Жительница Имбинского Мария Яковлевна Иванова, в девичестве Лецрих, родилась в 1934 году в Краснокутском районе Саратовской области, в автономной республике поволжских немцев.
Ссылка в Красноярский край
После раскулачивания и голода 30-х, в 1941 году семья Лецрих, как сотни тысяч поволжских немцев, была депортирована в Сибирь.
У Анны и Якова Лецрих до войны родилось шестеро детей. После объявления войны с Германией отец большого семейства был арестован НКВД и направлен в Трудармию, где вскоре умер от голода и унижений, не увидев больше своих родных.
Тяжелее всего пришлось его жене Анне, на руках у которой кроме маленьких детей была еще и больная свекровь. На сборы им не дали даже суток, выехали в ссылку, в чём были. Ни еды, ни одежды, только рыдания и слёзы женщин и детей, большинство из которых больше никогда не увидели отцов, мужей и братьев, не вернулись в родные места.
«Высадили нас в Канске, — вспоминает Мария Яковлевна, — распределили по близлежащим деревням и сёлам. Мы с мамой и бабушкой попали в Петровку. Стали расселять по домам местных жителей, которые нас ненавидели и боялись, ребятишки обзывали фрицами и фашистами. Бросали в нас землёй и камнями, больно били, если мы оказывались на улице без взрослых.
Нам повезло – мы попали в большой дом к хозяйке-эстонке. Она была верующим человеком, не притесняла и не обижала нас, отдала нам полдома. Первое время делилась едой, но нас было много, да и у неё семья, которую нужно было кормить. Поэтому мы стали сами выживать: мама пошла в колхоз. Выполняла самую тяжёлую и грязную работу, пыталась заработать трудодни. А мы, дети, стали ходить с бабушкой по домам просить милостыню. Мало кто подавал — сами бедно жили, но всё же находились добрые люди, которые делились с нами куском хлеба, жалели голодных, оборванных и босых детей».
Заработала три картошины
Мария Яковлевна с болью в сердце вспоминает один эпизод, оставшийся в её памяти навсегда. Как-то её пригласила в свой дом одна женщина – помыть полы. «Я хоть и маленькая была, но работы не боялась. Сразу согласилась помочь, тем более что она пообещала мне за работу картошки на еду.
Дала ведро, каустик, чтобы полы получше отмыть от грязи. Из комнат выглянули две её дочери – посмотреть, кого она привела на работу. Вымыла я четыре комнаты, выскребла накопившуюся там грязь, вылила воду, помыла ведро, опрокинула его на забор, отжала тряпку и повесила сушиться, как мама учила. Стою, жду обещанной картошки.
Выходит эта толстая, как купчиха, хозяйка и выносит мне три картошки, из тех, что варила на печи для домашней скотины. Стою я, смотрю то на неё, то на эти горячие картошки. Слёзы к горлу подступают – что для нас восьмерых эти три картошины, даже по полкартошки на человека не получится!
А она и говорит: «Забери картошку за свою работу!» Взяла я их у неё, повернулась и пошла домой, иду и плачу, просто в голос реву. Выхожу за ворота, а навстречу мне солдат идёт с чемоданом и вещмешком за спиной.
«Девочка, постой. Кто тебя обидел, почему ты плачешь?» Рассказала я ему, что эту картошку мне дали за уборку большого дома. Он только спросил: «Ты где живёшь?» Показала ему, где и пошла дальше до дома.
Оказалось, вернулся домой из госпиталя муж той хозяйки. Не прошло и часа, как раздался стук в дверь и вошёл этот солдат. А в руках у него два ведра, в одном картошка доверху лежит, в другом – мука, да ещё и отрез мне на платье. Мы от радости просто онемели и заплакали. Напекли с бабушкой лепёшек, чугунок картошки отварили и сидим ждём, когда же наша мама придёт и порадуется».
Пошла работать со взрослыми
«В школу мы, дети немцев, в войну не ходили – не в чем было, да и обижали нас местные. Зиму сидели дома у печи и ждали маму, не шкодничали и не баловались, научились вести себя тише воды ниже травы. С нетерпением дожидались весны и лета, когда потеплеет и можно будет ходить на улицу босыми и раздетыми.
Отправлялись на луг или в лес, где появлялась зелень. Собирали и ели кислую молодую лиственницу, дикий щавель, черемшу, крапиву и полевой лук, листья одуванчиков, из которых варили супы и делали салаты. Черемшу солили на зиму – первое лекарство от цинги и простуды. Бегали на луг, где цвели красные полевые саранки. Здесь такие не растут. У саранок этих белая луковица, на вкус сладкая и мучнистая. Пекли из них лепёшки и просто так, вместо конфет и сахара, ели. В июне подрастала медвежья трава – пучка, из неё тоже зелёные щи варили.
Собирали в лесу грибы и ягоды, добывали кедровый орех, из берёзовой чаги и брусничника, смородиновых листьев заваривали чай. Удивительно, как мы, вечно голодные, раздетые и разутые, выжили. Видно, мама с бабушкой за нас много молились! С ранней весны до поздней осени, пока снег не пойдет, бегали босиком или в каких-то матерчатых тапочках. Один Господь знает, как выжили мы в таких тяжёлых условиях.
