В воскресенье, 24 мая, исполняется 80 лет со дня рождения Иосифа Александровича Бродского, нобелевского лауреата, одного из величайших поэтов XX века.
Его стихи я впервые прочитал довольно поздно – на излете перестроечных горбачевских времен, когда многое из ранее запрещенного стало можно печатать – издатели торопились выпустить в свет книги, журналы, газеты, какие-то альманахи, часто на плохой желтой бумаге, с полуслепым шрифтом. Главное было успеть высказаться, а то вдруг опять запретят.
В Москве, в конце 80-х, купил на лотках у Исторического музея какую-то демократическую газету полос на 40. В ней под стихи Бродского, напечатанные мелким шрифтом, были отданы два разворота – наверное, с полсотни стихотворений вошло.
Пришел в гостиницу, открыл газету перед сном… И меня накрыло, я улетел в параллельный мир. С наслаждением читал и перечитывал до утра эти строчки. Спасибо издателям, они не заняли полполосы, как это обычно бывает, биографией автора и разжевыванием нюансов его творчества – просто стихи.
Поэтому, не зная тогда о Бродском практически ничего, я наслаждался чистой, рафинированной поэзией, не замутненной чужими литературоведческими оценками, смаковал ее как доброе вино. Она обрушилась на меня, захватила и потащила за собой. Я полюбил Бродского на всю жизнь.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
К утру «Письма к римскому другу» знал наизусть – само как-то получилось.
Позже много раз пытался объяснить себе и другим: что же в стихах Бродского такого особенного, почему они притягательны, как грех?
Да, он необычен, он выделяется в строю талантливых поэтов-шестидесятников, своих современников, как среди просто хороших лошадей выделялся бы ахалтекинец, за которого заплачено золотом. Строй, ритм и образы его стихов вызывающе неповторимы, многие из них сложны, полны аллюзий и ассоциаций, в них масса исторических, географических, литературных отсылок – Бродский, несмотря на то, что имел за плечами семь классов школы, был блестяще образован, знал языки. Не случайно ему, 32-летнему, только что высланному из страны поэту, сразу предложили должность преподавателя в Мичиганском университете. Нет, не за его «антисоветскость», а за ум и талант. Антисоветчиком Бродский был не более, чем Достоевский – русофобом.
Но при всей сложности его поэзии она понятна любому, чья душа умеет чувствовать прекрасное. Такой вот парадокс. Как это возможно?
Я всегда отвечаю просто: у Бродского стихи потрясающе музыкальны. Как и у Мандельштама, который, кстати, оказал на него сильное влияние. А хорошую музыку можно слушать с наслаждением, даже если ты путаешь Бетховена с диезом.
Совершеннейшая, как тончайшие брабантские кружева, словесно-буквенная вязь поэтических строк Бродского рождает такую мелодику и гармонию, которую не каждый композитор создаст с помощью нот.
В ночном саду под гроздью зреющего манго
Максимильян танцует то, что станет танго.
Тень возвращается подобьем бумеранга,
температура, как под мышкой, тридцать шесть.
На позорно знаменитом советском суде, где Бродскому предъявили обвинения в тунеядстве, после чего отправили в ссылку (в то время, когда он сутками вкалывал над переводами), судья его спросила: «А кто вам сказал, что вы поэт? Вы этому где-то учились?»
Бродский растерянно ответил: «Я не знаю… Думаю, что это от Бога».
Несомненно. Ведь гении разговаривают с Создателем напрямую.
