С Иосифом Альтеровичем Сендерским, участником Великой Отечественной войны, педагогом, проработавшим в школах более 40 лет, встретились мы, когда термометр показывал тридцать пять с половиной в тени.
Поинтересовался, как он такую жару переносит. Нормально, говорит, я ведь южный человек, крымский… Согласно краткой биографической справке – ее без труда найдешь в интернете, – почти все детство провел он в Евпатории, а родился в Винницкой области 21 января 1925 года, то есть принадлежал к поколению, которое, как утверждает статистика, было выбито почти полностью.
Но здесь хотелось бы сказать вот что: по-моему, сейчас всякое интервью с участником войны надо делать по принципу «молчи и слушай», без собственных мыслей и сложносочиненных вопросов, – хотя бы потому, что за плечами твоего собеседника такой опыт, с которым не сравнятся никакие мысли и обобщения. Разрешаются разве что уточняющие вопросы. С такового и начнем.
– Ваше отчество с мягким знаком пишется или без него? А то встречается и тот и другой вариант…
– Вообще-то правильно без. «Алтер» по-еврейски – «старый». В семье моего деда дети постоянно умирали. Чтобы мой будущий отец выжил, дед пошел к раввину, и тот сказал ему: возьми барашка, свяжи и положи сыну под кровать. Если ему суждено умереть, вместо него умрет барашек. Дед сделал так, как сказал раввин. Отец выжил. И тогда, чтобы жил он долго, его назвали Алтер, то есть «старый». А по-домашнему звали его Симхе – Семен то есть. Так и моего внука зовут. В Евпатории я учился четыре класса в еврейской школе, потом перешел в русскую, где и окончил восемь классов. Если бы не война, я бы все десять окончил и вообще остался бы там.
– Помните тот день, когда пришла война?
– Как сейчас… Мне было 16 лет. В ночь на 22 июня я спал, как младенец, и все вокруг спали.
Вдруг будит меня старший брат и говорит: «Смотри, какое зарево со стороны Севастополя». А вы себе представляете, где Евпатория и где Севастополь?
– Два с лишним часа на автобусе ехать.
– Да, девяносто километров… А зарево оттого, что горела нефтебаза. Как в той песне поется: «…двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война», – ровно во столько я и увидел то зарево.
Брату, он с 1910 года рождения, в тот же день повестка пришла, на следующий я уже видел его в строю. Служил он в разведке и погиб в сорок четвертом году под Смоленском.
А нас начали бомбить каждый день. Особенно под вечер, при заходящем солнце прилетала стая немецких самолетов и сбрасывала бомбы на нефтебазу, аэродром, железную дорогу. В городе разбомбили татарскую школу, больше ста сорока человек погибло. Продолжались бомбежки месяца два. Началась эвакуация – немец взял Одессу, пошел по южному берегу Украины, продвигался к Крыму. И эвакуировали нас на Кубань, паромом через Керченский пролив.
Там в станице Роговской я участвовал в уборке урожая, там же поступил и в девятый класс. Но учиться не пришлось, поскольку в семье я один мужичок остался – кроме меня мать и пять сестер. Надо было работать, содержать семью. Послали меня в станицу Брюховецкую на курсы шоферов. Всю зиму проучился, окончил на отлично. Получил стажировку – это документ, который тогда давали вместо водительских прав, пришел в свою МТС…
А немец уже взял Ростов-на-Дону и повернул на Кавказ. Нас эвакуировали в Ставропольский край, на станцию Дивное, где я работал прицепщиком на тракторе. Но немец приближался, и тогда собрали всю молодежь, которой предстояло в армию идти, и отправили до Махачкалы. Пешком. Более ста семидесяти человек шло…
Поскольку мне 18 должно было только через пять месяцев исполниться, военком сказал: «Можем взять тебя в трудовую армию». Отвечаю: «Нет, воевать хочу, немцев бить». «Тогда пиши заявление, – говорит, – пойдешь добровольцем в армию». Постригли меня наголо, искупали в горном ручье, обмундирование дали – так и стал я солдатом.
