Печенеги и половцы, упомянутые президентом в недавнем обращении, породили в народе бурную реакцию – от серьезных статей и даже трактатов до пошлых шуток и картинок, – что само по себе удивительно, поскольку речь-то была совсем не об этих исчезнувших народах.
Путин всего лишь уподобил их роль в русской истории нынешней коронавирусной напасти. Однако то, что для многих печенеги с половцами стали поводом для историко-философских размышлений, отрадно – лучше ведь именно так использовать вынужденное домосидение, чем…
Две правды
На вопрос, кто, собственно, такие эти печенеги и половцы, девять из десяти ответят – враги. И, в общем-то, будут правы, хотя бы потому, что именно таков их образ в русском самосознании. Путина, кстати, упрекали в том, что он не употребил сравнение более близкое и понятное – к примеру, орды Наполеона, Гитлера или, на худой конец, Батыя. Не употребил, видимо, по дипломатическим соображениям: соплеменники одного, другого и третьего поныне здравствуют и незачем их обижать, а печенегов с половцами ищи-свищи, они почти легенда.
Но здесь интересно другое: путь от исторической правды до образа в народном сознании бывает коротким и прямым (омерзительный образ фюрера, как и всего германского нацизма, ни в чем не противоречит реальности). А бывает долгим, извилистым, странным. Однако этот путь тоже ведет к правде, только иного порядка. Для наглядности – пример из другой, европейской, истории.
В XII веке появляется «Песнь о Роланде» – шедевр французской и мировой литературы. Напомню сюжет: Карл Великий, совершив победоносный поход на испанских мусульман, возвращается со своим войском домой. Однако мавры, на словах изъявившие покорность, предательски нападают в Ронсевальском ущелье на арьергард французов, которым командует граф Роланд. Граф и его воины стоят до последнего и погибают. Карл впоследствии отомстит за героев и маврам, и предателям из своих.
Поэтическая мощь «Песни о Роланде» огромна, она сохранилась до наших дней, но соответствие сюжета реальным событиям, которые происходили за почти четыреста лет до появления поэмы, близко к нулю.
В 777 году к королю франков является Сулейман ибн аль-Араби, правитель Барселоны, Сарагосы и Хироны, и предлагает ему совместно свергнуть эмира Кордовы, который тиран и вообще никого не уважает. В случае успеха обещал отдать франкам богатые города к югу от Пиренеев. Карлу предложение понравилось, и, заручившись благословением Папы, он отправился вместе с одним неверным воевать против другого. Но после того как предприятие завершилось триумфом, упомянутый Сулейман резко охладел к компаньону, да настолько, что Карлу пришлось спешно возвращаться домой. Отход основных сил прикрывал отряд бретонского графа Роланда, на которого в том самом ущелье напали – и вовсе не мусульмане, а баски либо, по другим сведениям, гасконцы, которые, как пишет в книге «Европа и ислам. История непонимания» профессор Франко Кардини, «в любом случае, несомненно были христианами». Случилось это, как уверяют, 15 августа 778 года.
Не стоит даже предполагать, что неизвестный гениальный автор «Песни о Роланде» намеренно лгал, перелицовывая в гимн доблести и жертвы за веру обычную для тех времен военно-политическую сделку, в которой руководствовались выгодой, а не верой. Прошло почти четыреста лет, и он творил уже в совсем иной реальности. Племена Европы стали народами – немцами, французами, англичанами, – осознающими в полной мере, что христианство – главное и, по сути, единственное, что объединяет их и принципиально отличает от людей другого мира, исламского. Крестовые походы стали свидетельством борьбы за освобождение общих святынь из рук неверных. Во времена, когда Карл и Роланд были живыми людьми, а не персонажами, такого понимания еще не было. Хотя в средневековой европейской литературе встречался образ благородного мавра, это было скорее демонстрацией собственного благородства, признающего достоинства врага, но не допускающего саму возможность его духовной правоты и мира с ним. В реальности христианские государи, как и русские князья, случалось, водили «полки поганых» против других христианских государей, общая убежденность в невозможности мира с сарацинами только крепла – в том числе и потому, что люди ислама думали точно так же. Поэтому каждую жесту «Песни о Роланде» венчает призыв, объясняющий все: «Мы – правы, враг – не прав, и с нами Бог! Аой!»
Священная война
Помимо русских летописей, половцы стали коллективным персонажем «Слова о полку Игореве», созданным почти в то же время, что и «Песнь о Роланде», таким же неизвестным нам гением. В отличие от французской поэмы, обращавшейся к событиям четырехвековой давности, «Слово» было написано по горячим следам неудачного похода новгород-северского князя Игоря Святославича на степняков в 1185 году. Со школьных лет мы усвоили, что «Слово о полку Игореве» – призыв к единению русских князей и земель перед лицом общей страшной угрозы, зародившейся в Великой степи. Но сама угроза представляла собой некую безликую силу, схожую со стихийным бедствием, насылаемую Богом за главный грех родственной вражды – и в этом одно из отличий «Слова» от поэмы о Роланде, где враг имеет вполне ясный образ, свое, враждебное христианскому, понимание воли Божией и наилучшего устройства мира. То, что в опере Бородина «Князь Игорь» половецкий хан Кончак показан великим воином, ничем не уступающим Игорю в благородстве, не отражает того древнего понимания степняков – это целиком авторский вымысел.
Подлинные половцы – или кипчаки, куманы, куны – тюркоязычный кочевой народ, распространившийся в XI–XIII веках на огромной территории от Балхаша до устья Дуная, – разоряли древнерусские земли, уводили людей в рабство. Понятно, что в народной памяти они закрепились как чужой и враг. Однако в реальной политике, так же как в Европе, с ними не только воевали, но вели «брачную дипломатию», заключали военные союзы. Половцы вместе с русскими полками пережили катастрофу в битве с монголами на Калке, после которой начали исчезать из истории, растворяясь в других народах и порождая новые.
Предшественниками половцев были печенеги – тоже тюрки, кочевники, которые совершали набеги, уводили в рабство и были участниками временных союзов и так же исчезли из истории, окончательно разбитые объединенными войсками половцев и византийцев у стен Константинополя 29 апреля 1091 года.
Народы эти сгинули «яко обре» (обры – еще одна напасть, древняя, мутная, но страшная уже для современников летописца Нестора), а Русь осталась и, проходя через испытания, начинала осознавать свой путь и миссию быть оплотом истинной веры там, где христианский мир соприкасается с миром темным и чужим.
Для средневекового француза или немца пророк Мухаммед был еретик, но все же человек, его последователи – враги, но все же люди. К тому же европейцы многое переняли у мусульман, культурно опережавших их. Нам у печенегов-половцев, обитавших в принципиально иной жизни и культуре, перенимать было нечего – уцелеть бы…
Для Руси народы Великой степи, неразличимые по сути, приняли образ чудовища, смертоносного облака, орды, силы, которой «нагнано черным-черно», – такими они и остались в нашем сознании. Именно к этой древней матрице русской души обращается великая песня «Священная война», поднимающая на смертный бой «с фашистской силой темною, проклятою ордой». Так что сравнение печенегов-половцев с эпидемией, которая тоже «сила темная», вполне закономерно.
Кстати, неправильно считать, что безликий образ врага – только наша особенность. Нет, именно такими по большому счету изображает русских Голливуд. Но об этом – в следующий раз, возможно, скоро – дома-то еще неизвестно сколько сидеть…
