От редакции: поскольку оба мнения принадлежат одному автору, Александру Григоренко, оправдать подобное раздвоение личности можно только словами Нильса Бора: «Это правильная мысль, но противоположная мысль правильная тоже». Напомним, Нильс Бор – нобелевский лауреат и попусту не болтал. Особо отмечаем, что ни в одной из статей не приводятся стихи Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря…» Сама же тема – вечная, и остается только радоваться, что есть из чего выбирать.
Пробка для России
Провинция закупоривает человеческий ресурс
Забегая вперед скажу, что здесь не будут затронуты самые ожидаемые моменты, например, столичный снобизм и презрительное отношение к «понаехавшим».
Диктатура захолустья
Во-первых, человек, который гордится пропиской, – дурак. Таковых я встречал мало, и о них не хочется говорить. Во-вторых, мне прекрасно знаком снобизм пролетарский, деревенский, интеллигентский – московский от них принципиально не отличается. Наконец, в-третьих, хотелось бы вообще уйти от личных обид, поскольку проблема гораздо выше.
Дилемма «столица – провинция» есть везде, но в России она имеет особую напряженность. Разделение страны на две неравные части было и остается предметом переживаний, прежде всего для людей активных и амбициозных, зацикленных на самореализации, то есть для тех, кто – простите за высокий слог – творит историю. В такой ситуации им остается роптать на судьбу, что угораздило не там родиться, и лезть из кожи вон или вообще жизнь положить на то, что другим, родившимся «там, где надо», дается как наследникам… Переживания тихого обывателя на данную тему обычно ограничиваются «колбасной» сферой, да и то не всегда.
Из всех определений провинции меня лично устраивает следующее – отсутствие выбора. По самому жесткому счету, это ситуация моногорода, в котором не только завод один, но и ДК, и ресторан, и спортзал, и больница – все в единственном экземпляре. Соответственно, начальство нерушимо и всесильно, традиции – титановой крепости, революции пресекаются в зародыше. Поэтому самым востребованным качеством становится конформизм, умение приспосабливаться к среде, в которой тем, кому больше всех надо, жить трудно, а по правде говоря, вообще невозможно. Вот они и эмигрируют (не только в столицу – в пьянку или в могилу), тем самым поддерживая неизменность популяции на малой родине. Чехов, откровенно не любивший родной Таганрог, еще в молодости оставил строку в записной книжке: «В провинции человек душой не живет, только телом», а после написал тоскливую пьесу про трех барышень из захолустья, тех самых, которые «в Москву, в Москву…»
В одних руках
Многие «загадки русской души» имеют одну разгадку – огромность страны. Очевидно, что рулить такой махиной без мощного гидроусилителя невозможно. Попросту – власть в России может быть только сильной и больше никакой. Сама власть это понимала, но из всех многообразных проявлений силы выбрала самый простой – сосредоточить все «рычаги» в одном месте. И желательно в одних руках. Особо яркий пример подал Петр, который вообще все делал сам и помимо прочих славных дел казнил губернатора Сибири Матвея Гагарина за злоупотребления и, что особенно важно, сепаратистские замыслы. Посыл был усвоен. С тех пор государство начало культивировать детский, во всем подчиненный статус провинции. Параллельно культивировалась заповедность столиц, право жить в которых давалось не каждому. Отсюда – высылка неблагонадежных и, наоборот, перевод в столицу особо отличившихся деятелей «на местах». Апогея процесс достиг при СССР с его легендарной «московской пропиской» и отправкой за 101-й километр всех «не оправдавших высокое звание москвича», точки абсурда – при Лужкове с его правилом для приезжих «три дня бесплатно»…
Так или иначе, замысел оставался неизменным – столицу надо содержать в чистоте, сытости и строгости, потому что все зависит только от нее. Очень многие историки сходятся на том, что история России, особенно с XVIII века, – это, по большому счету, история двух городов.
Последняя категория
В начале 80-х была популярна шутка Жванецкого: «Такое впечатление, что все продукты, произведенные в СССР, доставляют в Москву, а потом граждане самостоятельно развозят их по городам».
