Ни с кем я не говорил так откровенно, как с Анатолием Ивановичем Чмыхало. Никого не умел так бесконечно и трепетно слушать. Мне казалось, что в его рассказе оживает история Сибири, которой я бредил еще в юности. Моя фантазия вслед за его писательским словом словно бы расправляла крылья.
Мы часто стояли на склоне горы рядом с караульной пушкой: у ног наших раскинулся многоэтажный – от края до края в обрамлении скально-лесистых холмов – современный Красноярск. Но мысль писателя, ему одному ведомые тропы истории уводили нас на столетия назад.
Вот самое начало ХХ века: в центре городской застройки среди одноэтажных деревянных зданий хорошо видны гадаловские дома на углу Воскресенской улицы и Театрального переулка.
Чуть дальше по переулку – двухподъездное в четыре высоких окна здание городской больницы, а по Воскресенской ближе к Пушкинскому городскому театру – необычный портал особняка аптеки Общества врачей Енисейской губернии.
Ближе к Енисею среди деревьев виден торец учительской семинарии. Справа и ближе по Воскресенской за высоким каменным забором, украшенным коваными прутьями, – здание женской гимназии с редким для Сибири окном-витражом.
Зеленый массив среди красно-песчаных пыльных улиц и площадей – это городской сад, в основном березовый, перемежающийся редкими сосновыми посадками. Его главная аллея с резными скамейками и невысоким крашеным палисадником устремлена от Енисея к Базарной площади, и с нее сквозь листву хорошо видны маковки нового собора.
Где-то там справа и слева от аллеи пестреют любимые места отдыха и фотографирования офицеров, гимназистов и барышень – большая летняя веранда с резной лестницей на смотровую площадку и Китайская беседка с трехъярусной на восточный манер крышей и бубенцами. Ну а правее за парком высится празднично яркое здание духовной семинарии.
Охватишь взглядом весь дореволюционный Красноярск: то здесь, то там лучше других видны трехэтажные строения. Во-он, глядите, ремесленное училище Щеголевой, а с той стороны – главное депо вольно-пожарного общества…
А еще дальше в солнечно-водной дорожке бесконечного, чуть плещущегося у береговой кромки Енисея едва различимы плашкоут и лодки. Вода у берега удивительно теплая – и отсюда, с часовни Параскевы Пятницы, кажется, что вовсе не ватага ребятишек, а малые рыбешки весело резвятся в ласковой речной воде.
Ближе к середине Енисея движутся суда посолиднее, без видимых усилий, но куда сильнее коптя небо своими трубами, чем даже казенная винная монополия. Неторопливо гребут они по медленному раздольному течению реки – хоть до реки Маны, что в тридцати верстах от Красноярска, а то и на все 65 верст – до речки Осиновой, или прямо по левому притоку Енисея, к реке Бирюсе, до самых Толмачевских гор.
Передо мной как на ладони Красноярск суриковской эпохи – а весь фокус в том, как ярко и образно звучит рассказ писателя Анатолия Ивановича Чмыхало. За ним знай поспевай: вот уже и не Красноярск перед нами, а чистая степь с перелесками, только на стрелке Енисея и Качи стучат топоры – воздвигается тесовый забор, за ним – избы из кругляка. То готовятся зимовать у Красного Яра казаки воеводы Андрея Дубенского, поднявшиеся к этим местам по Енисею в лето 1628 года.
Но что это? Справа будто степной ветер гонит пыль по перелескам. В той пыли угадываются очертания степных иноходцев. Таких коней у качинцев нет: не так богат этот народ, то там, то здесь прижимающийся к русским острогам – подальше от лихих кыргызских ханов. Значит, кыргызы идут? А может, и сам князь Иренек пожаловал?
Я всегда высоко ценил дотошную документальную хватку Анатолия Ивановича, но в конце концов осознал, что есть в его творчестве нечто более важное: это художественная правда жизни.
