Когда Анатолию Ефимовичу Зябреву предлагают съездить в санаторий, он отговаривается: «Спасибо, некогда». Сейчас очередная книжка выходит, огород к посадке готовить нужно. Он работает каждый день – с утра до вечера, даже гуляя с собакой Диной. Выстраивает фразы в голове, переставляет местами слова – ждет, когда заиграет предложение всеми красками, вспыхнет ярким светом. Ему 90 лет, он признается: «Противно, когда прошел день, а я ничего не сделал».
Живи!
Главный труд писателя сегодня – «Заметки каждого дня», которые выходят в газете «Красноярский рабочий». Это и не дневник, и не аналитика. Специалисты считают, Зябрев создал свой особенный жанр, который позволяет сложные философские размышления излагать простым языком. Анатолий Ефимович свои заметки называет «дурацкими»: мол, прикидываюсь дурачком, не даю читателю готового решения («А как с моим неполным сельским образованием решать проблемы Трампа?!»). Но так изящно писатель выстраивает текст, что задумывается читатель, начинает искать смысл, ответы на возникающие вопросы. И находит. Каждый свой. В том и прелесть этих миниатюр.
Он, как древнегреческий философ Сократ, говорит: «Я знаю, что ничего не знаю»:
– Не встречал еще человека, который бы что-то знал. Потому что Господь не сказал нам, зачем мы есть. Он пустил нас на землю и велел: «Живи».
И Зябрев живет. Стойко несет уготованные Творцом испытания.
«Университеты»
Из поселка Никольск Новосибирской области, где в 1926 году родился будущий писатель, семья Зябревых бежала тайно ночью, когда Толе исполнилось 10 лет. Его отца, председателя колхоза, признали врагом народа, дали 10 лет без права переписки. По поселку пошли слухи – скоро сошлют на север и семью. Тогда мать, колхозная доярка, собрала пятерых ребятишек и отправилась в Новосибирск к сестре. У той трое своих малышей, да тут орава. На всех – крохотная девятиметровая комнатка. Зябревы долго на одном месте не жили – переезжали с квартиры на квартиру, чтобы власти не узнали, где семья врага народа. Потому и учился Толик от случая к случаю – два месяца в одной школе, месяц в другой. Говорит, так и осталось у него на всю жизнь неоконченное сельское образование – два класса никольской школы.
Началась война, и Толик, прибавив себе года, пошел работать на военный завод, освоил профессию сварщика – изготавливал кожухи переносных радиостанций. Говорит: «Хорошо там было, хлеб давали». В городе голод, а здесь повышенная норма. Но этот самый хлеб и подвел парня. Когда на фронт призвали старшего брата, свою хлебную карточку он отдал Толе. Тому надо бы ее табельщице сдать, а он получил пайку и съел. И за грамм в колонию отправляли, а тут целых 600!
– Посадили меня в тюрьму, в камеру предварительного заключения. Народу – лечь негде. Только стоять или сидеть можно. На нарах люди по команде переворачивались – так плотно лежали, – вспоминает Анатолий Ефимович. – Провел здесь я два месяца. А потом состоялся суд.
Прямо из зала суда Анатолия отправили в лагерь недалеко от Новосибирска. Определили в похоронную бригаду. В зоне как раз эпидемия случилась, каждый день по 20-30 человек умирало. Похоронщики затемно вставали, собирали трупы по баракам и хоронили их за территорией лагеря – тайно, чтобы не видел никто. Затем – Томская колония для малолетних преступников (а какие там преступники! Мальчишки и девчонки, которые от голода колоски на полях собирали). Сначала Зябрев сапоги для фронта шил. На работу под охраной водили. Мало того, что колючая проволока на четырехметровом заборе натянута, – по сторонам конвоиры с овчарками. Шаг в сторону – или разорвут собаки, или конвой застрелит.
Через полтора года Зябрева расконвоировали. Это считалось высочайшим доверием. Приставили его к лошади – дрова в колонию из леса возить. А дрова – это огромные бревна, которые под снегом отыскать нужно да на сани навалить.
– Ничего, – говорит, – приловчился. Я же деревенский, с лошадьми с детства управляться умел. Хуже, если сани на сучок наскочат. Тогда коня распрягать нужно, бревна сваливать, санки вытаскивать. А там – начинай все сначала.
Исполнилось 16, и юношу перевели в лагерь для взрослых. Скоро туда майор приехал – записывал осужденных на фронт. Анатолий чуть ли не первым в списках числился.
– Нас целый батальон набрался. Погрузили в товарные вагоны, и до Омска.
Чужая земля
В Омске определили в учебную часть. Здесь будущие солдаты проходили первую боевую науку – учились стрелять, окапываться, ползать. Уже через много лет оказалось, что два писателя проходили обучение в одном месте: Виктор Астафьев в омскую учебку попал на два года раньше Анатолия Зябрева.
– Стал я обычным стрелком. Выдали нам форму с зелеными (пехотными) погонами – и в теплушки, на фронт. Чем ближе к линии фронта, тем чаще бомбят. Станции разбиты, вагоны под откосами валяются. Довезли до Одесской области и загнали поезд в тупик. Новую форму выдают, вместо зеленых погон красные – войск НКВД. Тогда это были самые презираемые войска.