Теперь с продуктами везде одинаково, но в Москве оказались все деньги и, соответственно, возможности. По разным данным, в столице оседает 80 процентов всего заработанного Россией. И, как выясняется, такая ситуация еще суровее, чем «раздельное питание» при Советах.
Ее самое болезненное последствие в том, что из немосковских пространств начал стремительно вымываться тот самый активный, творческий слой, люди, которых сейчас называют «креативным классом». Раньше их держала прописка, работа и прилагающийся к ней соцпакет. Когда этого не стало – начали уезжать. Уезжали те, кто был этим классом, и – самое печальное – те, кто мог стать им.
Короткий культурный всплеск 90-х, когда в губернских и уездных городах с пулеметной скоростью появлялись собственные телекомпании, газеты, журналы, издательства, всевозможные «группы интеллектуалов» с самым широким кругом занятий – от философских изысков до пиара, – сменился таким же стремительным обвалом в середине – второй половине нулевых. Начинания провалились в человеческую пустоту, поскольку не стало людей, способных их продолжить – вся «региональная» политика власти вела к этому. В итоге провинция дожила до той поры, когда дефицитом стал человек, способный написать грамотный, связный текст. Ситуацию не меняет даже обилие всевозможных вузов.
Подобный же краткий взлет пережил и местный бизнес. Теперь, например, в Красноярске в полном смысле местными можно назвать только сапожные и шиномонтажные мастерские. Утрирую, конечно, но тенденция более чем очевидна: нет такого перспективного регионального бизнеса, который рано или поздно не стал бы московским. Некоторые виды предпринимательства за пределами столиц вообще невозможны – книгоиздательство, например, не говоря уж о кино.
Проект «Большая Москва» – ярчайший образ этого многолетнего и однонаправленного потока людей и денег. Сама схема расширения столицы напоминает разорвавшийся от пресыщения желудок. Как мудро пошутил один дагестанский кавээнщик: «Говорили же вам, что Москва не резиновая, – вот она и лопнула». Также схема подтверждает неизменность той, еще петровских времен, политики, от которой столица действительно готова лопнуть, но не отказаться.
Масса традиции
Есть мнение, что таким вот манером гарантируется целостность и управляемость страны. Механизм действительно надежный, сконструированный по принципу страшилки «мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я в шкафу варенье не нашел».
Давняя беда России – в закупоривании человеческого ресурса.
Сначала «пробкой» стало крепостное право, главный вред которого заключался не в салтычихах и порке на конюшне, а в том, что половина населения страны попросту не могла участвовать в ее развитии. А на подходе была мировая научно-техническая революция, которая требовала не единичных талантов, но массового «креатива» и предприимчивости. Выбило «пробку» слишком поздно, но все же выбило – и вырвавшийся русский народный джинн сумел наверстать упущенное, пусть и на фоне исторических катаклизмов.
Гигантская провинция – по сути та же пробка, хоть и с «дырочкой» в виде столиц, через которую вырывается творческая энергия. Но это не поток, а тонкая струйка, которой явно недостаточно, чтобы на равных соперничать с развитыми странами, где главный капитал – постоянная, неиссякающая изобретательность, а вовсе не запасы денег и полезных ископаемых.
Мысль, что в России должно быть несколько равнозначных центров (а еще лучше – много), не новая и абсолютно верная. И, казалось бы, воплотить ее просто – оставлять большую часть налогов там, где находятся сами предприятия, а не офисы владельцев, разделить однонаправленный поток денег на несколько русел и создавать в России то, что сейчас создается в Москве… Это не патернализм, а обыкновенное благоразумие. Выиграет от него страна в целом и в частности столица. Но между этой простой идеей и реальностью стоит традиция мощностью в несколько веков. Лучший вариант – сломать ее самим, пока этого не сделала «объективная действительность».
Владимир Абашев
литературовед, Пермь
Провинция – это слово столицы об окраинных землях, взгляд и указующий жест из центра и сверху вниз. Москва или русская культура (что пока одно и то же) предлагает нам определение: «провинциальный» – значит вторичный. Ведь провинция не субстанция, а всего лишь атрибут имперской структуры пространства.