Потому что документальная правда – порой правда лишь наполовину: это правда одного события. Художественная правда – правда человеческого масштаба, историческая правда народной судьбы. Она сильна, как Енисей, полноводье которого питается сотнями рек и речушек. Богатырь Енисей могуч и грозен, но в рокоте его волн слышится хрустальный звон малых ключей и ручьев.
Должно было пройти немало времени, чтобы я, в душе и по образованию конструктор, понял, чем отличается мое воображение от творческого воображения писателя. А сначала просто несказанно удивлялся его таланту видеть прошлое ярче, чем настоящее, и – зная его широкую образную натуру – даже с некоторым недоверием относился к его рассказам о людях, с которыми он встречался.
Гражданская жена адмирала Колчака Анна Тимирева, врачеватель тел и душ людских Валентин Войно-Ясенецкий – архиепископ Лука, известный чешский путешественник и первый президент Чехословакии Иржи Ганзелка, первый муж Светланы Сталиной кинорежиссер Алексей Каплер, создатель романа «Брестская крепость» Сергей Смирнов, легендарный театральный режиссер Георгий Товстоногов…
Бездонна была память моего старшего друга, который как будто притягивал к себе миры других людей, чтобы потом живописать их со всей силой своего дарованного Богом таланта.
То, что порой казалось в рассказах писателя мифами и легендами, задевало меня – и я переспрашивал, может, из привычного упорства, может, в надежде подловить его на чем-то уж совсем несбыточном.
Он только молча усмехался (с удовольствием признавая, что его фамилия произошла от украинского «чмыхать» – хмыкать, усмехаться), и мне на стол ложился или личный дневник Анны Тимиревой в клеенчатой общей тетради, подаренный ею молодому журналисту, который посмел в непростые 1950-е годы написать правду о горячо любимом ею человеке, адмирале Колчаке; или снимки со страниц архивного дела КГБ об Иване Соловьеве.
Помню, как рассказывал мне Анатолий Иванович об эпизодах создания своего знаменитого «Половодья» – книги и о суровой Гражданской войне в Сибири, и о судьбе его семьи на алтайской земле, и об истории, такой, какая она есть – без цензуры и идеологических купюр.
И чем дольше слушал я его, тем острее понимал: в основе любой истории лежат не события, а люди. Еще в Абакане в середине пятидесятых познакомили его, тогда молодого журналиста, с русским переселенцем из Китая Николаем Терсицким, в прошлом офицером контрразведки главноуправляющего Китайско-Восточной железной дорогой генерала Дмитрия Хорвата. Уже седовласый в свои без малого восемьдесят лет, но по-военному статный Николай Петрович рассказывал, как был лично знаком с батькой Махно, корнетом Савиным, генералом Кислицыным, дважды или трижды беседовал с Колчаком, который одно время был заместителем у Хорвата.
Повествование Анатолия Ивановича о той встрече было таким сочным и ярким, что я в который уж раз позавидовал его умению рассказчика. Однако никак не мог для себя связать Николая Терсицкого ни с героями «Половодья», ни с судьбами их прототипов. И потому спросил:
– Анатолий Иванович, но ведь главная работа над историческим романом проходит в архивах, библиотеках и музеях?
– И да, и нет. Исторический фактаж, конечно, важен, но еще важнее ощутить и понять, как бы это сказать, исторический код времени, что ли. И этот ключ к пониманию истории дают только люди.
Вспоминая это, я понял, что писательство – заразная штука, и что мне хочется сегодня описать мои встречи с великими людьми сочно и ярко, чтобы каждый читающий прикоснулся к живому источнику их человеческой уникальности.
И особенно – встречи с теми людьми, кто оказал глубокое влияние на меня и мою жизнь. Прежде всего – с Анатолием Ивановичем Чмыхало.
Нашей удивительной дружбы в моей жизни ничто не предвещало: я не искал расположения людей знаменитых и непростых в общении. Мои искренние и надежные товарищи были в основном родом из комсомольской и военной юности.
