Большая семья – настоящая крепость, во всех смыслах. Это отсюда вставали и уходили на поля брани воины, а на их места – к плугу, на фермы и лесозаготовки, заступали младшие: братья, сестры, дети.
Нет меры делам пятерых сыновей бартаносовца Андреяна Лобанова – с малолетства поднимали они землю, прекрасно жили, а в лихую годину насмерть бились с лютыми захватчиками и пали смертью храбрых.
Все двенадцать детей бакчетца Павла Юркова славились хлебопашеством, кузнечеством.
В годы войны пятеро братьев пошли на фашиста, а побив врага, восстанавливали село, заводили семьи.
Таких семей закрепилось на тасеевской земле много. И что поразительно, никогда они ничего не просили у государства. Все для благополучной жизни устраивали своими руками и вспоминают те тяжелые времена не с осуждением, а с чувством исполненного человеческого долга, с гордостью.
Из этой замечательной плеяды и семья Романа Гавриленко.
– Это наш дедушка, – тихо начинает рассказ Надежда Петровна Ходыкина, пожилая симпатичная женщина с приятным мягким голосом. – Мы, внуки, не однажды, заводили о нем речь. Очень хотели знать, каким он был человеком, почему прервалась его жизнь в самом расцвете. На что бабушка, стерев фартуком слезу, молвила: «Рома заботливый хозяин, трудяга, грамотей, добрый, уважительный и хворей в себе никаких не носил… Может, потому, что дедовские черты переселились в его потомков. Мальчишек ставила на ноги бабушка. Вдовой она привезла их из Расеи в Сибирь и на данилковской улице устроила усадьбу. Столкнулась с массой препятствий, сложностей. Шел 1920-й год. В деревне сильно ощущались последствия колчаковщины, а помощники – старшему лишь перевалило за десяток, остальные трое – мал-мала меньше. Жили, как единоличники. Когда окрепли, образовался колхоз «Ленинский путь» и они все пошли туда. Парни отличались старательностью, всюду были, как вожаки, радовались новому, хозяйничали рачительно, по дому справлялись, находили час почитать научную литературу – школьных начальных знаний не хватало. Взрослели прямо на глазах – крепкие, ладные. Немало красавиц вздыхало по таким завидным женихам. Односельчане часто кланялись, окликали по отчеству. Павел Романович умел все, и лучшего счетовода вокруг не знали. Якова Романовича оторвали от плуга и повезли председательствовать в Кругловское хозяйство – ему едва стукнуло шестнадцать. Петр Романович возлюбил трактора, крутил движки – чтоб свет горел в избах и на ферме, плотничал. Тяжелее приходилось Алексею Романовичу – с рожденья болел. Виду, однако, не подавал и взвалил на себя председательскую ношу в Найденовском колхозе. Старался – так ему было легче переносить то, что не брали в армию. А братья – служили, женились, рождались дети. Жизнь налаживалась, бабушка качала головой: «Такой ладной жисти в расе хрестьяне не спытывали»…
Тут нависли над страной свинцовые тучи. И первым очутился под ними Павел – в сентябре 1939 года его призвали на службу, на дембель он не явился. Спустя две зимы родные оплакивали его – почтальон принес известие: пропал без вести, в декабре сорок второго. Долго держали по «броне» Якова и все же отправили на фронт и его. (В книге Памяти о нем ни слова). Он прошел через сражения бойцом, замполитом. Вернулся с множеством наград, с десятком ранений и осколком около почки… Специалисты очень нужны были при восстановлении обнищавших деревень. Одно время он даже был предрайисполкома.
Петр уходил на священную отлично подготовленным, универсальным воином. Он с отличием отслужил срочную, прошел всякие сборы- учения и в июльские дни прибыл на передовую. Около года тридцатилетний сибиряк выполнял обязанности связиста – в окружении, под бомбежками, нередко в двух шагах от немцев сшивал боец провода. Дважды пули догнали в ногу, подлечившись, возвратился в строй – в 10-ю Гвардейскую, старшим пулеметчиком. Полгода косил фрицев без жалости и пощады. На исходе сорок второго его перевели снова в связисты, в состав 151-й стрелковой, а через год – в 22-ю Гвардейскую дивизию. В это время вражеские пули и осколки часто настигали бесстрашного воина. В сорок третьем, тяжело раненного, с вырванной лопаткой, везли в госпиталь. Неожиданно налетели «мессеры», посыпались бомбы, застрочили пулеметы. Кто мог как-то передвигаться, выбирался из вагонов, укрывался, где мог, а связист Гавриленко лежал недвижим и мысленно прощался с белым светом, с любимой супругой, с дочушками – Ниной, Танюшей, Валенькой…
– Домой прислали похоронку, – продолжила Надежда Петровна, – но Алексей Романович, который работал тогда на почте в Тасеево, перехватил ее и строго наказал родным: матери – ни слова, не перенесет, еще не оклемалась от вести о пропаже Павлуши. Жене Федоске тоже ни слова – как бы не рехнулась и что потом станется с тремя ее малышами… Через шесть месяцев пришло письмо – с непонятным, неразборчивым почерком. Писал, как выяснилось, папин сосед по госпитальной койке. Отец диктовал, а товарищ писал… Что сотворилось в доме Гавриленко в ту минуту! Жив! Жив!
Война закончилась для солдата еще нескоро, в Австрии. В конце октября сорок пятого он ехал домой – дважды контуженный, восемь раз раненный, без лопаточной кости… На груди светились две медали «За отвагу» и одна – «За победу над Германией». Вскоре к ним добавилась еще одна награда, мирная – «За доблестный труд». Эта почетная регалия отразила и богатырский дух сибиряка, и стремление быть со всеми – поднимать разрушенную отчизну. Казалось, что предосудительного – отвоевал с честью, пролил много крови, три дочери подрастают – живи спокойно, Петр Романович. Нет. Взял топор и двинулся на трудовое поприще. В 1954 году, когда кипела посевная, дом сгорел вместе с подворьем. Пришлось начинать все сначала. Строился новый очаг, множились его жильцы.
– Тяжело было нашим родителям, – пересиливает себя моя рассказчица. – Это я сейчас так понимаю. Тогда ж… Росло нас шесть девчонок. Молва гласила: у кого дочки, тот без сорочки. Мне кажется, у нас выходило иначе – не голодали, не мерзли. Мы учились, что только не делали в колхозе, на сользаводе, в Тасеево, Шеломкох. А вот всегда хотелось: то бантик яркий, то косыночку алую, то ботики модные. Особенно, нам, послевоенным – Верке, Катеринке и мне. Братики Коля и Вася, кажется по одежкам не переживали. Может потому, что души не чаяли в технике, в тракторах. И тягали рычаги чумазые, пока хватало сил. Мама с папой считали наши желания пустяком и в школу не обращались – там просителям выделяли бантики, ленточки, пуговочки. Они тоже налегали на работу, обращались друг к дружке по имени-отчеству. Между прочим, я ни разу не слышала, чтобы люди называли родителей как-то по-иному: все Федосья Николаевна да Петр Романович…
Дети славных этих супругов на заслуженном отдыхе. По-прежнему дружны с землей, с рукоделием. Они не вымаливали благ у неба и звезд. Они делали их на земле, на ферме, на сользаводе… Рожали детей. Дожидались внуков – у них уже другие интересы, другие фамилии. И другая свободная жизнь. Условия для которой создавало новое поколение Романа Гавриленко.
