Недавно уголовно-исполнительная система отметила свою 136-ю годовщину – отсчет ведется с 1879 года, когда в Российской империи было создано Главное тюремное управление.
Дата не круглая, но тем не менее это повод еще раз заглянуть в прошлое и напомнить о том, что нынешняя УИС активно реформируется, а управление по Красноярскому краю считается одним из лучших в стране и является «испытательным полигоном» по разработке и внедрению новых методик и технологий, которые потом берут на вооружение в других регионах. Сегодняшний собеседник «НКК» – руководитель краевого ГУФСИН Владимир ШАЕШНИКОВ.
– Владимир Константинович, если взглянуть на историю вашей профессии, то какие перемены в ней вы считаете принципиально важными?
– Профессия работника уголовно-исполнительной системы, попросту тюремного служащего, имеет глубокие корни. Не думаю, что она вызывала симпатии, само слово «тюрьма» – имя нарицательное, независимо от того, какое значение она имеет для государства. Тюрьмой пугали детей, в литературе и кино работники «каталажек» изображались персонажами малопривлекательными – вспомнить хотя бы Косоротова из «Вечного зова». Понятно, почему так происходило: система, в том числе и в начале прошлого века, носила карательный характер. Но если уж говорить об истории, то система и профессия изменялись вместе с самим государством, и, оглядываясь на свой почти 40-летний опыт службы, могу сказать – это разительные перемены. По сравнению с хотя бы 60-ми годами – это небо и земля. Сегодня мы пришли к тому, что УИС в значительной степени должна носить социальный характер, помогать людям выбраться из той сложной ситуации, в которой они оказались по воле случая – а таких у нас 75 процентов, абсолютное большинство. Любому преступлению сопутствует соответствующая обстановка в обществе или в семье. Закоренелые преступники, конечно, есть, но, если бы карали только их, нам не понадобилось бы столько тюрем и колоний. Социальная направленность нацелена не на то, чтобы заставить осужденных валить лес или заниматься другим тяжелым трудом, как это было на каторге или в ГУЛАГе, главная цель – чтобы человек разобрался в себе, получил профессию, образование, сохранил социальные связи. То есть в основу положена совсем другая мотивация. Если вы заметили, в колониях теперь нет вышек с автоматчиками, нет собак на периметре и других знакомых по кино и литературе атрибутов, потому что это перемена не названия, а внутреннего содержания и назначения системы. Еще лет 30 назад она считалась государством в государстве, а сегодня открыта для прессы, общественности.
– Как в таком случае изменился характер работы и требования к сотрудникам?
– Попросту говоря, раньше отбирали тех, у кого шире плечи, проверяли на готовность применения оружия – если готов, то человек надежный. Теперь этого нет. Технические средства охраны достаточно надежны, чтобы предотвратить ЧП. Появилась даже новая специальность – бесконтактный надзор, и это очень важно, поскольку контакты сотрудников и осужденных чреваты негативными последствиями. Средства видеонаблюдения позволяют видеть и давать оценку поведению как осужденного, так и сотрудника. Это все знают, понимают правильно, и количество жалоб резко сокращается. С другой стороны, изменилось само отношение к осужденному. Например, сегодня наши столовые больше похожи на кафе, люди живут не в казармах, а в секциях по 4–6 человек. У осужденных три вида одежды – я считаю это очень важным: если человек ходит в грязном и рваном, он и ведет себя соответственно. Медицинское обслуживание соответствует самым современным стандартам.
Одно из принципиально важных направлений – внедрение «социальных лифтов». Это своего рода комплекс стимулов к законопослушному поведению, на «лифте» можно передвигаться как вверх, так и вниз – к облегченному или, наоборот, более строгому режиму содержания. Но, так или иначе, условий содержания, унижающих человеческое достоинство, у нас нет. Да и сама техника служит не только целям охраны и надзора – с ее помощью сегодня осужденные могут обучаться в вузах, получать качественную медицинскую и психологическую помощь, общаться с родственниками посредством интернет-свиданий, а при подготовке к освобождению получать информацию о вакансиях. Решаются вопросы профориентации, в местах лишения свободы действует целая сеть профтехучилищ, и, как следствие, без профессии освобождаются сегодня единицы – как правило, это инвалиды.