Все по-настоящему
Возможность роста осталась только за МКАД
Социологическое понятие «качества жизни» сейчас стало настолько модным, что заслоняет что-то более важное, подлинное, и ты всерьез начинаешь думать, что живешь ради безопасности, транспорта и «чтоб у нас обязательно был ночной клуб».
Знак качества
Поэтому большинство рассуждений о несчастной провинции и зажравшейся столице предсказуемы и по большому счету не задевают главного. Причина одна – эти разговоры не с того начинаются. Я попытаюсь начать с того.
Мой друг Юра – из тех немногих людей, которые, как мне казалось, знают о своем ремесле все. Он – актер. В конце 60-х поступил в недавно открывшийся Красноярский ТЮЗ и стал там одной из центральных фигур. Многие из тех, с кем он играл, разъехались, в том числе по столицам, некоторые стали звездами отечественного театра и кино. Юра, хотя его приглашали, остался здесь. Может быть, потому, что сам местный, ирбейский. А может, решил, что лучше быть первым здесь, чем средним где-то там. Я ему говорил:
– Ты же классный артист?
– Классный.
– Тогда почему не уедешь?
– Не хочу.
– Ты же Буратино двадцать лет играл – не надоело?
– Во-первых, не только Буратино. Во-вторых, почему хорошие буратины должны быть в Москве, наши дети, что, не имеют права?
– Ну, имеют…
– Вот и молчи.
Он всегда работал по-крестьянски – без пощады к себе, был хлебосолен, изобретателен, хитер, мастеровит, мог поругаться, но и прощал быстро. Не переносил только одного – когда по пустой сцене кто-то ходил в шапке. Сцена для него была церковью, а он – глубоко верующим. На сцене он и умер – во время воскресного спектакля, на краткой паузе перед репликой: «Нет, я спрашиваю, кто вы такая?»…
Теперь, вспоминая Юру, я иногда думаю, что театр в чистом виде возможен только в глубинке, там, где твой мир начинается и заканчивается этой сценой, где она не пересылка и не трамплин для какого-то другого, более светлого будущего. Так же первобытный художник рисовал на стенах пещеры подстреленных бизонов, не думая о том, что надо «попасть в тренд» и прославиться, а только потому, что не рисовать он не мог и был убежден, что его нечесаные пещерные соседи должны видеть самых красивых бизонов.
Дело даже не в художествах, а в том, что должно быть пространство, где вещи создаются по-настоящему и люди живут по-настоящему – не для внешнего эффекта, не для «имиджа».
Не дочь
Как «ворон не муж вороны», так и провинциальность – не дочь провинции. Провинциальность – это ограниченность кругозора административными границами территории. Деревенский житель, уверенный, что за околицей живут орки, безусловно, провинциал. Но москвич, уточняющий: «Новосибирск – это где-то на Байкале, да-а?» – тоже провинциал. Часто – еще больший, потому что своей провинциальностью бравирует.
Но если уж верить разговорам, что Россия страдает от чрезмерной централизации, то главным пострадавшим стоит признать столицу, превратившуюся из полноценного города в место всероссийского сбора соискателей «социального статуса». Оттого и конкуренция зашкаливает, и градус жестокости растет, а оболочка столичной жизни превращается в беспрерывный конкурс павлиньих хвостов. Поэтому, когда говорят, что провинцию надо подтягивать к московским стандартам жизни, я, признаться, пугаюсь – даже легенда о «московских деньгах» не успокаивает.
Куда бежать?
Интересная и, как часто бывает, безымянная цитата из Интернета.
«Москва сегодня – это большой экран телевизора, на котором постоянное движение, смена красок, ритма, тем – чего угодно. Но не происходит в принципе ничего».
Здесь важно понять это «в принципе»…
Раньше, когда люди жили и не слышали, как поют петухи в соседней деревне, представление о счастье сводилось к тому, что это отсутствие несчастья.
Сегодня человек слышит писк на другом боку Земли, голова его – чулан, забитый под завязку, но в который все равно ежедневно пытаются затолкать очередную идею, образ, стиль. Подавленный этим тропическим многообразием, человек уже не видит себя, не может понять, как в действительности он живет – и чаще всего начинает переживать о тех вещах, которые для него реально не существуют. В результате появился род болезни, заразной и массовой, когда человек мучается оттого, что «настоящая жизнь» проходит где-то там, мимо него. И чаще всего именно эта болезнь – а не бескормица – поднимает его бежать по единственному протоптанному пути. Если бежать не получилось, начинает он портить жизнь себе и вокруг себя.