Погрузили нас в эшелон и отправили на юг Азербайджана, в город Куба. Там формировалась наша 271-я стрелковая дивизия 58-й армии. Целый месяц по 16 часов в день учились воевать. Потом – тревога, все в строй, и двинулись на север, через Дербент, опять на Махачкалу. По дороге продолжали учиться, совершали маневры – и так еще месяц. Зачислили меня в отдельный пулеметный батальон, который приравнивался к полку, в роту ПТР бронебойщиком. На вооружении противотанковое ружье Дегтярева, оно пробивало 30-миллиметровую броню. Такая у немецких танков была по бокам, а лобовая – все сто. Поэтому стрелять в лоб было нельзя, только в бок или по бензобакам.
Наш отдельный батальон оставили в резерве, строили мы оборонительные сооружения, а три остальные полка пошли воевать.
Столица Дагестана – это ворота на Баку, куда немцы рвались, чтобы получить нефть и питать свои машины и танки. Три полка были разбиты, а 11 ноября наш батальон вступил в свой первый бой. Помню этот день как сегодняшний… А 19 ноября 1942 года, началось наше наступление в Сталинграде, а мы давили с юга.
Стояли против нас войска фельдмаршала Манштейна. Ему Гитлер приказал идти на выручку Паулюсу, и начал фельдмаршал отступать – а мы за ним. Передвигались в основном ночью. А то ведь как было: покажется в небе «рама», самолет-разведчик, и вскоре начинается налет. Сбрасывали бомбы весом в полтонны и тонну, воронки от них такие, что машина в них могла развернуться. Как прилетят – команда «по щелям», и все врассыпную. Многие погибли.
Когда дошли до Сталинградского фронта, меня назначили командиром отделения, а потом сняли с передовой и послали на курсы младших лейтенантов Южного фронта в Новочеркасске. Я ведь восемь классов окончил, считался во взводе самым грамотным – в основном деревенские ребята у нас были, и еще грузины, азербайджанцы, которые и по-русски то ни бельмеса… Потребность в командирах взводов была огромная, они очень быстро из строя выходили.
– Говорят, что срок жизни Ваньки-взводного – от силы месяц…
– Это правда… Курсы были рассчитаны на два месяца. Но поскольку фронт стабилизировался, получилось затишье, никто не наступал, добавили нам еще два месяца учебы…
А вы знаете, как в бой шли – страшное дело. Ребята были такие высокие, красивые. Моряки особенно. На плацдарм перед Днепром привезли к нам батальон морской пехоты, 800 человек, пошли мы в наступление, и за один день от этих 800 осталось 16. И мне дали командовать этими оставшимися. Там меня ранило. Бой был – страшное дело. Шел за нами заградотряд – в рост шли, на ходу стреляли. И люди падали, как снопы.
Мне война долго снилась, и до сих пор снится. Страх был жуткий – а куда денешься? Только вперед. Немец бьет из миномета, дают команду выйти из-под обстрела, и пока выходили – половины взвода нет. Когда стал командиром взвода, прибыл в 4-й гвардейский Сталинградский корпус. Раньше он был полностью танковым, но после боев на Волге понес большие потери, и его усилили тремя стрелковыми бригадами, в том числе нашей, 14-й. Командовал ею Никитин Никодим Алексеевич.
В этой части я прошел Сталинград – застал только завершение битвы, освобождал всю Украину. За это время был трижды ранен: в ногу, потом в челюсть – до сих пор осколок сидит, а в боях под Одессой на другой ноге кусок мяса вырвало. Ко всему еще заболел столбняком. Лежал в одесском госпитале. Мучился. Нога была неуправляемая. Но я ее тренировал, гири вешал…
А был там клуб выздоравливающих, на танцы ходили – и я на костылях туда шкандылял – и, знаете, помогло! Там была одна медсестра – каждый вечер она мне ногу натирала, чтоб не болела так. С этой медсестрой мы все театры в Одессе обошли, в кино ходили. Она очень помогла мне снова встать в строй.
Попал я уже в другую часть – 89-ю гвардейскую Белгород-Харьковскую стрелковую дивизию. Но провоевал там всего пять дней. Дали мне, офицеру связи, задание съездить в штаб дивизии. Еду на лошади. Вижу – на земле листы чистой бумаги разбросаны.
А накануне было событие! Получил я письмо из Красноярска, куда вся моя семья была эвакуирована. Мать жива, сестры работали на Красмаше, младший брат – на Сибтяжмаше. Брат хромой был с детства, поэтому его в армию не взяли. Жили они в бараке на станции Злобино. Потерял я их еще в сорок первом, когда нас эвакуировали на Кубань… И тут узнаю от сестры, что они в Красноярске. Значит, написать должны.
