот и весь секрет. Нас ждали, нам помогали, на нас рассчитывали. Правда, были у такой узнаваемости и минусы. Стоило допустить в материале какую-то неточность – реакция читателей была очень эмоциональной.
Был такой случай. Собкору «Красноярского рабочего» (у «Красраба» в то время было больше десяти собственных корреспондентов, живущих по всей территории края) дали задание написать срочно в номер «дежурную» информашку о передовом комбайнере – лидере социалистического соревнования. Делалось все по стандартной схеме – журналист позвонил в передовой совхоз парторгу, поинтересовался, кто в передовиках. Ему отвечают: «Вот, есть такой, положим, Иван Иванович Иванов – лучший наш комбайнер». Корреспондент дает в газету «классический» текст: Иван Иванов – краса и гордость родного совхоза, бьет рекорды, им все гордятся. Далее следует прямая речь героя публикации, где тот бодро рапортует о своих трудовых достижениях. Наутро сразу после выхода свежего номера разразился скандал. Выясняется, что Иван Иванов оказался глухонемым! Над мужиком еще долго вся деревня подшучивала: «Что, как только увидел живого корреспондента, сразу заговорил?!» А наш коллега долго эту деревню стороной объезжал, разгневанный комбайнер его прибить обещал.
Мы много ездили по краю, общались с людьми. В «Красноярском рабочем», если ты месяц не был в командировке, начинали косо смотреть: «Парень, ты вообще чем занимаешься?» Мне путешествовать нравилось. Я весь край вдоль и поперек объездил. Убежден, самые интересные люди живут в глубинке. Там, в гуще реальной, а не выдуманной жизни журналистов ждут самые захватывающие истории и настоящие, а не дутые герои.
– Вы говорите, 20–25 лет назад среди журналистов была высокая конкуренция, в профессию только лучшие попадали. А по какому принципу? Кто лучше всего работает в условиях советской цензуры – тот и молодец?
– При чем здесь цензура?! Про партийный гнет и цензуру сегодня рассказывают какие-то страшные сказки. Не нужно демонизировать советскую действительность! По-крайней мере, 80-е годы. Да, план работы редакции согласовывался с крайкомом партии и исполкомом крайсовета. Но это не значит, что какие-то партократы приказывали: «Журналист Нелюбин, ты должен писать так – и никак иначе!» Редакции предлагали обратить внимание на определенные темы, актуальные, по мнению наших учредителей, для текущего года. Например, установка очередного гидроагрегата на Саяно-Шушенской ГЭС, выпуск первого экскаватора на Крастяжмаше или строительство на селе спортивных комплексов. И мы уже в русле этих приоритетов работали. А цензура вообще в творческий процесс не вмешивалась, она военные тайны хранила.
– Чтобы журналисты ненароком «внешнему врагу» государственные секреты не разболтали?
– Вроде того. Нельзя было называть в текстах номера воинских частей, фамилии командиров, запрещалось публиковать фотографии Красноярска с видимой линией горизонта и крупные снимки мостов. Считалось, что неприятель сможет по ним рассчитать пропускную способность стратегического объекта. Ограничений было много, но, еще раз повторю, цензура творческих вопросов не касалась.
– Наверно, при такой конкуренции в цехе царила зависть? Даже сейчас, когда журналистов стало гораздо больше, зайдешь на любой профессиональный форум – а они анонимно грязью друг друга обливают…
– Зависть присутствует во всех творческих профессиях. Здесь работают очень эмоциональные и амбициозные люди. Но все-таки раньше существовало такое понятие – журналистская солидарность. Я первый раз столкнулся с тем, что журналисты начали «сдавать» коллег, только в начале 90-х. На собственной шкуре прочувствовал. Мы тогда с Алексеем Тарасовым – собкором «Известий» – опубликовали в своих газетах статьи о том, как в Туве притесняют русскоязычное население. Это было время, когда русские уезжали из республики семьями, целыми коллективами. Я собственными глазами это видел. А в этот момент в маленькую, но гордую республику с визитом собрался Борис Николаевич Ельцин. И на нас стали «наезжать»: «Вы что пишете?! Президент едет, а вы разжигаете межнациональную рознь!» Приехали люди из генпрокуратуры, начали грозить уголовными делами.
А параллельно московские гости искали журналистов, которые могли бы публично «разоблачить» нас с Тарасовым Мы были уверены – никто на такое не пойдет. Но нашлась одна дама, известная сейчас своими принципиальными взглядами… Съездила в командировку и сняла фильм – о том, что русские с тувинцами – «братья навек» и никаких межнациональных конфликтов нет в помине. Для нас это стало шоком. Помню, как в Домжуре собрали наших коллег и устроили просмотр «заказухи» с последующим обсуждением и осуждением «очернителей». Спектакль получился пресным, публика молчала, «националистов» никто, кроме автора фильма и гостей из прокуратуры, не осуждал.
Сейчас в Интернете такие шоу сплошь и рядом. Что я могу сказать… Мне кажется, любители анонимной грязи достойны сочувствия. Эти люди не смогли реализовать себя в профессии и находят выход своим амбициям в Интернете, анонимно испражняются по тихой грусти в стилистике: все – козлы, один я – Человек! С одной стороны, мне искренне жалко этих людей. С другой – вся эта грязь ужасна и очень дурно характеризует современное журналистское сообщество.
– То есть вы связываете падение читательского доверия к СМИ вот с такой моральной деградацией журналистов?
