С 21 по 25 сентября в Красноярске под эгидой Фонда Михаила Прохорова, Гильдии кинорежиссеров России и Дома кино, проходит XXV международный фестиваль фильмов о правах человека «Сталкер». Гостем фестиваля стал народный артист России кинорежиссер Вадим Абдрашитов, создавший в соавторстве с Александром Миндадзе такие кинокартины как «Охота на лис», «Остановился поезд», «Парад планет», «Плюмбум, или опасная игра», «Армавир», «Время танцора»…
Эти фильмы стали не только классикой отечественного кино, но и высказыванием, которое помнится, спустя десятилетия.
В день открытия международного фестиваля корреспонденту газеты НКК Александру Григоренко удалось пообщаться с Вадимом Абдрашитовым.
— Вадим Юсупович, каждый ваш фильм был, по-нынешнему говоря, стопроцентным попаданием в болевые точки общества. Как получалось угадать или просчитать, что из великого множества историй, именно вот эта вызовет самый активный отклик?
— Мы не занимались угадыванием… Говорю простейшую вещь: я считал и считаю, что история должна быть интересна самому автору, – причем интересна по-настоящему, а не конъюнктурно.
Она должна заводить, вызывать желание разобраться в ней. Если такое отношение у автора есть, оно всегда передается зрителю. Даже сейчас, когда смотрю сериалы, спектакли, читаю книги, всегда вижу — да и не только я — трогает эта история автора, или написана, что называется холодным пером, или фильм сделан исключительно для фестиваля.
Все темы, по которым мы с Миндадзе работали, действительно нас волновали, и это в той или иной степени передавалось зрителю. Такова единственная технология достучаться до зрителя. Не было никогда такого: давай-ка сядем и напишем сценарий, например, о недостатках работы железнодорожного транспорта, потому что это всех волнует.
— Имеете ввиду «Остановился поезд»?
— Да, конечно. Помню, когда мы работали над фильмом, меня занимал характер следователя – его сыграл Олег Борисов – мне хотелось до конца разобраться, что это за человек. Он видит все вокруг и настолько любит этих людей, что ненавидит их за то, что они довели все до полного развала.
Следователь – человек со своего рода подпольем, и вот именно это нам было очень интересно делать. А поскольку эта история делалась на материале железной дороги, она действительно привлекла общественное внимание.
— Вообще, откуда она появилась?
— Достоинство сценариев Минданзе в том, что его истории предельно просты и ясны. Вот и эта — проста и сильна как пружина, хотя сам «часовой механизм» фильма довольно сложный, многоплановый. И так было не только с этим фильмом.
Хотя бы вспомнить картину «Охоту на лис» — о чем она? Идет человек домой с работы через парк и его избивают два подростка, которых буквально через несколько минут экранного времени находит милиция – вот и вся история.
Что касается «Остановился поезд», то мало ли был ЧП на железной дороге? В том столкновении, о котором рассказывает картина, погиб только один человек, остальные живы-здоровы, машинисту ставят памятник – это все достаточно условно, по сравнению с тем, что могло бы быть в подобных ситуациях.
Повторю, наши истории предельно просты, но нас всегда интересовала не детективно-приключенческая сторона, а то, что происходит с людьми, прежде всего с характером главного героя, следователя…
— Но там два главных героя – есть еще журналист, которого играет Анатолий Солоницын – полная противоположность следователю…
— Да, из этого и получается конфликт.
— Все-таки это конфликт чувства и долга, или долга и традиции?
— И то, и другое. У каждого героя своя правда – это и обеспечивает драматическое состояние, которое двигает весь сюжет. Хотя «Остановился поезд», пожалуй, самая, скажем так, антикинематографическая картина из всех, которые я снимал.
— Почему?
— Там нет героини. Когда я только начинал работу, один мой коллега мне говорил – ты с ума сошел снимать фильм без женской роли?
— Но ведь центрального женского персонажа нет в историях про Холмса и Ватсона, нет его в «Острове сокровищ», «Робинзоне Крузо» и, тем не менее, их экранизируют более чем активно.