Когда в 1986 году я лично познакомился с писателем-фронтовиком, певцом истории Сибири, почетным гражданином города Красноярска Анатолием Чмыхало, я не мог себе представить, что сойдусь с ним так коротко, ведь даже разница в годах у нас была без малого 25 лет. Он годился мне в отцы – и по возрасту, и по поколению: как и мой батя, он воевал, был ранен, контужен. И в то же время часто я ловил себя на мысли, что он в чем-то значительно моложе меня.
Знакомство было случайным: я руководил Свердловским районом, он все лето проводил в своем саду на реке Базаихе. Один раз попав в его дом, я каждое лето стал заезжать сюда по нескольку раз. Рассказы Анатолия Ивановича, заботы его супруги Валентины Никифоровны делали этот старый дом удивительно уютным.
Потом мне пришла в голову мысль дом этот перестроить и обновить: мою инициативу поддержали строители – и мы еще долгие годы вместе собирались на большой, теплой веранде. Я приезжал сюда на праздники вместе с семьей, и мы всегда засиживались дотемна – такова была магическая сила знаний Анатолия Ивановича. Причем знаний не только энциклопедических, но прежде всего жизненных.
Судьба послала ему много испытаний: рано остался без матери сиротой, сразу после школьной скамьи угодил на фронт, потом в госпиталь, потом – рубцы от ран и контузия на всю жизнь.
Впервые судьба забросила Анатолия Чмыхало в наш город, когда перед фронтом он окончил здесь ускоренный курс артиллерийского военного училища. Юным лейтенантом попал на передовую командиром взвода артиллеристов.
Война для окопного офицера – тяжелое испытание: смерть ходит рядом каждый день. По статистике, больше всего погибших было именно среди командиров взводов, которые видели врага в лицо.
Молодой артиллерист Чмыхало получил контузию и тяжелое ранение при форсировании реки Миус в боях за Донбасс. После госпиталя в 1944 году Анатолия Ивановича демобилизовали как инвалида первой группы. С боевыми орденами и медалями, но в одной шинели, в гимнастерке с брюками военного покроя и в одной смене белья он возвращается сначала в Алма-Ату, откуда уходил на фронт.
Здесь всерьез грезит о сцене, да и неспроста: в Алма-Ате еще играет эвакуированный состав товстоноговского театра. Молодой актер Чмыхало даже успевает попробовать себя в роли Малюты Скуратова. Потом едет в Ачинск, где обосновалась его старшая сестра и где его ждет театр любительский и карьера журналиста ачинской городской газеты.
Каждый из нас рано или поздно слышит в себе зов предков. Анатолий Иванович рассказывал, что его прапрадед был известным на Украине кобзарем, а его родной дед Макар Артемьевич не только хорошо пел, но и писал стихи. Последнее увлечение оказалось в его внуке даже более сильным: из городской газеты Ачинска, а потом и из районной газеты Аскиза он попадает в штат собственных корреспондентов «Красноярского рабочего» – сначала по Иланскому району, а потом по Хакасии.
Уже первые публикации молодого автора появились не где-нибудь, а в столичном журнале «Октябрь». Это поначалу были стихи и стихотворные переводы хакасских сказок (Анатолий Иванович был даже автором либретто первой хакасской оперы, написанной композитором Жаном Кинелем), но в поэтическом горниле ковался мощный талант писателя-романиста с масштабным историческим мышлением.
