Педагогика относится к тем сферам, в которых компетентны все. Так же как здравоохранение, кинематограф, история и, само собой, политика – внутренняя и особенно внешняя. Поэтому – хотя бы ради оригинальности – меньше всего хочется рассуждать о том, какая у нас школа и верной ли дорогой она идет.
Но есть момент, подлинное знание которого оспорить невозможно. Человек не помнит тех, кто присутствовал при его появлении на свет, но появление в его жизни первого учителя – или, по большей части, учительницы – помнит всегда и до мельчайших подробностей. Наверное, потому, что этот момент есть вхождение в совсем другую, почти взрослую жизнь, в которой у тебя появляются обязанности, с тебя начинают что-то спрашивать, а не только довольствоваться самим фактом твоего существования.
Вплоть до обожествления
Учитель встречает тебя на пороге этой другой жизни. Бывают, конечно, случаи, когда впечатления от первой встречи остаются не самые приятные, но это скорее исключение. Или ее портят скверные наслоения последующих, уже зрелых лет. В основном все наоборот. Даже если учитель, совсем уставший от своей службы, из тех, кто годами «работает последний год», и таких, как ты, уже встретил целый батальон…
Но сам-то ты преисполнен бесконечным доверием к нему. Доверием вплоть до обожествления. И, по-моему, нет ничего противоестественного в таком поведении детской души. Лет в семь я увидел из окна троллейбуса свою первую учительницу – Тамара Ивановна в платочке, сером пальтишке стояла на остановке и держала в руках садок с куриными яйцами. Это зрелище настолько потрясло меня, что я помню до сих пор и платочек, и садок… Потрясение случилось от того, что она была «просто человек», такой же, как все люди, – а божество не может предстать в таком виде и окружении, это противоречит его надмирной природе.
Более того, уверен, что, увидев кого-то из своих учеников, Тамара Ивановна постаралась бы спрятать садок за спину, поскольку знала, что он ломает образ.
Моя московская тетя, учитель русского языка и литературы, в глубокой старости подрабатывала репетиторством – принимала одного-единственного ученика, перед приходом которого облачалась в вишневый бархатный костюм с жабо и брошью, надевала лаковые туфли, брала указку и только в таком виде открывала дверь этому балбесу. Но главное – я видел совсем другого человека, иной стати и тембра голоса, абсолютно не похожего на ту старушку, которая в выцветшем халатике, шаркая тапочками, еще сегодня утром двигалась на кухню готовить тебе завтрак. Это была не тетя. Это была каста.
Любовь без лицедейства
Но боже упаси видеть в этом учительское лицедейство, в котором нет настоящей любви – и к своей работе, и особенно к тем, кто так бесконечно им доверяет. Когда-то давно один полярный летчик так объяснил сравнительно небольшое число авиапроисшествий на Крайнем Севере: «Те, кто летать не умел и не любил, либо уже разбились, либо уволились». Рискну предположить и здесь что-то похожее. На мой сторонний взгляд, ремесло учителя настолько трудное, энергозатратное, что не умевшие и не любившие – так же, как летчики – не проходят этот отбор – жесткий, но естественный. Даже при наличии «вредных училок» и прочих примеров обратного свойства, думаю, они – исключение.
Потом, конечно, то первое «почитание вплоть до обожествления» начинает понемногу испаряться, появляется расчет, первые намерения обхитрить, улизнуть и даже доказать свое. Довелось знать одного умного мальчика, с великолепной памятью и замечательной уверенностью в себе – так вот, он уличал в ошибках и «ставил на место» русичку, совсем свеженькую выпускницу пединститута, которая от волнения и вправду иногда путалась в правилах. Русичка плакала и ходила жаловаться его родителям. Те умоляли сына быть поскромнее и вообще знать свое место – ведь это же учитель! – но сын был по-подростковому жесток и стоял на своем. Это, наверное, крайний пример того, что ученик со временем вступает в соперничество с учителем и тешит себя тем, что может одержать верх. Дальнейшая судьба той учительницы мне неизвестна – возможно, все у нее сложилось и обкаталось, – но сам ты только с годами начинаешь понимать, что у настоящего профессионала выиграть невозможно. Более того, настоящий так мастерски поставит тебя на «ту самую» правильную дорогу, что ты этого не заметишь, будешь думать, что сам… Потом только, чаще всего до обидного поздно, начинаешь понимать, кому и за что ты должен быть благодарен. И насколько сам виноват.
