Был телефонный звонок.
– Вы могли бы написать о медицине и правах человека?
– Вам может не понравиться, – предупредила я. – Меня больше волнуют права врача, чем пациента.
– Ничего страшного. Напишите эссе.
Эссе – это хорошо. Что-то вроде философского трактата. Без претензий на истину.
Вообще без претензий.
Назад в будущее
Мэр Лужков ушел в отставку. В Интернете появилась шутка, кто-то из медиков постарался:
– Ура! У нас вырастет зарплата! Теперь перестанут доплачивать московским бюджетникам и деньги пойдут в регионы.
Безнадежно. Во-первых, московские деньги ни за что из столицы не уйдут. Во-вторых, не так уж много получают московские бюджетники. Да, некоторые категории медработников в три-четыре раза больше, чем мы, провинциалы, но все равно разница не критична. Ну, а в-третьих, нас на просторах Отечества слишком много – 1,5 миллиона. Всех не прокормишь.
А никто и не собирается, кстати.
Наоборот: идет большая чистка. Отсев из профессии. Дарвиновский отбор. И я знаю, по какому принципу: останутся те, в ком доминируют главнейшие христианские ценности – любовь и смирение. И, вопреки Библии, смирение из них – больше.
И я останусь. Смирения, правда, ни на грош, потому что не завишу от бюджетной зарплаты. Зато есть понимание: врачевание – лучшее ремесло на свете.
Это понимание досталось дорого. Антон Палыч Чехов сказал однажды: «Медицина мне жена, а литература – любовница». Он ушел от жены к любовнице. Насовсем. И я уходила – в свободный мир, в бизнес, но вернулась и больше никуда не денусь, потому что медицина – семья, самое дорогое. Правда, за годы расставания все в этой семье изменилось – моя каста потеряла весомую часть статуса, достоинства и прав.
Собственно, текст – попытка анализа: что произошло? Почему я не узнаю своих коллег?
Время – до
1988 год. Покровка. Участок – от часовни до улицы Желябова. Сегодня эта часть горы, выходящая на Игарскую, утыкана коттеджами, тогда же на ней стояли старинные домишки, и населяли их далеко не олигархи. Было много цыган и эмигрантов из советских республик, где уже в то время у людей дымилась земля под ногами.
Они любят меня, своего молодого участкового педиатра. Правда-правда – любят как родную.
– Сергеевна! – висят на заборах. – Зайди к нам, Колька ночью рыгал!
– Не рыгал, а блевал! – огрызаюсь я.
И захожу, конечно, хотя вызов не оформлен – подстерегли и выловили.
Они благодарны – порой суют мне пироги, иногда сало. Никогда – деньги, их и нет ни у кого, уже голодно в городе. Да я бы и не взяла, я ведь хорошо зарабатываю – 137 рублей. Это в пересчете на сегодняшний день примерно тысяч 15–17.
Работа в частном секторе трудная – бездорожье, собаки-монстры, контингент непростой. Но ни разу за три участковых года я не услышала от родителей грубого слова. Вообще претензий не случалось – не помню такого. Было, правда, жуткое происшествие – пришла к новорожденному, а там пьяная старуха.
– Че ты ходишь тут? Кто такая? – и замахнулась топором.
Я даже испугаться не успела, только потом стало холодно – дома ребенок маленький…
Это была ситуация – из ряда вон. Поразило, как быстро разнеслась весть по участку. Молодые родители взвились на дыбы, предлагали помощь – юридическую и даже криминальную, ведь кто только не жил в моей Покровке… Главное – им было не все равно, что случится с участковым врачом.
Потом, до 2000-го, работала неврологом в детском саду для малышей с нарушением опорно-двигательного аппарата. Детский церебральный паралич, умственная отсталость, родовые травмы. И здесь не было даже намека на конфликты между родителями и персоналом. Родители детей-инвалидов люди особые: никто так не умеет радоваться маленькому успеху, слабенькому положительному сдвигу и никто так не нуждается в поддержке и понимании.
Не случалось выпячивания прав ни с той, ни другой стороны, потому что мы были партнерами – занимались общим трудным делом.
