Есть штампованная фраза – «с ним ушла целая эпоха», которую обычно вставляют в некрологи, когда умирал деятель большого калибра.
Все понимают, что в большинстве случаев это элемент похоронного политеса, условность вроде пресловутого ранжирования на «великих», «выдающихся», «видных» и просто талантливых. Но говоря об отце солдата Чонкина, такое определение и в самом деле очень похоже на правду. И не только в силу литературного масштаба писателя Войновича.
Интернетные обитатели срама не имут, и потому вполне ожидаемо, кто и какими словами проводит 85-летнего человека в последний путь. Для одних ушел бесстрашный борец с природным русским тоталитаризмом, носитель живительного «слова правды» и т. д.; для других – предатель, русофоб, очернитель и извратитель. Справедливости ради надо признать, что вплоть до последних дней он был щедрым, безотказным источником слов и смыслов, подходящих под стандарт либеральной прессы. Нет смысла цитировать его многочисленные интервью, достаточно лишь одних заголовков, к примеру, таких: «Россию ждет участь Советского Союза», «Русские неисправимы», «Наша страна выглядит дико», «Все ложью пронизано, это ужасная беда в России» и т. д. и т. п.
Однако ради той же справедливости надо отметить, что и наш родной Виктор Петрович Астафьев, один из самых титулованных советских писателей, родоначальник «почвенников» (что неверно – он намного шире любого течения), говорил в интервью и статьях слова не менее дерзкие, обидные и откровенно злые.
Но эти слова ушли вместе с ним, а книги остались – в книгах все про другое и по-другому. Астафьев-писатель и Астафьев-оратор – два настолько разных, не знакомых друг другу человека, что при знакомстве один другому наверняка набил бы морду. Подобное раздвоение у творческих людей не такая уж редкость.
А у Войновича, на первый взгляд, ничего такого не наблюдалось. В текстах Довлатова, писателя вроде бы из той же диссидентской обоймы, проходит одна вполне очевидная мысль, которую изрекают как персонажи, так и сам автор: по-человечески нет принципиальной разницы между советским и антисоветским. То же, что и в «Правде», только наоборот, – говорил, начитавшись самиздата, умный милиционер из «Заповедника».
Владимир Войнович – абсолютно советский писатель, наверное, даже более советский, чем ныне безвозвратно забытые Грибачев, Сафронов, Ольга Форш и кто-то еще, уже не помню… Советский – в том смысле, что без той власти созданный им мир попросту не смог бы существовать. (У Астафьева – повторю, одного из самых титулованных писателей – ее, по сути, нет). Он намертво привязан к ее идеологическим столпам, и принципиально не важно, что там, где одни отливали монументы, он делал карикатуры – то и другое сработано из одного и того же материала. Комиссар, как штатный светоч добра и правды, мало чем отличается от комиссара – штатного дурака и сволочи. И антиутопия «Москва 2042» есть закономерное продолжение его мира, который делится не на полушария, континенты, климатические пояса и страны, а на советскую и антисоветскую половины.
Так что в этом смысле – да, с Войновичем ушла целая эпоха, реалии которой совсем незнакомы теперешнему юношеству. Да и тридцатилетним недоступны ни ритуальный смысл партхозактивов, ни сладость ловления «вражьих голосов». Ушел последний советский (ну, или антисоветский) писатель.
Но все же в отличие от тех советских генералов от литературы, он был русским писателем – а все настоящие русские писатели, простите за банальность, выходят из «Шинели», из судьбы маленького человека, который никакой не светоч и даже не совсем хороший человек, но он имеет право на жизнь и достоинство. Так и Войнович выходит из «Шапки» – по сути, перепева бессмертного гоголевского сюжета (так же как перепел его Акутагава в «Бататовой каше» – истории про нелепого самурая с сизым носом), помещенного в интеллигентские кухни 70-х годов прошлого века. Кстати, Фима Рахлин, вся жизнь которого была переломана оскорбительным предложением головного убора из «кота средней пушистости», автор 11 блеклых книжек, одним движением матерого ремесленника переделывает абсолютно советский сюжет очередного романа в сюжет абсолютно антисоветский и собирается отправить его за границу – а это, пожалуй, самая простая и яркая метафора тех перевертываний и перелицовок, начавшихся в творческой среде после падения власти-кормилицы…
О том же маленьком человеке – повесть «Путем взаимной переписки», вышедшая в 1973 году во Франкфурте-на-Майне: грустная, совсем не сатирическая история глупенького солдата, которого, как плотоядный цветок муху, сжирают две самки, которым позарез нужен «мужик в семье». И, наконец, самый большой из всех «маленьких» – солдат Иван Чонкин, он же – главная причина всероссийской известности автора.
Помню, книжку эту читали остервенело, до дыр, студенты конца 80-х – начала 90-х, ее цитировали по случаю («– Нюр, это ты упала? Не вставай, я щас приду!») и без – так, «поржать». Моих детей эти хохмы уже не смешат. А для вчерашних советских людей та сатира была откровением – одним из многих, которые возникали в то время, только не таким страшным, как прочие. Автора обвиняли в том, что он оболгал, очернил светлый образ советского солдата-победителя, но, по-моему, Чонкин, наоборот, своей нелепостью осветлял ту темноту, в которую надо было заглянуть. Сейчас часто говорят, что никуда заглядывать не надо, поскольку все обстояло хорошо, даже блестяще. Но это лишь подтверждает то, что мир, созданный последним советским писателем Войновичем, не исчез до конца – хотя бы потому, что «до конца» вообще ничего не исчезает.
