Посмотрите на тех, кто рядом. Им есть что вам сказать Светлане Яковлевне Поспеловой в апреле исполнится 76 лет. Здоровье иногда подводит, давление скачет, но у неё есть большое дело: пишет воспоминания.
Сын специально приобрёл ей тетрадь, куда она записывает всё, что всплывает временами в памяти, а память коварна. Иногда женщина забудет, куда вчера положила ту или иную вещь, а иногда навязчиво лезут воспоминания: 27 ноября 1992 года… Внезапная кончина супруга прямо на рабочем месте… Сколько лет прошло, а не отпускает…
Декабрь 2014. Смерть сестры. Ей было 81. И она тоже оттуда, из блокадного Ленинграда… Именно она помогла Светлане Яковлевне вспомнить всё… Самой девчушке ещё и трёх лет не было, когда они с сестрой и мамой были привезены из охваченного блокадой города:
– Нас привезли сюда в марте, а мне в апреле только три года исполнилось… Что я могу помнить?
Но помнит – со слов мамы, сестры, собственные отрывочные воспоминания. Это история её жизни, которая переплелась с историей страны, оставила след не только в памяти – в организме, настрадавшемся от голода и лишённом чего-то важного, что сейчас даёт о себе знать резкими внезапными приступами боли, слабостью…
Светлана Яковлевна открывает тетрадь и начинает читать:
– Я родилась четвёртым ребёнком в мирное время в городе Ленинграде. В начале 1939 года. Всё было хорошо. Росла спокойная, на радость родителям. Всё нарушила война, и пошло всё наперекос. Мама с папой прятали детей в погреб, который они выкопали во дворе, а сами стояли на крыльце, закрыв уши руками, и молили Бога, чтобы бомбы не попали на нас. Налёты были по нескольку раз в день. Я спрашивала потом у мамы: «Что было бы, если бы бомба попала?» Мама ответила: «Понятия не имею!»
Старшие братья – им в то время было по 14 и 15 лет – рыли глубокие рвы, чтобы немецкая техника не могла прорваться. За такую тяжёлую работу давали по стакану рисовой каши. Зная, что дома есть маленькая сестрёнка, мальчишки оставляли одну треть стакана малышке. Она ждала, стоя у окошка. Увидев их, кричала от радости: они несли еду! Так рано девочке довелось познать ценность обыденной пищи. Кто знает, что было бы с ней, если бы не эта каша на дне стакана…
Вывозили вместе с родителями через Ладожское озеро. Лёд трещал, а автомобили шли… Мама видела через щель тонущую машину, наполненную беспомощными людьми. Что пережили родители, прижимая своих худых, измождённых детей, пытаясь укрыть их от смерти, которая уже не раз заглядывала им в глаза? Мать в который раз молила Бога о спасении…
Дальше – товарный поезд, дорога в Сибирь. Отца сняли с поезда: заболел тифом. Даже и названия станции не знали.
В марте мать с четырьмя детьми высадили в Ачинске, привели в столовую при вокзале (ещё старом, деревянном), посадили за стол, накормили.
– Мама глазами попрощалась с нами, и её отправили в трудармию. Сколько было крику, слёз! Мы остались на станции под присмотром чужих людей, пока нас с сестрой и другими детьми на лошадях не увезли в Большой Улуй в детский дом.
Блокадников называли «ходячими скелетами». Сестра была на шесть лет старше, братья – 1926 и 1927 годов рождения – остались на вокзале. Для детдома они были слишком большими. Добрые люди увезли их в Красновку, там они и жили.
Был март. От всего пережитого девочка стала сильно заикаться, даже слова не могла сказать. Посмотрите на сидящих рядом трёхлетних детей, представьте: отнять от матери и положить на деревянный топчан, накрытый простынёй, прикрыть одеялком. Как он будет спать? Один, голодный, холодный…
В детском доме пожили девочки четыре года. Там были свои приметы: ночами дети кричали в печь: «Мама!» Если аукнется, значит, мама жива. С возрастом Светлана Яковлевна поняла: у кого сил было много, кричали громко, и доносилось эхо, а если шёпотом, конечно, не было слышно. Пели сиротские песни собственного сочинения: о маме, о будущей жизни.
Старшая сестра Лида ходила в школу. Валенки были «переходящими»: один пришёл – снял, другой обул и пошёл учиться. Малыши бегали без валенок.
Светлана Яковлевна вспоминает о себе как о шустрой, хулиганистой девчушке.
