На телеге в разведку
Павел Антонович Жищенко родился в 1921 году в Донбассе. Сразу после окончания медицинского техникума он был призван в армию.
Попал на Финскую войну, но почти сразу был переброшен в Беларусь, где в городе Полоцке формировалась первая рота 366-го стрелкового полка. Она полностью была укомплектована солдатами, получившими среднее образование. Павел Антонович вспоминает:
– Перед войной армия количественно увеличилась, остро ощущалась нехватка кадров средних командиров, которых не успевали выпускать военные училища. Поэтому и были созданы учебные роты, в которых готовили по программе таких училищ. По окончании нам должны были присвоить звание лейтенанта и должность командира взвода. Не успели – началась война.
Сформированная в 1940 году 126-я дивизия, в которой оказался наш герой, тем же летом была направлена в Литву, где в порту Клайпеда уже высадились германские войска.
– Целый год потом мы стояли в 70 километрах от Риги. В воздухе пахло войной, у берегов Латвии стоял большой немецкий корабль со свастикой на флаге. Тогда я впервые увидел живого немца, фашиста. Я помню, как 18 июня 1941 года мой товарищ сказал, глядя на этот корабль: «Вот гад, сейчас наберет у нас пшеницы, а завтра начнет войну». Тут нас посадили в поезд и куда-то повезли. Когда командир нам сказал поставить на вагонные площадки пулеметы, у нас внутри все оборвалось. Мы поняли, куда мы едем. Высадились недалеко от реки Неман, заночевали, а утром начались бомбежки. Тогда нам сообщили о начале войны. В восемь утра 22 июня мы уже сидели в траншеях и ждали немцев, – рассказывает наш герой. – Самыми тяжелыми были первые три дня войны, – вспоминает он. Армия только начинала воевать, никто не имел особого опыта. Многое было недоделано, все старались как можно быстрее постичь азы военного ремесла.
– В те дни мы не ели и не спали, постоянно находились под бомбежками, – говорит ветеран. – Жили по такому принципу: днем обороняемся, а ночью уходим на новые позиции. В первую ночь войны нашу роту отправили в разведку. Всю роту поголовно, не один какой-то отряд! Даже телегу прихватили с двумя станковыми пулеметами и парой лошадей. Наверное, такого больше никогда не было. По сей день у меня нет ответа на вопрос, почему же мы пошли все, а не отдельное подразделение. Мы увидели перед собой населенный пункт, услышали крики, стрельбу. Когда немцы уехали, мы спросили у гражданских литовцев, что там происходило. Нам ответили, что со всей деревни собрали евреев и куда-то увезли…
Пока враг спит
Вскоре дивизия, в которой находился Павел Антонович, оказалась в Белоруссии в районе Великих Лук.
Тактика немцев в те дни была такой – они наступали, если где-то встречали сопротивление, то отходили назад и находили слабые места в обороне советских войск, куда затем и наносили удар.
– Отчаянных атак враг тогда не рисковал предпринимать, хотя попытки были. Мы же сразу поняли, что не будем давать им спать. Немцы вообще, как мы заметили, любят комфорт, спать привыкли в домах. Сражались они чуть ли не по расписанию – как наступает шесть часов вечера, они бой прекращают, занимают какой-то населенный пункт, располагаются на ночлег – почти каждый день у них было так. И у них не было сильной обороны, заставы, прикрытия. Мы это поняли и наведывались в немецкие тылы. Однажды захватили немецкую пушку и несколько ящиков снарядов, развернули орудие против врага. Они быстро пришли в себя и начали стрелять по нам бризантными снарядами, от которых не спрячешься. Одного сержанта ранило, а я как фельдшер тут же стал ему помогать. Перевязал рану на ощупь – в темноте было не видно. А когда вышли на свет, на нейтральную полосу, я снял повязку, чтоб посмотреть, что там, раскрыл рану и увидел, что мяса и кожи нет, торчат голые ребра и позади них бьется живое солдатское сердце. Страшная картина! А он стоит как ни в чем не бывало. Парень на голову выше меня, плечистый такой, и еще шутить ухитряется.
«Это не деревня, это – Москва!»
Павел Антонович дошел до Москвы. Оборона столицы велась на самом ответственном участке, на севере, где немцы подошли ближе всего.
