Каждый день газеты, телевидение, интернет рассказывают о героях спецоперации, но мы не в полной мере осознаем, что эти люди – среди нас. Не зная каждого в лицо, мы видели их среди прохожих, в магазинах, на парковках, в троллейбусах-трамваях…
У них на первый взгляд обычные биографии, за исключением принципиально важного момента – они сражаются за нас, жертвуют собой ради нас. Вот одна из таких «простых» личных историй.
Илья Александрович Зыков, 25 лет, родился и вырос в Красноярске. После девятого класса пошел работать. Срочную служил сапером в Бурятии, потом выучился на охранника, работал в гостинице. Мечтал об армии, несколько раз подавал рапорты на контрактную службу, но как-то не срасталось…
Все «срослось» в апреле 2022 года. Илья пошел добровольцем. Воевал в пехоте, получил тяжелое ранение, после госпиталя вернулся домой. При этом он остается в армии, поскольку подписал еще один контракт – длительный, на пять лет.
– Илья, обязан начать с этого вопроса:
что побудило пойти добровольцем?
– Воспитание, наверное, такое. Любовь к Родине. Не знаю, как правильно об этом сказать… А кто еще, если не я?
К тому же у меня есть опыт обращения с оружием, и мне всегда нравилась военная тематика. Работая охранником, каждый год сдавал зачеты по стрельбе, поэтому с оружием умел обращаться даже лучше, чем многие контрактники.
– Если сапером служил, значит, и в минном деле знания есть.
– Знания есть, но там они не особо пригодились… Пришел я в главный пункт отбора в Красноярске, сказал, что хочу «туда». Предложили несколько вариантов разных частей, и везде – пехота. Выбрал подходящую часть и поехал.
– Дома как восприняли ваше решение?
– Когда я уезжал, никто из родных об этом не знал. Узнали только, когда попал в госпиталь. Расстроились, конечно, что ногу потерял, а что тут поделаешь… Главное – вернулся живой.
– Как ощущает себя человек, впервые попавший на войну?
– Скажу лишь, что страх испытывают все, даже люди с опытом. Страх, адреналин и… постоянная подвижность. Каждый день – дорога, или штурм, или зачистка. Там не надо особо мучиться, как на гражданке, что и как делать. Все понятно: иди, куда приказали, делай то, что надо.
– Среди добровольцев, как рассказывают, люди примерно вашего возраста. Это так?
– Даже моложе. Одному парню девятнадцать лет было, двадцать уже там исполнилось. Он первый контракт подписал вместе со мной, полностью отслужил три месяца, приехал домой, жену из роддома забрал – у него ребенок родился, – подписал второй контракт и опять уехал, только в другую часть. Сейчас он там.
– Много добровольцев?
– Если говорить о том, что сам видел, – да, очень много. Когда наша группа из сорока пяти человек приехала в Самару, там уже группа из пятидесяти человек была и уезжала «туда». Больше всего народу, как я заметил, из Сибири и из Чувашии… Да и, наверное, лучше пойти добровольцем, чем по мобилизации, потому что доброволец изначально понимает, куда и на что идет, его никто не принуждает. Если каждый будет отказываться или ждать, пока силой в армию уволокут, можно и свою страну потерять, и соседскую.
– Как вам объясняли, ради чего вы находитесь в зоне боевых действий?
– Говорили, что мы там находимся для освобождения гражданского населения, ориентирующегося на Россию. И, конечно, было личное желание защитить. Потому что людей жалко, а после общения с жителями тех деревень, где у нас шли бои, еще больше жалости появлялось. Они ведь как там живут… Электричества нет, потому что украинская сторона его отключала, когда наши начинали подходить. А во многих домах вода подавалась электронасосами. В одной из деревень, довольно большой, было всего два колодца, из которых можно набрать воды. Ведром.
– Как встречали местные жители?
– По-разному. Кто-то относился нейтрально – из окон выглядывали, а на улицу старались не выходить. Кто-то пытался поговорить с нами, поблагодарить даже. Тех и других можно понять. Когда там были украинцы, они их гоняли, вот и остался страх. И люди думают – может, русские еще хуже? Власть ведь постоянно меняется. То мы выбьем противника, то он нас, потом опять мы… Тем военным, которые находятся в деревне, они всегда будут говорить, что они за них. Стоят украинцы – и люди делают все, чтобы украинцы их не трогали, не убивали, не мародерили. Пришли русские, которые продукты раздают – мы, например, свои сухпайки отдавали местному населению, – и они за нас. Но если опять зайдут украинцы, будут за них.
– И так – все?
