Русское поле экспериментов

Спросите у западного предпринимателя о его ассоциациях со словосочетанием «русский бизнес», и в качестве ответа, скорее всего, услышите джентльменский набор: нефть, газ, никель, золото, алюминий, водка, икра… Зато и пресловутая «русская мафия» сейчас поминается все реже. Малопочетное место предпринимательского пугала заняли выходцы из других стран Восточной Европы.

Что до множества малоприятных атрибутов эпохи слома советской экономической модели и накопления первоначального капитала, они никогда и не считались чем-то характерным исключительно для России. Дикий Запад таковым и остается, хоть в техасских прериях, хоть в сибирских снегах.

Тем не менее чеканную (хоть на агитплакаты помещай!) фразу того периода: «В России ты или работаешь, или боишься» можно сделать эпиграфом ко всей истории отечественного предпринимательства. И криминальная составляющая или давление государства здесь играют роль далеко не ведущую. Сопротивляемость самой культурной среды была и остается чрезвычайно сильной. Отечественный бизнес остается во многом областью экспериментов, проводить которые приходится на недружелюбном поле.

 

Родина капитализма как социально-исторического прецедента – на Западе. Это вовсе не означает, что данная модель не приживается в других странах. Другое дело, что везде она приобретает свои этнические особенности. Как будто в транснациональной сети кафе быстрого питания в определенном месте подают национальную кухню.

В арабских странах базисом остаются исламские этические нормы. В Корее, Тайване и Гонконге корпоративная этика строится на принципах конфуцианства (без всякой иронии там могут подписаться под словами песни группы «Сектор Газа»: «Я кланяюсь начальнику, ведь он второй отец»). «Японское экономическое чудо» было бы невозможно, стройся модернизация в этой стране в отрыве от самобытных традиций японской культуры.
Поиск российской экономической модели начал вестись с незапамятных времен. При этом бизнесом в современном смысле слова в России всегда занимались… Не от хорошей жизни, скажем прямо.

В традиции восточного христианства вообще погоня за жизненным успехом ради самого жизненного успеха считалась чем-то неприличным. Ибо зачем, когда скоро на Страшный суд?

В России, как водится, и церковь была ортодоксальнее, и эсхатологические настроения у населения проявлялись острее. Русский бизнес формировался в условиях тяжелого земледелия, разоренных войной и голодом княжеств, жестокости и самодурства власть имущих. И было особенно не до жиру – выжить бы.

По иронии судьбы в эпоху русского Средневековья деловыми и инновационными центрами стали центры религиозной и культурной жизни. Монастыри в известном смысле становились стабилизационным фондом государства, как в эпоху Ивана Грозного, во второй, голодной, половине XVI века. Монахи занимались сельским хозяйством – труд считался у них особой формой подвижничества.

Отождествление труда с религиозным служением было в полной мере сохранено русскими старообрядцами. При всей их антибуржуазности и каком-то наивном внутреннем коммунизме. То, что именно они во многом сформировали особый русский деловой дух и этикет, не случайно – после церковного раскола сторонники старых ритуалов оказались выброшены даже не на обочину общественной жизни, а вовсе за ее пределы, и никакого другого способа вернуться туда, кроме занятия предпринимательством, им не оставалось.

Наш собеседник – историк Русской церкви, академик РАН Николай ПОКРОВСКИЙ.

– Старообрядцы существовали как замкнутая общность внутри враждебного мира. Там имела место определенная взаимовыручка, которая давала немалые преимущества в конкурентной борьбе, – отмечает ученый. – Они относились друг к другу с огромным доверием, у некоторых купцов даже были общие капиталы. Впрочем, это не единичный пример – в Закавказье, а потом и в США процветали сбежавшие из России молокане. Цель была одна – быть лучше и успешнее других, чтобы сохранить себя, поддержать существование своей общности. Одни из первых животноводческих ферм в современном понимании этого слова в России появились именно у алтайских староверов. Существовали целые династии купцов-миллионщиков, выходцев из старообрядческой среды. Особенно много их было в Сибири. И это не только самые известные – такие как Гучковы, Морозовы и Рябушинские.

Стоит добавить, что в старообрядческой среде вопроса преемственности вообще не стояло – предприятия были семейными, и то, что дети будут заниматься тем же, чем отец, разумелось само собой.

Ниточки той преемственности не оборвались и в годы советской власти. Дух русского купечества жив до сих пор. Ультраортодоксальное православие с относительными успехами в бизнесе совмещает один из первых российских миллионщиков Герман Стерлигов.

Автор этих строк, будучи в Таиланде, познакомился с отдыхающей там вполне купеческой семьей. Выглядел глава семейства вполне архаично – борода, белая льняная рубаха навыпуск, солидный живот, умный и пытливый взгляд. Выяснилось, что родился он в староверской деревне на Дальнем Востоке, приехал учиться в Петербург, там женился и остался жить. Сейчас вместе со своими единоверцами он перегоняет японские и корейские автомобили в европейскую часть России.

Строгое следование заповедям исключало архетипическое проматывание наследства непутевым отпрыском. Купеческое ухарство было глубоко чуждо староверам – «сочетание виртуозности в сфере капиталистических отношений с самой интенсивной формой набожности», про которое писал немецкий философ и социолог Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма», было представлено и в ортодоксальном старообрядческом православии.