Мы все начинаем прежде всего с того, что нам близко и понятно. Анатолий Иванович положил в основу первого романа историю своей семьи – прообразом Романа Завгороднего явился отец писателя Иван Макарович. Но тема Гражданской войны была стократ шире:
Я хотел понять: почему брат шел на брата. Как такое могло случиться в великой России? Но главное – я даже своим молодым нутром тогда чуял: схема «красные – герои, белые – враги народа» никуда не годится. Так бывает только в советских боевиках, а не в народной трагедии. И я счастлив, что мне на пути попались люди, которые помогли мне взглянуть на русскую историю глубже школьного учебника. Эти люди обрели право своего взгляда на историю в тюрьмах и лагерях, но главное – они продолжали любить Россию, и в этой самой любви была их великая трагедия. Моей поистине путеводной звездой стала Анна Тимирева, женщина с великим поэтическим даром, сильнее которого был только ее дар преданной любви к одному из самых блестящих русских адмиралов, ученых и полярных исследователей – Александру Колчаку. И часть этой любви и восхищения она оставила мне в наследство – вместе со своим дневником, с тетрадкой стихов, что хранятся у меня в архиве…
Да, Колчак в те непростые годы был показан писателем впервые с уважением и болью за судьбы Родины, без карикатурных штампов.
Есть книги, которые каждый из нас помнит с детства. Я вспоминаю истрепанное до дыр «Половодье», которое мы передавали друг другу в общежитии техникума, а потом говорили о нем так, как будто каждый из нас сам был участником тех событий.
До сих пор перед глазами предисловие к «Половодью», которое писал Борис Полевой, автор знаменитой «Повести о настоящем человеке». Он видел успех книги в правдивом и ярком описании земляков Анатолия Ивановича, быта, природы Сибири, в знании народного характера, в чувстве слова. Но особо мне запомнилось, что он назвал роман «мускулистым».
Мускулистый – прежде всего сильный, полнокровный, яркий, как сама жизнь. О своей личной нелегкой жизни Анатолий Иванович напишет другой роман – «Три весны». Это роман о его военном поколении, и такая горькая правда в нем была написана – нет, не в восьмидесятые или девяностые, а еще в конце 1960-х годов, – что роман сразу после печати уничтожили. В том варианте, который есть в библиотеках, не хватает примерно трети текста.
В судьбе писателя было все – и запреты на издания, и увольнения, и даже фельетоны в «Правде». Но как больно и тяжело ему было, знала только семья. Даже в самые трудные годы он не ходил мрачным и угрюмым, не писал за границу разоблачающие Родину письма.
Он улыбался, охотно общался с читателями и на людях производил впечатление удачливого и счастливого своей судьбой человека: говорил все так же громогласно и сыпал прибаутками. Считал, что «на обиженных воду возят» и стойко ждал, когда придет время и для ЕГО истории – истории без цензуры. И, главное – своими книгами приближал это время. На этих книгах мы и воспитывались.
Солженицын, Гроссман, Полевой, Смирнов, Астафьев, Чмыхало… Наверное, в общем и целом бессмыслен вопрос: кто из них больше любил Родину? Но у каждого из нас есть свое понимание: по мне, так любовь к Отечеству не терпит предательства, пусть даже оправданного личностной трагедией, и любовь не может соседствовать с ненавистью к людям…
Поэтому честная позиция Чмыхало мне всегда была ближе. И я был рад чем мог помочь этому великому человеку.
У Анатолия Ивановича была мечта – съездить на родину, на Алтай, в село Вострово Волчихинского района, что для ветерана войны и инвалида было делом непростым. И однажды я отложил все дела, взял неделю отпуска, сбросились мы с мужиками – и заказал я вагон в сторону Барнаула. Позвонил коллегам на Алтай, а потом и Анатолию Ивановичу:
– Ну все, поехали!
Путешествие из Красноярска на Алтай по железной дороге и сейчас вспоминается мне как один из самых увлекательных эпизодов жизни. Закрываю глаза: купе, на столике – минералка, горка помидоров, жареная курица, за окном – мелькающая зелень лесов. Но все это – не главное, это только привычная неторопливая ткань реальности, куда без конца и края вплетались наши разговоры – о жизни, о судьбе, об истории…
В Барнауле наш вагон прицепили к местному поезду – и вот мы уже приближаемся к кромке Касмалинского бора.
Вот она какая, родина писателя! Дом под елями, где родился и вырос, деревянная школа с памятной доской и именной партой, односельчане. И могила матери – клочок земли, куда звало Анатолия Ивановича его беспокойное сердце.