Время – после
В 2009-м началась сертификационная учеба – в медицину без нее не вернешься.
Я смотрела на своих коллег-педиатров и не узнавала. Ну о чем щебечут в женском коллективе в перерывах между занятиями? О детях, о дачах, о шопинге, в конце концов…
Люди говорили только о работе, забрасывали невероятной информацией:
– маме отказали в приеме без страхового полиса. Женщина бежит по коридору, наполненному колясками, и поливает отборным матом все здравоохранение;
– ребенок поступает в ЛОР-больницу с абсцессом в ухе. Гнойник срочно вскрывают, иначе он может прорваться в мозг. Это больно, но мгновенно. Мать записывает крик дочери на диктофон и подает в суд на врачей «за негуманное отношение к ребенку»;
– в детскую больницу привозят новорожденного с аритмией. Нужна срочная операция в Новосибирске, но ребенок недоношен, не перенесет дорогу. Врачи предупреждают мать, что малыш крайне тяжелый, может погибнуть в любую минуту. Ребенок умирает. Через час в стационар врывается милиция и прокуратура. Оказывается, мама набрала 02 и сообщила, что у нее только что «убили ребенка». На два дня работа отделения парализована. Допросы, вскрытие, нервотрепка. Остальным детям, среди которых много тяжелых, не хватает внимания…
Врачи говорят, говорят, говорят…
Они жалуются на Интернет, на искаженную информацию, которую впитывают родители и считают, что получили медицинское образование.
Они жалуются на руководство, которое занимает единственную позицию: врач всегда виноват. Не можете найти общий язык с больными – вы непрофессиональны. И даже если доктор очевидно прав, все равно требуют: замните конфликт. Наступите себе на горло, забудьте о чувстве собственного достоинства – замните.
Они слышат со всех сторон: вы должны, вы обязаны. Вы – обслуживающий персонал.
Они, конечно, называют сумму своей зарплаты и в подтверждение показывают расчетки.
Но больше всего они не любят, когда им напоминают о клятве Гиппократа…
Бизнесмен Гиппократ
Пора бы уже покончить с этой ересью раз и навсегда. Клятва абсолютно неприменима к сегодняшнему дню.
Во-первых, ее не давал даже сам Гиппократ. Клятва неизвестно откуда взялась уже после смерти врача. Зато остались «Наставления» великого грека, написанные при жизни. Там, например, Гиппократ рекомендует своему ученику дифференцированно подходить к пациентам: «И я советую, чтобы ты вел себя гуманно, чтобы обращал внимание и на изобилие средств у больного, и на их умеренность, а ИНОГДА лечил бы и даром, считая благодарную память выше минутной славы».
В каноническом тексте клятвы, на взгляд сегодняшнего доктора, много несуразностей. Например, обещание не делать абортов и не допускать хирургического вмешательства. Еще зарок сексуально не домогаться больного (!) – ни мужчины, ни женщины, ни раба. А в этой фразе: «Я передам свои знания только моим сыновьям, сыновьям моих учителей и официально зарегистрированным студентам, а больше никому!» – откровенное стремление сократить конкурентов в бизнесе.
Любопытно, что сам Гиппократ за милую душу нарушал клятву. Одного больного лечил от отравления, а когда узнал, что у родственников нет денег на лечение, посоветовал дать яд, чтобы человек не мучился. Второму пациенту требовалась помощь по поводу гипертонии, но как только легендарный врач понял, что денег у близких недостаточно, оставил больного умирать, обозначив при этом неверный диагноз.
Вариантов «клятвы» очень много. Один средневековый источник так цитирует Гиппократа: «Моя задача – восстановить и сохранить здоровье пациентов…» И продолжение: «…однако не всех, но лишь способных заплатить за свое выздоровление…»
В общем, понятия древнего бизнесмена Гиппократа нам с вами не подходят, это очевидно. И если уж давать современному врачу клятву, наверное, в ней должен быть такой постулат – всякий человек имеет право на получение медицинской помощи по самым высоким стандартам.