Например, только совсем взрослым я понял, что Тамара Петровна пошла ради меня, по сути, на служебное преступление, и школьное начальство негласно ее в этом поддержало. Она вела алгебру и геометрию, которые мне не то чтобы не давались – от них я покрывался аллергическими пятнами. В девятом классе, убедившись в моем полном математическом бессилии, потихоньку усадила решать задачи для третьеклассников – чтобы совсем не обнаглел – и ставила тройки на листках с нерешенными контрольными: взамен дала понять, что ждет отличных оценок по гуманитарным предметам. Тамара Петровна выпустила меня на свободу, и наш уговор мне было легко сдержать.
Наверное, интересно, как я ее отблагодарил? По окончании выпускных экзаменов оба учебника, прочитав приговор, я сжег на крестах, воткнутых посредине школьной клумбы. Друг Вовка взял из отцовского гаража банку бензина и запечатлел аутодафе фотоаппаратом «Смена 8м». Дело было поздним вечером, и фотки не получились. Во всем, разумеется, была виновата монография Иосифа Григулевича «Инквизиция», проштудированная накануне. Тамара Петровна на другой день увидела обгоревшие остовы – ужас, яма и петля мне… Сейчас, конечно, видишь, как ты барахтался по-щенячьи, а эта женщина плыла рядом с тобой прекрасным белым кораблем. Кстати, даже не самые выдающиеся ее ученики без проблем поступали в технические вузы, в том числе престижные.
Чтобы спали «бумажные кандалы»
Поскольку пишется все это в канун учительского праздника, то, само собой, не обойтись без пожеланий. Но помимо традиционного – здоровья, успеха, терпения, любви учеников – хочется пожелать чего-нибудь насущного, настоящего. А чего? Это мир не только многообразный – от школ в бедных деревнях, где вечная проблема с починкой крыши и отоплением, до заведений, куда детишек подвозят на «Бентли», – но и достаточно закрытый. В каждой школе свой порядок, отношения, распределение денег, о чем люди со стороны знают только по слухам. Известно, что в основном учителя зарабатывают немного, и хочется пожелать им побольше денег. Но это, в общем-то, никому из трудящихся в поте лица не повредит.
А может быть, лучший подарок – избавление от беды, от которой стонут уже много лет, повсеместно, и великие, и малые. «Мне 55, я вышла на пенсию, но работаю… Работать сложно, горы бумаг мутят разум, большинство из них ненужные…» Или вот: «Когда ты погряз в бумагах, то дети «мешают» работать. Как же странно и неприятно мне наблюдать картину бега учителей по школе! Бегут от детей после уроков, скрываются от начальства как могут, иначе получишь распоряжение оформить очередную бумажную никчемушину»…
Тот, кто учит – а также лечит, защищает, развлекает, кормит людей, – не нуждается в доказательствах своей общественной нужности. Такие доказательства нужны тем, кто в невероятном изобилии населяет «образовательные» управы и конторы. Чтобы в обществе не возникло осознания – вполне правильного, – что без услуг подавляющего большинства из них можно легко обойтись, они развивают бешеную деятельность по сочинению новых форм отчетности, методик, прочей ерунды, и все это, нужное только им самим, обрушивают на голову учителя. Наверное, если бы спали эти «бумажные кандалы», стало бы лучше не только ему, учителю, но и всем нам. Потому что так или иначе все мы, большие и маленькие, крайне нуждаемся в его хорошем человеческом самочувствии.