Мы выправили новую оградку и поставили памятник. Я чувствовал себя причастным к истории этого старинного рода с корнями частью с Полтавщины, частью – из этих благословенных сибирских мест. И тут по-особому понял привычную поговорку писателя: «За все на свете надо платить».
Нелегкая судьба его и была платой за трудное творческое счастье: написать нецензурную – без идеологических правок времени – историю нашего народа.
…Я всегда с благоговением смотрел на писательский стол Анатолия Ивановича. Он казался мне чем-то вроде волшебной поляны, на которой силой творческой мысли расстилается «скатерть-самобранка» новой – художественной – реальности.
Здесь историк Чмыхало впервые собрал из нескольких коробков спичек макет Красноярского острога – практически за пятнадцать лет до того, как коллектив ученых и музейных работников приступил к созданию такого макета, опять же опираясь на материалы романов Чмыхало «Дикая кровь» и «Опальная земля».
На этой пишущей машинке напечатаны рукописи практически всех его романов, за исключением последних, автобиографических – двухтомника «В царстве свободы» и двух последних стихотворных сборников «Самородки: нецензурные стихи» и «Россыпи: озорные стихи».
Их он медленно печатал на компьютере, то и дело попадая своими крупными пальцами на две-три клавиши сразу, ругаясь, когда текст куда-то пропадал с экрана, и громко клича на помощь внука Ивана или дочь Ольгу: «Ну скорее, скорее! Вся история куда-то исчезла… сама исчезла, я не при чем – это она сама!»
С двух сторон от стола всегда стояли выточенные из дерева и покрытые лаком лица двух старцев – запорожцев по виду, с чубами и усами, с тяжелым взглядом из-под насупленных бровей. В одного из них долго вглядывался Александр Александрович Многогрешнов после того, как Анатолий Иванович сказал:
– А что? Думаю, вы, мой друг, из той самой ветви вышли – от черниговского полковника Василя Многогрешного, брата гетмана Демка Многогрешного. Василь был сослан в семнадцатом веке с Украины сюда, в наш острог. Знаете, чтобы описать его в своем романе «Опальная земля» достовернее, я искал людей с похожей фамилией – возможных потомков, встречался с ними, чтобы поймать черты лица… Вот эти деревянные изображения сделали по моей просьбе. Это как милицейские портреты – ориентировки. Ведь если я сам воочию не увижу своих героев, то как смогу о них жизненно рассказать читателю?!
Когда мэрия заказала к изданию семитомник исторических романов Анатолия Ивановича, то издатели прислали нам немало отзывов. Главное в них – признание как раз абсолютной исторической достоверности описания местности, быта, одежды, острогов, вооружения русских и инородцев того времени.
Борьба Джунгарии с монголами, киргизами и русскими предстает в романах, как в хорошо снятом высокобюджетном голливудском фильме. Профессиональные историки едины во мнении: романы Анатолия Чмыхало отличает крайне бережное отношение к прошлому Сибири и всей России. Такая высокая оценка дорого стоит. И за ней стоит «рабский труд на исторических галерах», как говорил Анатолий Иванович.
Писатель хотел написать третью часть исторической трилогии о Красноярске – в своих газетных статьях он даже назвал уже будущий роман – «Казачьи дети». Но книги с таким названием среди произведений Чмыхало нет. Зато есть написанный в 1981 году роман об известном казачьем атамане Соловьеве – еще одна горькая правда о временах Гражданской войны в Сибири. Позже он рассказывал мне:
– Знаешь, «Отложенный выстрел», с моей точки зрения, уже завершил трилогию о Красноярской земле и ее людях. Даже Владимир Солоухин, который писал о том же времени свое «Соленое озеро», был вынужден, как мне показалось, с некоторой завистью (как, впрочем, и с известным высокомерием московского коллеги) дать высокую оценку роману, вышедшему за двадцать лет до его, солоухинских, откровений.