– Мы растеряли в боях своих ребят, дивизию расформировали. Под Москвой мы с товарищем пошли искать штаб первой ударной армии. Вышли из леса на дорогу, увидели какие-то заборы, деревеньку. Заходим, думаем, что это то село, которое нам надо. Спрашиваем у местных жителей, как называется их деревня. А они на нас смотрят, как будто мы с луны свалились, и говорят: «Это не деревня, это – Москва!» Сейчас встретишь такие данные, что немцам оставалось пройти тридцать километров до Москвы. Не до Москвы, а до Красной площади! Враги уже брались за ручку, чтобы открыть эти ворота, положение было критическим. Мы их остановили.
В январе 1945 года 3-й Белорусский фронт, в который входила 62-я стрелковая дивизия, перешел в наступление в Восточной Пруссии. Ветеран Жищенко вспоминает, что в теплую погоду наступать было нельзя – перед войсками лежали Мазурские озера – огромное количество водоемов, которые летом форсировать невозможно. В январе, когда они замерзли, армия пошла через них в наступление и окружила Кенигсберг. Восточно-Прусская группировка немецкой армии была отрезана от остальной части Германии.
Там нашего героя ранило осколками противопехотной мины, и 25 марта его отправили в госпиталь.
– Когда брали столицу Восточной Пруссии, мы имели существенный перевес – туда подтянули в четыре раза больше самолетов, в три раза больше танков. Один немецкий генерал, который оборонял Кенигсберг, сказал тогда: «Если Севастополь без особых укреплений оборонялся 950 дней, то Кенигсберг будет обороняться вечно». И действительно – огромные крепостные стены вокруг города, ров, речка шириной в тридцать и глубиной пять метров, которую надо форсировать. Вся тяжелая артиллерия фронта была направлена на этот город, стреляли пушки, самолеты сделали 13 тысяч боевых вылетов.
Поход освободителей
Кенигсберг был взят за четыре дня. После этого одни войска были направлены на Дальний Восток, а другие – в центральную Германию, на Берлин, в том числе и дивизия, в которой воевал Павел Антонович Жищенко.
– Когда мы проходили Польшу, шли через Гданьск. Город был пуст, никого из жителей мы не видели. Только ветер метал мусор по улицам. Когда вошли в Австрию, увидели, что люди веселятся, празднуют освобождение. Когда на рассвете мы подошли к Чехословакии, над нами появились самолеты. Мы думали, что это немцы, и засели в укрытие, ждали бомбежки. Тут с неба посыпалась бумага. Это наши разбрасывали листовки о том, что ночью был подписан договор о капитуляции немецких войск. В Чехословакии начался праздник, местные жители стояли вдоль дороги с цветами. Это было незабываемо. Чехи нам говорили, что даже с гор люди спустились нас поприветствовать. Это было 9 мая. Навстречу нам пошли пленные немцы – длинными вереницами. Но для нас война закончилась 11 мая – с востока на запад двигался армейский корпус под командованием генерала Шредера, который не хотел в плен к нашим войскам, а шел сдаваться американцам. Мы подошли, перекрыли им дорогу и все-таки заставили сдать оружие.
В 1946 году наш герой вернулся на родину, в Донбасс. Началась новая, мирная жизнь. Переехал к брату в Черновицкую область, окончил исторический факультет университета, партийную школу. Работал в партийных органах, 15 лет был директором школы, 25 лет – учителем. В начале 80-х вышел на пенсию, ждал этого момента, устал, и как только подошел возраст, тут же, не раздумывая, написал заявление. Для Павла Антоновича пенсия была не отлучением от работы, а обретением некоторой независимости. А трудиться он продолжал – преподавал, был лектором-международником от общества «Знание».
В 90-е годы старший сын, военный, служивший в Красноярске, пригласил переехать к себе.
– Я сразу согласился. Я воспитан в духе интернационализма – «мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз», как пелось в песне. Сибирь для меня в той же степени родина, что и Украина. Но сибиряком себя называть не хочу – для этого тут надо родиться, прожить гораздо больше времени, чем я. Сибиряков я всегда очень уважал, со многими вместе воевал. В обороне Москвы огромную роль сыграли сибирские дивизии. Это были мужественные воины, крепкие и сильные. Жаль, что никого из фронтовых товарищей тут уже не нашел… Кстати, это не мешало мне всю жизнь думать: «Как же они в Сибири живут, у них же ничего не растет и холода ужасные». Приехал и понял, как я ошибался.