Однако между мотивацией предпринимателей из среды старообрядчества и их протестантскими «коллегами» существовала пропасть. Есть смысл еще раз сослаться на работу Макса Вебера: «Национальные и религиозные меньшинства, противостоящие в качестве «подчиненных» какой-либо другой «господствующей» группе, обычно – именно потому, что они добровольно или вынужденно отказываются от политического влияния и политической деятельности, – концентрируют все свои усилия в сфере предпринимательства; этим путем наиболее одаренные их представители стремятся удовлетворить свое честолюбие, которое не находит себе применения на государственной службе. Так обстояло дело с поляками в России и Восточной Пруссии, где они, несомненно, шли по пути экономического прогресса (в отличие от поляков Галиции, стоявших у власти), так же – с гугенотами во Франции Людовика ХIV, с нонконформистами и квакерами в Англии и – last not least – с евреями на протяжении двух тысячелетий».
Стоит сказать и о еще об одном существенном отличии русских купцов от европейских нуворишей. В массе своей они никогда не забывали о своем крестьянском происхождении, даже подчеркивали его. Отсюда – стиль одежды, семейный уклад, грамотность только в пределах, необходимых для успешного ведения дел. В Европе же высмеянный Мольером «мещанин во дворянстве» стал архетипическим персонажем, много разбогатевших простолюдинов стремились упрочить репутацию, купив себе благородное происхождение.

 

Староверами русские бизнес-традиции не исчерпываются.

Их основа – артель, считает Рудольф Пихоя, доктор исторических наук, профессор кафедры истории российской государственности Российской академии государственной службы при президенте РФ.

– Это объединение людей, которые делают одно и то же дело, выдвигают своего лидера, возлагают на него определенного рода ответственность и сами принимают на себя за него ответственность. Они существовали везде – и на производстве, и в армии. Артелями осваивали Сибирь, строили Кузбасский комбинат. Понятие артели универсально для русской культуры, прямое следствие общинных традиций. За счет этого в такие группы объединялись не только рабочие, коневоды, рыбаки и бурлаки, но даже творческая интеллигенция – существовали артели художников, артели переводчиков и так далее, – рассказывает профессор.

К слову, это понятие не исчезло и в годы советской власти. До 70-х годов существовали промысловые и сельскохозяйственные артели. Позже единственным разрешенным их видом были старательские артели по добыче золота. Кстати, именно из артели выросло крупнейшее российское предприятие по добыче золота – «Полюс».

Стоит вспомнить и о другом историческом эксперименте на поле русского предпринимательства. Его проводил царь Петр I. Несмотря на некоторые вполне азиатские черты характера, он мечтал внедрить в России западную деловую и культурную модель, уже тогда задумывался об инновациях и модернизации (незнание таких слов ему не мешало). Первым среди русских царей он совершил длительное путешествие за границу и стал лично участвовать в деловых переговорах. До сих пор «у них» принято считать, что русские руководители хотят участвовать во всем и для них очень важными являются личные симпатии и взаимопонимание.

Кроме переговоров, глава государства много времени посвятил изучению кораблестроения, военного дела и других наук. Царь лично работал плотником на верфях Ост-Индской компании.

Если угодно, его можно назвать первым дауншифтером в русской истории. Опять же его стремление уделять внимание не только карьерному росту, но и собственному образованию и саморазвитию исключительно актуально сегодня во всем мире.

И последнее. Желание лично во всем участвовать, «почувствовать производство», при необходимости собственноручно браться за выполнение самых тяжелых задач – все это отличало (судя по воспоминаниям современников) очень многих «красных директоров» – руководителей промышленных гигантов в СССР.

В остальном же привить в России немецкую усидчивость и склонность к каждодневной монотонной работе у Петра вряд ли получилось. Давайте еще раз вспомним классику – роман И. А. Гончарова «Обломов». Если кто не помнит школьную программу, в романе энергичный русский немец Андрей Иванович Штольц был противопоставлен Илье Ильичу Обломову – ленивому русскому помещику. И хотя первый был и симпатичнее, и по-человечески интереснее, для русского общественного мейнстрима он оставался чужим. В то же время бесформенный «человек-ящик» Обломов, который почти не выходил из дому, был однозначно свой.

 

Впрочем, две головы орла российского предпринимательства сегодня не могут вглядываться только друг другу в глаза. Иногда им все же стоит разворачиваться и смотреть куда положено – на Запад и на Восток. На других орлов и тигров экономики. И обогащаться за счет их опыта, учиться на их ошибках и стараться не дать им повода учиться на наших.

Путешествующих по миру и обучающихся делу «Петров» сегодня стало много больше.

Помнится, знакомый автора этих строк делился впечатлениями о стиле ведения деловых переговоров на родине у зарубежных партнеров.

– Все расслабленно, неформально, не без элитного алкоголя, но при этом очень эффективно и по-деловому. Нравится мне работать с этими западниками.

Говорил он, если что, про Сингапур.

Действительно, предпринимательство глобализируется. На международных форумах все появляются в одинаковых деловых костюмах, кроме разве что арабских шейхов, для которых функцию галстука выполняет платок. Кажется, что сегодня интересы бизнеса встали над интересами не то что отдельных личностей, но и целых государств…

Все бы так, но зачастую стимулом к созданию корпораций как раз и является желание взять реванш не военными методами (несолидно, право, в новом-то веке!), но экономическими.

Кстати, японская экономика своим «чудом» обязана не только опорой на национальные традиции. В не меньшей степени это следствие желания что-то изменить в стране, лежащей в руинах после войны, ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, чувства жгучей национальной скорби и стыда от всего этого. И, согласитесь, постоянно расширяющееся присутствие японских инвесторов на Манхэттене («Рокфеллер-центр» уже принадлежит им!) куда более цивилизованно и гуманно, чем Перл-Харбор.