– Нет, конечно. Есть люди, сильно настроенные за Россию. Но есть и те, кто настолько боится, что старается угодить и тем, и этим. Может раза три за месяц свое мнение поменять. Повторяю, я их могу понять. И тем не менее этих людей надо защищать – а как иначе? Я сам решил стать добровольцем, а они-то гражданские. В основном старики, женщины, дети. Многим из них предлагали выехать подальше от линии соприкосновения – в Донецк, Луганск, в Белгородскую область. Кто-то соглашался, кто-то нет. Говорили, у меня тут дом, сад-огород, всю жизнь здесь прожили… Их понять можно, особенно стариков. Трудно, даже во время войны, покидать свои дома. А бывало так, что прибегали молодые парни из соседних деревень, где еще стояли украинцы, и просили – заберите нас в Россию. Хоть куда, хоть в тюрьму, но только заберите – мы не хотим воевать против русской армии.
– Вернемся к началу. Что для вас сейчас значит сама дата, 24 февраля, когда было принято решение начать спецоперацию на Украине?
– Честно говоря, думал, что такое известие прозвучит лет восемь назад, когда Крым к нам присоединился. Уже с того момента было понятно, что будет что-то такое.
– А Украина для вас другая, соседняя страна?
– Украина не «другая». Это ясно каждому, кто изучал историю. Это наше. К тому же у меня там родственники. Как можно считать свою страну чужой? Все мы вышли из Древней Руси, а Украина появилась из ниоткуда, после развала Союза. Они такие же, как и мы, менталитет довольно похожий. Попадаются такие, что до последнего будут стоять за «незалэжную». У многих украинских военных мозг промыт слишком сильно. Но когда попадают в плен и вывозят их в Донецк или Луганск, они видят, что там происходит, и уже сами не хотят возвращаться.
– Какое впечатление сложилось о противнике, о его боевых и человеческих качествах?
– Человечности у него нет от слова «совсем». Ни по отношению к нашим пленным, ни по отношению к гражданскому населению. Те, кто еще как-то может проявлять хоть какую-то человечность, – это ВСУшники, которых забрали по мобилизации, силой. Там ведь есть такое: или иди воевать, или расстреляем жену, родителей, семью… Эти при первой возможности сдаются.
– А с нашими пленными обменянными общались?
– Они ничего не рассказывали о плене. Вроде человек разговаривает, руки-ноги на месте, синяков нет, но взгляд – потерянный. А с украинскими пленными мало доводилось общаться. Кто-то сам сложил оружие и сдался, потому что не хотел воевать, а кто-то очень хотел…
– Есть ненависть к ним?
– К нацистам? В бою – есть.
– Ненависть вообще нужна на войне?
– Да. Это одна из причин, почему можно выжить в бою, – иметь холодную голову и ненависть к противнику. Но не к гражданскому населению. Вообще нельзя равнять всех украинцев, военных и гражданских, под одну гребенку. Кроме того, противника нельзя недооценивать. У них подразделения работают довольно-таки хорошо, в некоторых местах они были подготовлены даже лучше наших. Так ведь они, в отличие от нас, восемь лет готовились с Россией воевать. Но, судя по новостям, причем не только из телевизора, ситуация выправляется в нашу сторону.
– Но часто приходится слышать, что спецоперация продвигается слишком медленно…
– Если бы мы применяли американскую тактику – сравнять все с землей и входить в города, не теряя солдат, – тогда, наверное, все закончилось бы уже в апреле-мае. У нас же бывало так, что не разрешают по вражескому пулеметчику из гранатомета выстрелить, потому что можно гражданских зацепить.
Заходишь в деревню, по тебе начинают стрелять, а ты в ответ не можешь применить все, что у тебя есть. Не можешь, например, по дому сделать залп из БТРа, который этот дом просто «разберет», – потому что там, где-то в доме, могут прятаться мирные жители. Поэтому применяешь в основном стрелковое оружие, даже гранаты не всегда. Но если в поле, а не в деревне или в городе, то там работают и минометы, и артиллерия.
А украинцам все равно… К примеру, знают, что в том населенном пункте, где стоят наши, очень много гражданских, все равно стреляют из всего, что есть. Работают минометами даже по тем подвалам, где есть надпись «Дети».
И они ведь знают, что там действительно дети…
– У нас есть главное условие: территории и, главное, людей, которых мы освобождаем, мы берем к себе, а Украина уже восемь лет назад с ними попрощалась.
– Да, так и есть.
– Расскажите, если можно, как вы получили ранение?
– Ехала колонна бронированной техники, и прилетело как раз в десантное отделение… Ногу до больницы я вез в пакете. Другую ногу чуть покрошило, но спасти ее удалось. В итоге провоевал я дней двадцать. Хотя в госпитале встречал тех, кого ранило уже на второй-третий день. А есть такие, кто воюет безвылазно с февраля. Потому мне особо и рассказать нечего, да и многое нельзя – подписку давал.
– Какие планы на жизнь?
– Служить дальше. Тем, кто получил инвалидность на войне, можно пройти переобучение и остаться служить. Например, в военкомате.
– Илья, когда, на ваш взгляд, все закончится?
– Если бы воевали только с Украиной, то все закончилось бы довольно скоро. Но поскольку там не только они, то… даже предположить не могу. Знаю, что спецоперация будет продолжаться столько, сколько надо.