— Вы правы, но в историях про Холмса драматургические пружины не столь просты, как в наших картинах. Там сам сюжет представляет наибольший интерес для зрителя, потому и можно обойтись без женской роли, ведь это своего рода шахматная партия или математическая задача.
— Ваши самые громкие фильмы появились в те времена, которые принято считать «золотым веком» СССР – начало 80-х, перестройка еще не началась, все относительно тихо, мирно, даже не голодно. Вы специально изобретали героя, который станет раздражителем для этого «золотого века» — ведь этот герой считает, что обязан выполнить свой долг, во что бы то ни стало?
— Нет, такой герой уже существовал. Это были люди, которые видели, что на самом деле происходит, какой развал кругом. С другой стороны, нужна была острая, конкретная история, тот жизненный материал, на котором мы могли бы об этом герое рассказать.
Наверное, он мог быть не обязательно следователем, а продавцом, учителем, пограничником, кем угодно…
Разумеется, в материале должно быть какое-то чрезвычайное происшествие. Убийство не подходило, поскольку это уже детектив. Надо взять событие, которое станет образом надвигающейся катастрофы – авария на железной дороге как раз для этого подходила.
— Примерно в те же годы выходит замечательный фильм «Инспектор ГАИ» с Никоненко и Михалковым, в литературе «Печальный детектив» Астафьева, и там все тот же герой, который выполняет долг вопреки всему. Такой герой был востребован временем?
— Да, но на мой взгляд, герой Олега Борисова не столь однозначен, как герой Никоненко. В следователе все-таки есть ненависть к тому, что разваливает его страну – когда ставят под колесные пары один башмак вместо двух…
Он человек, не хочу сказать суровый, но в какой-то степени опасный для окружающих его людей.
— В начале перестройки выходит «Плюмбум, или Опасная игра», в котором практически тот же персонаж, одержимый стремлением навести порядок, предстает уже в сатирическом образе. Почему?
— Я бы сказал, в условно сатирическом. «Плюмбум» вообще сделан не в тех координатах, в которых снят «Остановился поезд». Это несколько условная история, и мальчик, главный герой, тоже несколько условен – ему как бы одновременно и пятнадцать и сорок лет. Он не чувствует физической боли, такой особый мальчик…
Но именно эта условная история вызвала самую бурную реакцию зрителей. Тогда не было интернета, и время от времени мне приносили на «Мосфильм» мешки с письмами.
Поразительно, что мнения разделились пятьдесят на пятьдесят: половина зрителей считала его положительным героем, который пришел наводить порядок, другая половина увидела совсем другой смысл фильма – насколько опасна власть, которая попадает в незрелые руки, при несозревшем сердце, неразвитой душе.
— Какая из ваших картин далась вам тяжелее всего?
— Практически у всех – тяжелая биография. Тяжеленная! По каждому фильму были бесконечные неприятности. «Охоту на лис», например, вообще не принимали, более того я был отстранен от работы над картиной, и даже уволен с «Мосфильма» — правда, всего лишь на три дня.
Когда меня отстранили, была создана группа, которая перемонтировала и фактически разрушила картину – но я держался, как мог.
«Остановился поезд» положили на полку, сказали, что это антисоветская картина. На полке она пролежала вплоть до смерти Леонида Ильича. И вдруг совершенно неожиданно для нас, буквально накануне кончины генсека, раздался звонок – готовьте картину к премьере в кинотеатре «Россия». Мы абсолютно не понимали, что происходит.
А потом стало ясно – фактически страной уже управлял Андропов, и его советчики подсказали ему, что надо фильм выпускать, поскольку он рассказывает о том, что надо наводить порядок и закручивать гайки.
Так все совпало – картина вышла на экран к удивлению многих, и не только у нас, но и за рубежом. «Остановился поезд» показывали во Франции, в Италии и те европейские критики, которые хорошо знали специфику советского кино, не понимали, как такая картина вообще попала на экран. Но уже наступали новые времена…
Всякое было: и от работы отстраняли, и рублем наказывали, но я никогда не устраивал из этого шоу. Я считал, и группу свою так настраивал, что сдача картины это такой особый период – можно и в месяц уложиться, а иногда он растягивается на девять месяцев, как это было с «Парадом планет».
