Двухвековой юбилей Минусинска, по сути, – знаковая дата для всего «губернского» юга и потому повод вспомнить о важнейших лицах его истории.
Обычно в такой роли выступают государственные мужи, герои войн, купцы, меценаты, просветители, деятели искусств – и здесь южанам есть что показать по каждому из пунктов. Имеется в этой галерее и свой в полном смысле философ, но так уж вышло, что был он не приват-доцент, а крестьянин – Тимофей Михайлович БОНДАРЕВ.
Философия от сохи
Проживал он во второй половине позапрошлого века в деревне Иудино Минусинского округа Енисейской губернии, ныне село Бондарево, находящееся в административных пределах Хакасии, что, впрочем, юбилейному делу не помеха…
Тимофей Михайлович состоял в переписке с Львом Толстым, негласным конкурентом царя, отчего получил довольно широкую известность среди современников и внимание последующих поколений историков и краеведов.
Толстой отозвался о нем почти восторженно: «За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание… два живущие теперь замечательные человека, оба всю свою жизнь работавшие мужицкую работу, – крестьяне Сютаев и Бондарев».
Парадокс в том, что куда менее известной остается сама причина восторга. То есть многие знают, что Бондарев написал трактат «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство», который волей случая оказался в руках Толстого и произвел на него, как говорили в старину, неизгладимое впечатление. Великий писатель пустил в ход свою всемирную влиятельность и добился того, чтобы сочинение издали – правда, не у нас, а в Европе. Но, как правило, на этом все заканчивается, и что именно написал мужик в своем трактате, выпадает из внимания – в лучшем случае упоминается вскользь. И вообще, когда мы заглядываем в местное прошлое, то интересуемся пудами золота, десятинами пашни, тем, что предки ели, пили, что носили и – очень редко – о чем и как они думали. Наследие Бондарева здесь не исключение. А зря, ведь его сочинение само по себе замечательный памятник мысли.
Остается напомнить, что судьба досталась Тимофею Михайловичу трагически-приключенческая, как это часто бывает с людьми «не от мира сего». Он, донской крепостной, в 37 лет имея жену и пятерых детей, вылил воду из бутылки перед барскими воротами, отчего помещик Чернозубов счел его колдуном и отдал в солдаты. Служил на Кавказе, был полковым дьяконом, и вдруг подался в иудейскую веру, сделал обрезание, назвался Давидом Абрамовичем, за что был отправлен в ссылку в деревню Иудино Минусинского округа. Там пахал и философствовал, отправил свой трактат лично царю, чем поверг в ступор весь уезд, переписывался с Толстым, с которым под конец люто поругался, как, впрочем, со всей деревней и собственной семьей, отчего жил в бане, где опять же писал, пахал и заодно строил себе погребальную пирамиду навроде фараоновой… В ней и упокоился.
Будете наказаны…
«Торжество земледельца…» – довольно объемистый текст, построенный на доказательстве единственного тезиса: мир несправедлив оттого, что не все люди исполняют наложенную Создателем на прародителя нашего епитимью – потом и кровью добывать себе пропитание.
«Если же наш Адам по силе своего преступления получил меру наказания, которое и выполнил охотно, то есть работал для себя хлеб своими руками по гроб жизни своей, то из этого видно, что он теперь прав и с Богом в расчете за сделанное свое преступление… А ты, высший класс, его же корня отрасль; почему же ты во всю свою жизнь и близко к этой эпитимии подойти не хочешь, а ешь много раз в день? Пусть бы ты был такой заброшенный, как я и подобные мне земледельцы! Нет, ты вот насколько умнее и образованнее, а какое великое пред Богом и людьми делаешь преступление».
Претензия Бондарева к богатым дамам звучит почти современно:
«Бог сказал Еве: «Умножая умножу печали твоя и воздыхания твоя, в болезнях родиши чада твоя»… Как жене, живущей в убогой хижине, так и царице, одна и та же участь. Но вот эта именитая жена могла бы сказать так: «Мне родить некогда, я занята нужными и необходимыми государственными делами, а рождением более убытку принесу государству, нежели пользы. Да еще и потому: прилично ли мне равняться с последнею крестьянкою, с мужичкою? Поэтому я лучше за деньги найму другую женщину родить для меня дитя, или за деньги куплю готового ребенка, и он будет мой собственный, как и тот, которого я сама рожу». Она могла бы рассудить и сделать так? Нет, нельзя переменить постановление Божие».
И далее грозное предостережение высшему сословию:
«Будете вы тяжело и без малейшей пощады наказаны Богом за то, что на столько тысяч лет уложили эту заповедь под тяжелый гнет и из живого существа сделали мертвое».
Три святыни
Но по складу своему Бондарев – учитель жизни, и потому знает путь к спасению. Есть помимо Создателя три святыни, всеобщее почитание которых вернет человечество если не в райское состояние, то близкое к нему.
Первая святыня – земледелец, едва ли не выше Творца. «Вам следует перед обедом не у Бога просить благословения, а у нас, земледельцев… Если бы вам Бог послал с неба манну, как Израилю в пустыне, тогда бы вы должны были отдавать Ему благодарность…»
Вторая – работа на земле, которая должна стать всеобщей. Он обращается не только к богатым, но и ко всем непричастным к «земляному труду»: «Именем Бога прошу, скажи ты по чистой совести, если поработать тебе хлеб 30 дней в разные времена года, почему ты это признаешь невозможным?.. Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого, и не должно принимать в уважение никаких отговоров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде».
Наконец, третья святыня – сам хлеб. В идеале его нельзя ни покупать, ни продавать, но давать даром тем, кто трудится. Или бедствует – в доказательство чему философ приводит хлебную помощь минусинцев Красноярску, пострадавшему от катастрофического пожара 1881 года, помощь, по его убеждению, крайне скудную, поскольку содержимое амбаров обращали в деньги. «А если бы ее (заповедь о хлебе) представили пред очи всего мира во всей ее силе, то сгоревший Красноярск с одного нашего Минусинского округа получил бы сто тысяч пудов хлеба…»
Само собой, Тимофей Михайлович был «не Спиноза», но при всей внешней наивности и утопичности его идей они ясно отражали огромное многоликое противоречие, копившееся в русском обществе и разразившееся революциями начала ХХ века. Во всяком случае, сибирский философ верил в достижимость того, чему учил.
«Когда писал я эти вопросы, многие земледельцы мне говорили: на что ты напрасно трудишься, – можешь ли ты богача убедить к хлебному труду.
– Я знаю, что на это нет никакой возможности, ответил я им. – Но может статься, не уважут ли они эти мои доказательства, так как они взяты из коренных божественных законов, и не доведут ли они их до сведения всех земледельцев, что им будет за это великая награда от Бога».