Задачи у особого батальона НКВД, в котором служил Зябрев, были простые – ловить на освобожденных территориях мародеров и отставших от своих частей немцев. Вдвоем с напарником – таким же зеленым мальчишкой – ходил Анатолий по станциям и городкам, выискивал злодеев.
Кишинев, Бухарест, Будапешт, Вена, Чехословакия, Прага… Ночью – фонарик в руке, карабин на шее, а под ногами чужая, неизвестная земля вся в окопах и рытвинах. Задержишь мародера, а до комендатуры несколько километров топать. Нарушитель не только стрекача дать может, а если извернется, то и карабин выхватит – убьет чекиста. Однажды Анатолий взялся доставить мародера с полной сумкой золотых часов в часть, напарник один остался дежурить. Да так и пропал без вести. Убили.
Опять статья
После победы часть, в которой служил Зябрев, перевели на Урал охранять военные объекты. В Магнитогорске экспериментальный цех производил средство для заправки самолетов. Химия в прямом смысле слова в воздухе витала – все рабочие в противогазах. А охране нельзя. Уже через пару месяцев Зябрев в больницу попал с тяжелым отравлением. Врачи констатировали: поражены все органы, служить больше не может. Доктор тогда «обнадежил» молодого человека: «С такой болезнью даже до 40 лет дотянуть можно, если предписания врачей соблюдать». Отправили парня домой, в Новосибирск.
Впрочем, все могло повернуться иначе. Тяга к творчеству у Анатолия уже на фронте открылась:
– Стоишь на посту в Альпах, а над тобой горное небо в звездах, которые совершенно не похожи на наши, сибирские. И думаешь: вот бы описать все это. И такое волнение испытываешь.
За перо Анатолий Ефимович впервые взялся в Магнитогорске. Захотелось написать ему про ефрейтора. Парень на год постарше Толи, а такой строгий, смешной – начальник. Получилась небольшая юмористическая поэмка. Прочитал ее Анатолий друзьям, посмеялись, а на следующий день в часть полковник приехал из Челябинска. Посмотрел рукопись и говорит: «Будем давать делу ход. Осуждение командира – 58-я статья».
– Я тогда подумал: мама не переживет этого. И заплакал. Полковник посмотрел на меня и махнул рукой: «Ладно, не дам ход». И разорвал рукопись. Та история надолго отбила у меня охоту писать.
От журнала до книги
Мать Анатолия уже не бегала по углам, не пряталась. Ей дали свою комнату – девять «квадратов». Парню казалось – вот оно, счастье. Из большой семьи Зябревых остались живы только трое: мать, Анатолий и его младшая сестра. Остальные кто на фронте погиб, кто на тыловой работе. Толик сразу на завод имени Чкалова устроился – женщин кормить нужно. Но токарничал недолго. Написал статью про своего товарища – высококлассного токаря, и Зябрева пригласили корреспондентом в многотиражную газету.
Военная газета Западно-Сибирского округа, несколько гражданских, научный технический журнал… Зябрев смеется: со своими двумя классами лихо правил тексты маститых академиков, переписывал их доступным простому читателю языком.
У Анатолия Ефимовича две книжки вышли в Новосибирске, его заметила «Литературная газета», заказывали статьи журналы «Молодая гвардия» и «Сибирские огни». Началась оттепель, в изданиях стали появляться сатирические статьи. Зябрев забыл о своем ефрейторе и 58-й статье и написал сатирический рассказ. После его публикации Союз писателей Новосибирска выступил очень жестко, Зябрева уволили. Остался он без работы.
– Вызвал тогда меня редактор «Сибирских огней»: «На Енисее ГЭС начала строиться, поезжай на месяц в командировку, сделай нам что-нибудь».
И поехал. Январь, 40 градусов мороза, на стройплощадке человек ломиком землю долбит – никакой романтики. Ну о чем писать?
– Думаю: а что если заглянуть внутрь прораба, работяги или бульдозериста. Дал телеграмму в журнал: «Не ждите» – и остался здесь работать.
Поставили Анатолия на взрывы шурфов и кесонные работы. От перепада давления аж кровь из ушей идет. Он терпит. Вечером в общежитии штаны и куртку – на батарею, и в уголок – писать. Уже через пару месяцев в «Сибирских огнях» вышли первые рассказы о строителях Красноярской ГЭС.
Тот момент стал переломным в жизни писателя. Его журнальные статьи объединились в книгу о рабочем классе – «Енисейская тетрадь». Затем появилось продолжение – «Сам себе король». Эта книга была признана лучшей в СССР о рабочем классе.
По книгам Зябрева поставлен спектакль в театре Вахтангова и снят фильм, по его произведениям студенты литературного института имени Горького защищали дипломные работы. Но он так и не получил ни одной награды или литературной премии – опасались тогда в высоких кабинетах награждать мастера с неидеальным прошлым. Но Анатолий Зябрев остается по-настоящему народным писателем, потому что таковым его считает сам народ.