– Приехал к нам кто-то на лошади, ей на морду накинули торбу с овсом. А я подлезла под эту кормушку, мешок разрезала – где стекло взяла, уж и не знаю, – себе в платьице в подол насыпала – и в корпус! Сидим все, щелкаем… Воспитательница зашла, всё отобрала, нас – по углам. Это я хорошо помню, мне седьмой год был, – женщина улыбнулась, видимо, воспоминание о детской проделке всё же было приятным.
Летом 1947 года – уже цвели огоньки – девочек нашла мама. Сколько было радости, слёз! А маленькая Лана – так её звали в детском доме воспитатели – целовала мать и спрашивала: «Ты нас больше не бросишь?»
Спустя почти семьдесят лет женщина – сама уже мать, бабушка и прабабушка – плачет, вспоминая эту первую после многолетней разлуки встречу с матерью.
– Сестра в это время жерди таскала – дрова заготавливали на зиму – бросила всё и кинулась к маме. На другой день покинули детский дом.
Шли пешком 45 километров до Красновки. Вышли рано-рано, были рады, что мама их нашла. Братья, которых забрали в эту деревню, уже имели свои семьи. Новые родственники их не приняли. Поселились на квартире. Ни на себя, ни под себя – ничего нет. Таскали солому: холодно. Мама шила – весь колхоз обшивала, без машинки, на руках. Лида капусту сторожила.
– Случилась ещё одна негаданная радость. В один из дней мама шила, сидя на крылечке, вдруг калитка открылась – мужчина заходит. Мама как закричала: «Яша!» – и бросилась к нему. А я-то ведь помню папу! Мы обрадовались, я побежала за Лидой.
Семья воссоединилась. Отец, парализованный после болезни, стал искать работу. Вырыли землянку, из лесу натаскали лозы – из неё сделали перегородки – «стены», вместо крыши – жерди, прикрытые матами и соломой. Пол земляной. У Ланы случилось там воспаление лёгких, она перенесла корь. Девочка чуть не умерла. В бреду вспоминала блокаду и бессвязно бормотала: «Я уеду в Ленинград, а вы останетесь». Но и здесь смерть не смогла оторвать девочку от матери. Та сидела рядом с ней, умирающей, вдруг заметила, что ноготочки больной порозовели. Малышка что-то шептала. Прислушавшись, мать разобрала: «Есть хочу». А есть-то нечего. Соседка дала хлеба. До сих пор Светлана Яковлевна помнит, какой он был вкусный:
– Никогда я такого вкусного хлеба не ела! Съела и уснула. Соседка стала носить молоко. Понемногу – стакан, полстакана: своя семья.
Но девочка и этому была рада, поднялась, окрепла. Переехали в город. В школу ходить было нельзя: сердце больное.
Постепенно в разговоре Светлана Яковлевна перешла к современной жизни:
– Изо всего гнёздышка я осталась одна…
Слёзы мешали ей говорить, дыхание перехватывало… Она закрыла тетрадь.
– Не буду больше читать. Не могу…
Я не настаивала. Подумала: кто пережил такое, никогда не пройдёт мимо нуждающегося. Многим война оставила свои «зарубки» на память: моя преподавательница в институте, тоже эвакуированная из блокадного Ленинграда, всегда под подушку прятала кусочек хлеба. Я рассказала об этом и спросила собеседницу, какие привычки остались с тех времён? Светлана Яковлевна улыбнулась сквозь слёзы и сказала:
– Когда ем, хлебушек возьму, всё подчищу, говорю: «Тарелка любит чистоту!» Внук – ему тридцать скоро – теперь тоже так же делает и своего сына научил.
Эти люди не просто хранят в памяти события прошедших лет. Это – наша история, история страны. Оглянитесь вокруг, не проходите мимо, загляните им в глаза, поговорите – вы узнаете больше, чем может дать вам учебник. Вы увидите душу, рвущуюся от горя, глаза, которые не различают букв, но до сих пор видят страшные картины блокадного детства, и вы поймёте людей, бережно относящихся к вещам, продуктам питания, деньгам: они знают цену крошке хлеба, половине стакана молока, тёплому одеялу. Столько стоила жизнь ребёнка.
Прощаясь, я спросила Светлану Яковлевну, что она хотела бы пожелать сверстникам и современникам. Она спросила, можно ли частушку записать? Улыбнулась: собственного сочинения. Я согласилась, и женщина продекламировала:
Мы блокаду пережили,
не миновали и войны.
Не желаем детям, внукам
того, что пережили мы.
И добавила: «По-моему, этим всё сказано».
Фото автора