Этой задачей сейчас активно занимается министерство здравоохранения, в том числе в Красноярском крае. Федеральный центр кардиохирургии, перинатальный федеральный центр. В край завозится новейшее медицинское оборудование. Сотни врачей вскоре почувствуют себя элитой, а не обслуживающим персоналом. Но в разы больше в крае тех докторов, которых все еще пытаются «грузить» мифической клятвой Гиппократа или абстрактной клятвой российского врача, которая не имеет никакой юридической силы.
Образ «врача-бессребреника» – пропагандистская находка. В сознание людей закладывается мысль, что врач обязан быть нищим. Общество не желает понимать, что врачи тоже граждане, ничуть не хуже других. Долг врача – оказать помощь, обязанность общества – достойно вознаградить его за работу. Когда же врачу платят зарплату, которая ниже вознаграждения уборщицы в офисе, это ужасающая социальная несправедливость. Экономическая аксиома: снижение размера заработной платы ниже прожиточного уровня приводит к тому, что инстинкт выживания преобладает над профессиональным долгом.
Клятва Гиппократа усиленно эксплуатируется властью, которая пока не создала действенную и эффективную модель здравоохранения. Невозможно заткнуть дыры в медицине, апеллируя к средневековым образцам корпоративной этики.
Покойный офтальмолог Святослав Федоров однажды сказал: «Клятва Гиппократа – фикция. Есть реальная жизнь – кушать нужно каждый день, квартиру иметь, одеваться. В России полтора миллиона бедняков с высшим образованием, интеллектуальных рабов. Требовать, чтобы медицина хорошо работала в этих условиях, – абсурд!»
А как у них
Не поленилась – написала письмо другу в Нью-Йорк. Жена его, выпускница соседнего, Новосибирского мединститута, работает в очень известном американском госпитале семейным врачом. Спросила, как решаются конфликты между докторами и пациентами и есть ли такое понятие – «права медработников».
Лариса немедленно выдала историю. Недавно возникла неприятная ситуация: пациент обвинил медбрата в насилии. Якобы тот его толкнул или ударил. Разбирались в течение нескольких дней, плотно участвовала полиция, поскольку в случае подтверждения медбрат мог отправиться в тюрьму. Факт не подтвердился, а клеветник-пациент очень рискует сам угодить за решетку.
Лариса говорит, что пациент и медработник в США имеют одинаковые права и возможности в конфликтных ситуациях. Больница не сторонится разборок, ведь при обнаружении правды она все равно выигрывает. Если виноват медик, руководство избавляется от человека, который в дальнейшем может принести большие неприятности. Если же выяснят, что пациент преувеличивает или намеренно врет, чем ставит под угрозу репутацию клиники и конкретного медицинского работника, то он будет наказан правоохранительной системой за свои художества так, что мама не горюй.
Есть несколько важных нюансов:
– врач не разруливает конфликты, он должен только сообщить, что обвинение в каких-то незаконных действиях имеет место. В больнице есть для этих целей «риск-менеджеры» – психологи, юристы, которые обычно гасят проблему на корню или подключают полицию;
– если больной произнес обвинение, его рассматривают с полной серьезностью. Больной не сможет потом сказать: «Ах, я был расстроен, рассержен, обвинил медработника, а вообще этого не было». Безнаказанным он не останется;
– такие обвинения, как «педиатры угробили ребенка», «неверно лечат антибиотиками», «убивают прививками иммунную систему» и так далее могут для обвиняющего выйти боком. Фраза «врач-убийца» вообще несет в себе подтекст уголовного обвинения, и если тебе нечем доказать сказанное, рот лучше не открывать. Доказывать свое мнение, ссылаясь на интернет-форумы и советы соседок, несерьезно. Если ты обвиняешь профессионала в некомпетентности, нужны крепкие аргументы. Нет доказательств, кроме того, что «мне так кажется», – получи по закону.
Система работает. В США действительно ведется много процессов в отношении врачей, но они далеко не всегда заканчиваются успешно для тех, кто медиков обвиняет. Пациент трижды думает – в случае проигрыша ему придется раскошелиться.