Для освобождающихся открыты центры реабилитации, адаптации, создана служба социального сопровождения лиц, освободившихся из мест лишения свободы, – в итоге это должно помочь каждому найти свое место в жизни. Все, о чем я сказал, представляет собой замкнутый цикл: человек постоянно остается в поле зрения учреждений, работников системы, общества. Предназначение всего этого комплекса – помочь человеку. Раньше в нашей системе вообще не было таких профессий, как социальный работник, психолог, социальный педагог, – теперь их целый «батальон». Если бы наша функция сводилась только к оружию, у нас работало бы значительно меньше людей.
– Что помимо собственно житейских обстоятельств побуждает идти работать в уголовно-исполнительную систему?
– Я бы не стал так сразу исключать эти обстоятельства. Во-первых, у наших сотрудников довольно сильная социальная защищенность, государство уделяет этому вопросу большое внимание. А во-вторых, в УИС часто работают династии. Текучесть кадров у нас составляет около трех процентов, вакансии закрыты на все сто. Конечно, у новичков есть настороженность, но, если человек приживается, она проходит. Понимаете, главное в другом: тот, кто людей не любит, в нашей системе себя не найдет, ему здесь не место. И не только я так говорю – слышу это от своих подчиненных. Людей надо любить только за то, что они люди, потому что их Бог на землю пустил.
– У скрипачей часто болят шейные позвонки, у педагогов с возрастом садится голос – у вашей работы есть свои профессиональные болезни?
– Как и в любой другой профессии. Конечно, многое зависит от специализации того или иного сотрудника, но в основном болезни связаны с большой психологической нагрузкой. Начиная с того, что нормированного рабочего дня у нас, по сути, нет, люди перерабатывают, и не потому, что закон нарушают, – ответственность заставляет. Естественно, сильно устают, отсюда и гипертония, и прочее…
– Красноярский СИЗО-1 в 2014 году признан лучшим следственным изолятором в России. Вообще тюрьма может быть гордостью города?
– Следственный изолятор – не тот объект, которым можно гордиться, это не храм и не театр, хотя жизненная потребность в нем, конечно, есть, поскольку существует преступность. Даже если вспоминать знаменитости, которые здесь побывали, то все равно это не самые лучшие воспоминания. Само здание – правда, его теперь уже почти не видно, – разумеется, представляет исторический интерес. Другое дело, СИЗО признан лучшим в России среди семисот аналогичных учреждений, да еще и в традиционно «лагерном» крае, – для нас это повод гордиться. Но это же налагает и большую ответственность.
– Какие значимые проекты намереваетесь реализовать в ближайшее время?
– Пожалуй, самый важный из них – создание центров исправления осужденных. Это пилотный проект ФСИН, который реализуется на базе пяти колоний, две из них расположены у нас, в поселке Индустриальном. Цель – создать принципиально новые условия для осужденных. Работа строится на принципе оказания адресной помощи, а бытовые и социальные условия являются дополнительным стимулом для законопослушного поведения. В штат каждого центра входит шесть офицеров, прошедших специальную переподготовку и психологическое тестирование.
Если же говорить в целом, то мы, профессионалы, настоятельно ведем линию на то, что не каждый преступник должен сидеть в тюрьме. Мы же видим, что сегодня некому работать на полях и стройках. Нужно пересмотреть Уголовно-исполнительный кодекс, расширить сеть колоний-поселений и вообще стремиться к тому, чтобы изоляция от общества становилась скорее исключением, чем нормой.
Фото пресс-службы ГУФСИН России по Красноярскому краю