А как я от них весточку получил, знаете? Подхожу к почтальону армейскому, говорю – мне тут должно письмо прийти, как бы отыскать его. Он на привале раскинул то ли три, то ли четыре мешка писем – и я свое нашел! Какая радость!
И вот на следующий день еду на лошади на задание, вижу – эта самая бумага валяется. Думаю, возьму несколько листков, вечером письмо им напишу. И тут лошадь наступила на листок, а под ним – мина противотанковая. Огонь, взрыв. И я полетел… Лошадь разорвало, а меня отбросило метров на двадцать пять. Очнулся, когда везли меня куда-то на повозке. Сначала был в госпитале в Кишиневе, а тут узнаю, что отправляется эшелон в Читу, значит, через Красноярск.
Попросился я в этот эшелон – так и оказался здесь. Явился в комендатуру, меня отправили в госпиталь, где потом был кинотеатр «Октябрь». Три месяца там лечился. Направили меня в штаб Западно-Сибирского военного округа в Новосибирск. Думаю, опять на фронт пошлют, а меня вернули в Красноярск командиром учебного взвода. Здесь готовили сержантский состав. Только подготовил первый свой взвод – и война кончилась!
Потом был в Омске в 119-м запасном стрелковом полку командиром маршевой роты – там солдат готовили. Началась война с Японией. День и ночь шли эшелоны. Подготовил я свою роту, повезли нас на восток воевать, но только до Читы доехали – и эта война кончилась. В ЗапсибВО три месяца командовал штрафной ротой.
Жилось там – во! Грузили мы в порту баржи, которые шли на север. Больше восьми часов работать штрафникам было не положено. Но и баржи простаивать не должны. Приходит ко мне начальник и просит людей, чтобы поработали после рабочего дня. Обещал платить не деньгами, а продуктами. Я ответил, что заставить не могу, разве что сами пожелают. И желающие нашлись – сначала 12 человек. Ночью возвращаются – один несет ящик масла, другой – ящик водки, третий – мешок сухофруктов, консервы всякие. У меня всегда под кроватью ящик водки и консервы стояли.
– Разложение в войсках от такой жизни не началось?
– Наоборот, дисциплина укрепилась. Я штрафников только по выходным отпускал работать.
К тому же был у меня в роте хороший помощник – старшина. Сам здоровенный, и кулак у него такой же. Если простых слов не понимали, он как гаркнет – и все его слушались. Дисциплина была отличная. Штрафники там все переженились, в гражданке ходили – костюмы себе купили. Но через три месяца такой жизни приехал майор, принял роту.
А меня отправили в Томск в КУОП – курсы усовершенствования офицеров пехоты. Через полгода стал командиром минометной роты. После курсов хотели отправить служить в Магадан, но я сказал «нет» – лучше демобилизуюсь. Окончу десять классов, буду учиться дальше. А сподобил меня на это мой друг – мы оба подали рапорты об увольнении. Так я демобилизовался в 1948 году. Устроился на Сибтяжмаш товароведом в отдел снабжения и одновременно учился в вечерней школе вместе со своей будущей женой.
Получил аттестат, поступил в пединститут на исторический, а она – на курсы фельдшеров. Был начальником охраны ЦБК, который тогда назывался «завод 522». В 1955 году получил диплом и распределение в Тюхтетский район, в такую деревню, где учителей не было вообще. И я вел уроки с первого по десятый класс. А кроме того, с этими ребятишками танцевал, прыгал, пел… Детоводитель был. Педагог по-гречески. Жена, беременная тогда вторым сыном, хотела сначала приехать, но потом передумала. И уехал я в Красноярск. Сначала на станции Злобино, потом дали комнату в авиадоме на Вавилова, а потом – двухкомнатную. Я ее завоевал.
– Вы, историк, как воспринимаете то, что историю войны теперь разрывают на части, появляются чудовищные мифы?
– Я только за то, что хватит проливать кровь. Надо успокоиться и жить мирно. Спорьте сколько хотите, торгуйтесь, но без войны. Не дай бог, если сейчас она будет – полмира погибнет. За что? Ни за что! Вот Гитлер убил наших людей 27 миллионов, и чего он этим добился?
Фото А.Григоренко и из личного архива И.А.Сендерского