Наверное, в этом и есть для писателя высшая правда: писать и не лгать, хорошо знать, о чем пишешь, и быть объективным до самоотречения, даже если тебе и не совсем нравится то, как описываемые события окончились. Историю нельзя переписать задним числом, но нужно ее осмыслить и объективно оценить, чтобы не повторить ошибок в будущем.
22 ноября 2014 года в малом концертном зале Красноярской филармонии – через полтора года после смерти писателя – проходил вечер памяти, посвященный его 90-летию. Игравший роль Анатолия Ивановича замечательный актер театра Пушкина Валерий Дьяконов, уже тогда тяжело болевший, неторопливо и негромко произносил свои диалоги с героями романов по ходу постановки. И вдруг в финале его голос мощно покрыл зал. Звучал монолог писателя – о России, о нецензурной истории, о смысле жизни:
…Я говорил большое спасибо Касмалинскому бору и окрестным полям, и Кабаньему озеру – они подвинули меня на первый роман «Половодье», который круто повернул мою судьбу. Может, и не совсем в ту сторону, в которую нужно, но повернул. А во мне звучал и по сей день, ни на минуту не умолкая, звучит разрывающий душу марш «Прощание славянки» – такой понятный всем нам и такой дорогой мотив. Это навсегда прощается со мной безутешная, несчастная Черная вдова, по неосторожности и легкомыслию своему наделавшая столько всяких бед.
И пусть никто не знает, что станется с Россией в грядущие годы. Мне хочется верить, что жить ей вечно и хоть иногда вспоминать об отошедших в небытие событиях и людях. А если не вспомнит, то так тому и быть. Я ей не судья. Я только плакальщик, рыдающий о ее прошлом и настоящем. И о будущем тоже. Мне жалко, что все у нас делается не так, как в других странах, потому что мы – русские, а точнее сказать, россияне. Мы – не чья-то подержанная копия, а оригинал.
Вот и кончаю свою, может быть, последнюю, книгу. Как говорилось в старину, этот плач, эту тяжелую думу о России. Сегодня Прощеное воскресенье. В самый раз мне попросить прощения у Черной вдовы и у всех тех, о ком написал я нелестно и о ком предпочел умолчать.
24 декабря исполнится 95 лет со дня рождения российского писателя Анатолия Чмыхало. В канун этой даты мне хотелось поделиться воспоминаниями о моем великом друге и посвятить его памяти несколько стихотворных строк:
Веря в то, что достанет нам силы,
Принимали крещенье судьбой:
В думах был только «Плач о России»,
В сердце – «Выстрел отложенный» твой.
За Тебя этот мир обнимая
«Половодьем» любви и мечты,
Я надеюсь…
Я верю!
Я знаю:
С нами память и книги.
И – ты…
Петр ПИМАШКОВ, депутат Государственной думы РФ
ДОСЬЕ
24 декабря 2019 года – 95 лет со дня рождения писателя Анатолия Чмыхало, который посвятил значительную часть своего творчества истории Красноярья.
Анатолий Чмыхало – участник войны. В 1943-м участвовал в боях на Южном фронте. После тяжелого ранения был демобилизован. Окончил Алма-Атинский юридический институт, работал журналистом в газетах, а также актером в театрах Ачинска и Алма-Аты. В 1964 году переехал в Красноярск и более десяти лет возглавлял Красноярскую писательскую организацию, был главным редактором альманаха «Енисей» (1962–1976). В течение нескольких лет Анатолий Иванович проводил в Красноярске «Литературные встречи на Енисее», организовывал творческие семинары для молодых писателей.
Анатолий Чмыхало – автор около 20 книг, а также нескольких пьес и киносценариев. Наибольшей популярностью у читателей пользовались исторические романы Анатолия Чмыхало – «Половодье», «Трясина», романы о Красноярске «Дикая кровь», «Опальная земля», а также «Отложенный выстрел», посвященный событиям Гражданской войны в Сибири.
Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры России. Почетный гражданин Красноярска. Награжден орденом Отечественной войны I и II степеней, орденами Дружбы народов и «Знак Почета».