А уж с прессой медицинское сообщество разбирается запросто: там написать, что кто-то в чем-то виноват до того, как фраза произнесена судом, и потом сказать, что это «гражданская позиция» или «мое такое мнение», просто невозможно. Это суд, деньги, порой гибель бизнеса.
В общем, по мнению нашей бывшей землячки Ларисы, нужно равновесие – взаимная строгость по отношению и к врачам, и к пациентам.
Но вместе с тем Лариса отмечает негативные перемены в американском здравоохранении: зарплаты падают, налоги растут, все меньше династий – родители-врачи всячески отговаривают детей от медицинских школ. В США медицинское образование чудовищно растянуто во времени: 4 года колледж, 4 – медицинская школа, затем 3–5 лет резидентура (наша интернатура и ординатура, вместе взятые). И все это очень дорого: человек в возрасте ближе к 30 уходит в профессию с долгами 250–300 тысяч долларов. Только к 40 годам доктора получают «свободу» и неплохие деньги.
Любопытно, что американских врачей тоже терроризируют мифической клятвой Гиппократа.
А еще моя собеседница успела поработать хирургом в Израиле. К утешению российских медиков: там все точно, как у нас: клиент прав, врача могут обругать, ударить и даже убить. Израиль – страна неспокойная…
Без иллюзий
Лужков ушел, но, думаю, московские врачи спокойны: надбавки у них никто не отнимет. Зачем властям столицы социальный взрыв?
Спокойны и красноярские доктора – сколько ни рассказывай им про Америку, сколько ни мечтай, понятно, что ничего подобного у нас долго еще не будет. Ни нормальных денег, ни прав.
Поговаривают о создании медицинских саморегулируемых организаций с 2011 года. Якобы все будет цивилизованно – третейский суд, самоочищение медицинского сообщества от непрофессионального балласта, защита чести и достоинства медработников.
Внезапно вопрос: а нужно ли саморегулирование почти 40 % выпускников Красноярского медицинского университета, которые не работают по специальности? Многие заработали диплом, но не собираются проходить интернатуру, чтобы получить допуск к врачеванию. Молодым докторам достаточно теоретической базы, чтобы поступить на работу в фармацевтическую компанию и спокойно торговать препаратами, получая в пять раз (!) больше денег, чем любой юный врач-лечебник. Очень сложно найти мотивацию для этих предприимчивых молодых людей. Невероятно сложно подвести их к постели больного, который никогда не слышал о том, что у медработников существуют права и чувство собственного достоинства. Вот и служат красноярскому здравоохранению люди в таком возрасте, когда нужно уже внуков нянчить и наслаждаться счастливой старостью.
Кстати, о фармакологии. О списке препаратов, которыми мы лечим людей – маленьких и больших. Ни для кого не секрет, что перечень этот жестко ограничен страховыми компаниями. Больные часто готовы приобрести лекарство за свои деньги, если в стационаре его нет. И врачи рискуют – советуют купить тот или иной препарат для пользы больного. И платят за свой риск – буквально платят, из собственного кармана. Такое случается: пациенты выписываются и приходят в страховую компанию за компенсацией собственных затрат. Врача же за такое «самоуправство» наказывают рублем.
Потому и успокаивают доктора родственников пациентов, повторяют, как мантру: ничего не нужно, у нас есть все для обследования и лечения.
Не все. Не всегда. Не везде.
Разве что в супербольницах федерального значения, которые, к нашей общей радости, появляются в регионе.
Так что же делать всем нам – терапевтам, педиатрам и, в чуть меньшей степени, хирургам?
Простой ответ: смириться. Не можешь ничего изменить – смирись. И, конечно, не доноси до пациента элементарные арифметические расчеты. Вот такие, например, из педиатрии: 12 тыс. в месяц – средняя зарплата поликлинического узкого специалиста. Делим эту сумму на количество больных.
…Нет, не надо маме знать, что ее ребенок для врача реально стоит 20 рублей. Бутылка минералки. Или буханка хлеба.
Не надо ее пугать.
Кстати, детские врачи о реальной стоимости младенческого здоровья вообще никогда не думают. Дети же маленькие. Самые беззащитные и дорогие.
Какое счастье, что их так просто любить – бескорыстно и смиренно.