– В том числе, но здесь много и других причин. Когда началась перестройка, людям стало казаться, что главное – это слово. Журналисты считались вестниками перемен. Народ верил, мечтал о том, что скоро мы заживем как в Европе – сытно и красиво. Но мечты остались мечтами, а в реальной жизни люди потеряли свои накопления, работу и веру в капитализм с человеческим лицом. В итоге люди обвинили журналистов: «Это вы задурили нам голову! Нанялись в услужение олигархам и политикам и привели нас к разбитому корыту!»
Отчасти они правы. Но и журналистика сейчас, еще раз повторю, изменилась. Когда я поступал на журфак тридцать с лишним лет назад, одна из тем вступительного сочинения звучала так: «Журналисты – солдаты справедливости». И многие мои коллеги шли в профессию, чтобы помогать людям – поддерживать хороших и наказывать плохих. Кстати, и сейчас многие идут в профессию за этим. Сужу по своим молодым коллегам, которые работают сегодня в программе «Вести. Красноярск», на «Радио России», на «Маяке». Зрители и читатели скучают по такой, человеческой журналистике. Тем более когда видят на экранах сплошное кривляние и самолюбование. Как к таким «рыцарям новостей» относиться серьезно?
Или взять элементарную безграмотность многих наших коллег. Если раньше по газетам можно было грамоте обучать, то сейчас везде и всюду огромное количество опечаток, оговорок. Если читатели и зрители понимают, что они грамотнее и умнее журналистов, – как они могут им доверять? О каком уважении может идти речь? Так что корень проблемы в нас самих.
– Как же снова поднять значимость профессии? Ваши предложения?
– Сейчас самое модное слово – «модернизация». Речь идет о том, чтобы сделать нашу экономику более эффективной, современной. Нужно отказаться от старых, отживших свое схем, повысить производительность труда, начать по-настоящему конкурировать… Все это в полной мере касается и журналистики. Это не придумки политиков, это – требование времени!
Посмотрите на Америку, там в небольших городах издается, как правило, всего одна газета. Хозяева СМИ прикинули: зачем иметь десять изданий и делить рекламный рынок, если можно вложиться в одну газету. Затрат в десять раз меньше, читателей и доходов – в десять раз больше, и каждый акционер гарантированно получит свою долю дивидендов. При этом никто не кричит: «Почему в нашем городе всего одна газета!? Где альтернативные точки зрения!?» Если газету делают профессионалы, дорожащие своей репутацией, то альтернативные точки зрения будут и в одной-единственной газете. Я убежден, нам в крае с лихвой хватило бы 2–3 краевых газет и 2–3 телеканалов. Тогда у руководителей медиа появится возможность собрать в своих командах только профессиональные кадры и предъявить им серьезные требования. Мальчикам и девочкам с улицы, дешевым и неприхотливым, путь в профессию окажется заказан.
Виктор Петрович Астафьев говорил, что один настоящий журналист рождается на 100 000 жителей. У нас в крае – три миллиона, значит, мы имеем около 30 настоящих профессионалов. Как раз на 2-3 газеты и пару телеканалов.
– Вы затронули тему Запада. Я просто не раз сталкивался с такой точкой зрения среди коллег: «Нам бы сейчас американские принципы в профессию ввернуть – станет больше свободы слова. Заживем!»
– Да если бы наши коллеги вдруг оказались на Западе, то большинство из них оказались бы безработными. В Европе к журналистам предъявляют очень жесткие требования. Если тебя заподозрили в пиаре – это пятно на твоей репутации, а если доказали, что ты делал заказные материалы, – это конец. Я наблюдал в одной из швейцарских газет сцену, когда молодой корреспондент отчитывался перед редактором и коллегами о своей встрече с председателем Международного олимпийского комитета. Дело в том, что он брал у него интервью в ресторане, где заодно и пообедал за счет своего героя. Кроме того, корреспонденту вручили сувениры. «Мне подарили блокнот, ручку «Паркер» с олимпийской символикой, заплатили за мой обед сто франков». Все, он «чист» – чистосердечное признание смягчает вину. Парню говорят: «Ладно, ручку с блокнотом себе оставь. А в ресторан с героями своих публикаций больше не ходи! Это может плохо отразиться на репутации нашей газеты!»
– Описанное вами кажется дикостью в российских условиях. Не секрет, что в нашей стране есть целый журналистский класс – так называемые бутербродники, которые ходят на мероприятия только за подарками и бесплатным угощением.
– А в большинстве стран Старого Света это не пройдет. Если раз-два так поступишь – тебя запросто могут дисквалифицировать коллеги из журналистского профсоюза. И ты вообще больше не сможешь на работу по специальности устроиться. Разве что в Россию, Украину или Казахстан эмигрируешь.
Там народ принципиальный. В Швеции руководитель одной из небольших региональных газет на моих глазах отказался размещать столь необходимую ему рекламу макарон потому, что их производила фирма, финансирующая одну радикальную партию. А газета этих радикалов жестко критиковала. И не смогла поступиться принципами. А вот большинство наших коллег убеждены, что деньги не пахнут!
– А в России в принципе возможно появление такой профессиональной принципиальности?
– Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе! Тешу себя надеждой, что классик ошибался и наша журналистика не так безнадежна. Но чудесные превращения лягушек в красавиц случаются только в сказках. У нас другой менталитет, другие традиции. В той же Швейцарии гражданское общество дозрело до того, чтобы проводить общенациональные референдумы по вопросам, волнующим людей, раз в три – четыре месяца.
И вопросы, которые выносятся на суд людей, для нас звучат порой экзотически. К примеру: «На что правительству потратить деньги – купить новые самолеты для вооруженных сил Швейцарии или построить очистные сооружения на реке Рона?» Люди проголосовали за очистные сооружения. Министр обороны публично возмутился, назвал граждан «недальновидными простаками». Его тут же сняли с должности – за публичное несогласие с общественным мнением. Это и есть демократия.
