Первыми его увидели зрители международного Московского кинофестиваля. В широкий прокат картину запустили в марте 78-го. В первый год историю про грузинского летчика и армянского шофера посмотрело 24 миллиона человек.
Сейчас, когда новости про кино – это новости про деньги, такая цифра, конечно, впечатлит режиссеров, продюсеров и прокатчиков. Но главное в другом – кино это смотрят все четыре десятка лет его жизни, и, смею надеяться, будут смотреть еще столько же. Согласно новейшим определениям, это народное, или культовое кино – то есть такое кино, которое можно показывать хоть двадцать раз на дню, и двадцать раз его будут смотреть. Это я про телевизор. А Интернет избавил зрителя вообще от какой-либо зависимости – включай и смотри. Вот я и смотрю – конечно, не двадцать раз в день, но несколько раз в год обязательно, хотя выучил наизусть все, включая малоразличимые закадровые шумы. Почему смотрю? Тянет – вот и смотрю… Это одна из моих немногих невредных привычек, отказываться от нее не собираюсь.
Таким фильмам справляют юбилеи – как великим людям. И юбилей «Мимино» – пожалуй, единственное светлое пятно на нынешнем безумном информационном фоне.
Сейчас кажется, что секрет производства такого кино – а ведь фильм Данелии далеко не единственный культовый фильм – утрачен, как перегородчатая эмаль. Но технологии забываются не только потому, что по какой-то причине исчезают их носители, но еще и потому, что они становятся не нужны, их вытесняют другие.
Хотя, кажется, особого секрета нет. Как говорил один персонаж «Хождения по мукам», показывая на филигранной работы венский стул: «Чтобы сделать такую вещь, надо, простите, очень уважать человеческий зад». Чтобы сделать кино, которое будут смотреть бесконечно, надо очень любить человека. Надо всерьез ценить его жизнь, его маленькие, иногда странные желания. Не смотреть на него сверху вниз и снизу вверх. Никуда его не звать, ничего ему не внушать, потому что он сам разберется. Надо уважать его выбор. Не хотеть на нем заработать, даже если дело касается кино, каковое есть все-таки производство. «Пишите бескорыстно – за это больше платят», – говорил Чуковский, и это правда.
Данелия называл свой фильм сказкой – потому что так в жизни не бывает: человек вырвался в большую авиацию, в столицу, за границу, а потом внезапно затосковал, вернулся к своим баранам и летает счастливый. При нынешнем культе успеха это выглядит даже не сказкой, а нелепостью – натянутой, придуманной. Но я думаю, режиссер лукавил, искусство нельзя рассматривать с позиций действительности, о которой мы имеем весьма шаткое, превратное представление – вчера она цвела и пахла, завтра будет смердеть: слишком многое зависит от некоего «общественного настроения». Сейчас, когда смотришь «Мимино», возникает ощущение, что сказка – причем злая, гадкая – это и есть то, что мы видим и слышим о мире каждый день. Глядя и слушая, будто сам себя уговариваешь – да ну, так не бывает, конечно, есть дураки, но не могут же они быть настолько признанными. Это, наверное, какой-нибудь пакостник сидит и придумывает.
А история про летчика и шофера – правда, самая подлинная действительность, потому что такие мы и есть, хорошие в основе своей, милые люди, только, порабощенные «действительностью», корчим из себя каких-то других, незнакомых, чуждых нам самим существ. Поэтому за два с лишним десятилетия постсоветской натуги наше кино – бесцензурное, высокотехнологичное – не породило ни одного культового фильма, который будут смотреть, смотреть, смотреть, – может быть, за исключением «Ликвидации», двух комедий – «День радио» и «День выборов», балабановского «Брата» и «Войны»… (Список спорный, поскольку личный). Потому что снимаем не про себя, а про каких-то других, вымученных людей, даже если сюжеты берутся вроде бы из самой жизни, списываются с милицейских протоколов, приговоров судов, телерепортажей, с камер наблюдения.
Сорокалетний «Мимино» остается воспоминанием о тех временах, когда на человека смотрели как на человека, а не как на социальную роль, страшилище, провокатора инстинктов, выжимателя денег. Нынешним временам такое прекраснодушие не по силам. А в той несвободной стране это было возможно – наверное, потому что казна за все платила, о деньгах думали, но перед ними не дрожали, не благоговели до слабости в коленках. Не знаю, может, так и есть…