Образования не получили. Я проходила в школу только один год, братья и сёстры окончили начальные классы. После Петровки переехали в Берёзовку, где мама работала на свинарнике. Брат Яша пошёл помогать ей, позже стал работать на комбайне. Я тоже, как могла, старалась её поддержать. Оставалась после смерти бабушки в войну за хозяйку в доме.
А с 14 лет начала самостоятельно работать дояркой на ферме. Дали мне, как взрослой, группу из 18 коров. Доили вручную, на ферме после войны не хватало мужских рук, и мы, дети-подростки и женщины, выполняли ещё и другую работу – поили и кормили коров, чистили коровник.
Была я маленькой, худенькой, от тяжёлой работы стали сильно болеть и опухать руки. Глядя на меня, бригадир чуть не плакал: «Как же мне тебя, Машенька, жалко-то! Как же тебе тяжело, дочка!» Я не жаловалась никому, плакала украдкой, чтобы мама не видела. Очень мне хотелось ей помочь, ведь она всех нас сберегла, куска хлеба для нас не жалела, делилась с нами последним.
В войну было голодно, но и после неё не сразу стали жить хорошо. Питались скудно. Весь день на ферме, еды почти никакой – где стакан молока выпьешь украдкой, где сои, которую привозили для откорма скотины, поешь.
Позднее дали мне два доильных аппарата и стала я доить уже не 18, а 100 коров. В общей сложности, отработала дояркой на ферме 45 лет. Приобрела к старости кучу болячек. Много раз получала денежные премии «за добросовестную работу в выполнении социалистических обязательств за «зимне-стойловый» или «ударный труд за летне-пастбищный период» какого-либо года, десятки благодарностей и Почётных грамот от руководства и парткома совхоза, райкома партии. Перед выходом на пенсию наградили меня медалью «Ветеран труда».
Помню всё, но зла нет
Перебирая семейные фотографии, Мария Яковлевна вспоминает, как в 1955 году познакомилась с парнем-детдомовцем, Александром Ивановым, таким же горемыкой, как она. Работал он трактористом в совхозе, был весёлым, работящим. Правда, выпивал, но жену и детей не обижал. Чтобы выжить, развели Ивановы полный двор скота, сажали большой огород. В их семье родилось и выросло трое детей: сын Александр (в 1957 году), дочь Лидия (в 1959-м), а в 1962 родился третий сын – Фёдор.
Супруги Ивановы прожили в браке 50 лет. Трудились, пока были силы и здоровье. Сначала в Берёзовке, а потом в Абане, на племзаводе. Работали, не зная праздников и выходных. Мария Яковлевна до сих пор жалеет о том, что уделяла детям мало внимания.
«Я сейчас иногда лежу ночью, не сплю, вспоминаю свою жизнь, как трудно мы жили, но ведь всё перетерпели и вынесли такое, что нынешней молодёжи и представить-то трудно. Ночь ещё, три часа, на дворе темно, хоть глаз коли. Особенно зимой, но надо вставать. Надо успеть вытопить печь, покормить-попоить скотину, приготовить детям и мужу еду, а потом бегом на ферму. Идём с соседкой на ферму, торопимся.
Уйдёшь – темно, дети спят. Днём часиков в 12 прибежишь, кое-какие дела по дому переделаешь, и опять назад, на ферму, на вечернюю дойку. Домой приходишь, опять темно. Толком-то и пообщаться с детьми времени не было. На ферме ведь за животными каждый день уход нужен.
Муж, как и я, тоже дома не сидел. Если бы не добрые люди, кем бы выросли наши дети – неизвестно. Спасибо учительнице, Марии Костерной, которая видела, как мы живём, будила моих детей в школу, пока они маленькими были. Когда подросли, сами стали в школу вставать. Краснеть мне за них не приходилось, они старались учиться. С ранних лет стали нам с отцом по хозяйству помогать.
Особенно старший наш сын, Саша. Он без дела сидеть не умеет, всегда себе работу найдёт. Как-то съездила я с ним в Берёзовку, интересно было повидать места, где прошла наша молодость. Встретила бывшего директора совхоза, а он мне и говорит: «Таких рабочих, как раньше, теперь нет. Да и не будет, наверное». И приятно, и нерадостно это было слышать, что теперь многое порушено, из того, что создавали своими руками мы и наши родители.
Обидно, что мы так пострадали в войну, столько горя перетерпели. Может, поэтому многие из моих родных и знакомых уехали потом из России. Даже из нашей семьи двое — сестра Елена и брат Александр — переехали с семьями в Германию. А мы в России остались. Куда нам ехать, если наши дети и внуки-правнуки здесь живут?
Обида осталась, а вот зла нет. Потому что ведь и русские жили не лучше нас, немцев, и другие тоже – и латыши, и эстонцы, и татары – все в войну жили тяжело. Всем сполна досталось.
Мне до сих пор не понять, как мы выжили в войну, все шестеро, ни один не умер. Как только мама с этим справилась?!»