— По-моему, самая непублицистическая из ваших картин. В ней-то что не нравилось?
— Раздражала условность эстетики, непонимание того, о чем она. Откуда эти ноты грусти, зачем поднимаются теологические вопросы? То есть не принималась сама стилистика картины.
— Лев Гумилев сказал в одном из последних интервью: «Вот я отсидел 17 лет. Думаете меня Сталин посадил? Нет, меня посадили коллеги». Вообще с кем шла эта борьба – с бюрократами, завистниками, или кем-то еще?
— В основном с бюрократами, хотя и коллеги тоже, случалось, вносили лепту…
Например, что касается «Парада планет», то я сразу заявил, что ничего в картине менять не буду, никакой антисоветчины в ней не вижу. И тогда начальство решило: раз вы бюрократов не слушаете, послушайте коллег.
Собрали худсовет, на который, кстати, не пустили людей, которые сразу картину поддержали, ну и «потоптали», надо сказать, здорово.
В итоге начальство сказало – вот видите, ваши коллеги с нами согласны. Вообще, к таким вещам я относился не то чтобы нормально, а без удивления.
Власть дает тебе деньги, чтобы ты снял кино, например, о недостатках в работе железной дороги, а ты делаешь фильм о крахе системы — и потом начинается трудная сдача картины. Но ты сам напросился, сам в это влез. Поэтому старался в подобных ситуациях попусту нервы не тратить, и тому же группу учил.
— Вы чутко откликались на повороты нашей жизни, но последний фильм «Магнитные бури» появился 17 лет назад и с тех пор – ничего. Почему так получилось?
— Потому что несколько переоценил свои силы. У меня был замысел – да, собственно, он и сейчас есть – довольно дорогой по российским меркам. Это современная история, но в ней несколько исторических пластов, а реставрация эпох требует больших денег.
Я думал, что деньги найду, стал ходить к очень богатым людям, мы даже почти подружились: они говорили, что на моих картинах выросли, уж кому-кому, а вам-то поможем…
Но как только это светское общение заканчивалось, и дело доходило до денег, люди эти растворялись. Так продолжалось лет семь. Наступили времена, когда деньгами можно было с толком распоряжаться. Зачем вкладывать в кино двадцать миллионов долларов, когда на них можно сделать для себя куда более выгодную вещь.
А государство в лице Минкульта такие деньги на кино попросту не дает – по закону не имеет права. Сейчас продолжаю заниматься поиском денег, но вариант уже поскромнее.
— За три постсоветских десятилетия, в российском кино были явления, которые вас заинтересовали, даже восхитили?
— Не могу говорить за все тридцать лет. Скажу о том, что смотрю сейчас. Лучшие из современных картин вызывают у меня одно чувство — постоянно кажется, что где-то я уже такое видел. Мне будет неприятно кого-то обидеть, но все же я не знаю фильмов, открывающих новую эпоху в кино, таких, какими в свое время стали «Летят журавли», «Андрей Рублев»…
Радуюсь уже тому, что какая-то картина снята более-менее профессионально. Сейчас ведь с профессионализмом дело обстоит очень печально. Но меня радует то явление, которое недавно появилось на американском телевидении, есть оно и у нас – имею ввиду качественные сериалы.
— Кинокритик Кирилл Разлогов говорил, что кино, как интеллектуальный феномен, уходит с большого экрана в телесериалы…
— Согласен. Кино все больше превращается в развлечение. Вообще я думаю, что завершился какой-то круг развития кинематографа.
Он начинался как балаган, ярмарочное развлечение, потом развивался, мужал, открывал новые идеи, а сейчас опять возвращается на ярмарку, чтобы развлекать людей.
Разлогов прав в том, что то кино, которое заставляет зрителя думать, переходит в телесериалы. Не знаю, как это явление будет развиваться дальше, но пока ситуация именно такова.