А так – вроде бы вполне здоровый человек. Чего он ищет тогда? Новую оболочку, костюм, самомнение. И если внутри у него что-то меняется, то чаще всего в худшую сторону, поскольку настоящие внутренние перемены не зависят от переездов.
По большому счету есть только две вполне уважительные причины, чтобы бежать из провинции, – обычная безработица и профессиональная невостребованность. О первой причине говорить не стоит в силу ее очевидности. Что касается второй, то здесь все обстоит, мягко говоря, неоднозначно. Если у тебя диплом кинорежиссера, то жить где-то кроме Москвы и Питера тебе противопоказано. Хочешь до «не могу» стать министром, дорога приведет туда же – как и всевозможных арабистов, американологов и прочих специалистов по «глобальным стратегиям». В подавляющем же большинстве случаев искатели счастья вливаются в безбрежную колонию столичного офисного планктона, жизнь которого хоть и отличается от провинциальной некоторым лоском, но в основе своей жесткая до жестокости. Некоторые не выдерживают, особенно если ты не толстокож и недостаточно молод. Один из таких вернувшихся рассказывал: «Прихожу с работы в полночь, а в пять утра – подъем… Все дни превратились в один, все на нервах, начальство орет. Я подумал – зачем мне это?»
Много свободы, мало культуры
Возможно, именно такие «лузеры» первыми доходят до того, что в «качество жизни» не входят такие параметры, как тишина, пространство, покой, свобода обращения, нетребовательность среды и прочие нестоличные преимущества. Конечно, и они распределяются далеко не равномерно – в крупных городах, бывает, тоже бьются за парковку во дворе и работодатели все строже, но, повторяю, удушающей столичной конкуренции, «борьбы за огонь» – этого нет. Правда, считается, что нет и многого другого. «Чем дальше от Москвы, тем больше свободы и меньше культуры», – сказал историк из Перми Вячеслав Раков. Вопрос лишь в том, что считать собственно культурой? Если, простите за выражение, создание действительно художественных ценностей (то, чем занимался мой друг Юра), то и в Москве такое явление – редкость. В основном то, что преподносится в качестве «новейших достижений», – это информповоды, причем скандальные, а не культура. Путешествие галереи Марата Гельмана по России, представленное как братская рука помощи культурной столицы некультурному «замкадью», только скандалами и запомнилось. А что еще помнить, что должно запасть в сердце? Купола из крашеных клизм?
Здесь я дошел до того места, когда следует сказать про Интернет, который всех уравнял, а заодно про доступность образования – в том числе дистанционного (качество которого, кстати, зависит исключительно от рвения самого желающего получить знания, а вовсе не от престижности вуза), но вряд ли стоит останавливаться на том, что и так ясно. Куда важнее понять, что столица, при всем ее блеске, исчерпала возможности количественного роста – проект «Большая Москва» – это, по сути, схема эвакуации с перегруженного корабля. Да и качественного тоже: столица так и останется историческим «сердцем России», будут там и Кремль, и президент, и прочее, но сказать что-то новое своей стране она вряд ли сможет. Возможность роста есть только у нас с вами. Когда провинция это поймет, она перестанет быть провинцией в надоевшем смысле этого слова.
Сергей Комарицын
политолог, Красноярск
– «Провинция» (не путать с «провинциализмом») – это хорошее слово, несправедливо получившее пренебрежительную коннотацию. В России под провинцией всегда понимались размеренность жизни, спокойствие, умиротворение. Провинция – это и есть Россия, здесь живет большинство нашего народа, сохраняется русский дух, быт, язык, культура и сама нация. Не в космополитических столицах, а в малых русских тихих городках и селах. Опять же – не путать с «глушью». Провинция – это не дыра, а Тобольск, Енисейск, Дивногорск, Кяхта, Минусинск, Северобайкальск, это сибирские села староверов, забайкальские казачьи станицы…
