Никакой круглой даты, связанной с именем Александра Трифоновича Твардовского и его произведениями, вроде не предвидится в ближайшие дни. Но я вспомнил талантливого советского писателя и поэта просто так, без повода. Его поэма «Василий Теркин» стала первой моей «взрослой» книгой, которую я пронес через всю жизнь.
С нее, собственно, и началось мое знакомство с поэзией, если не считать сказок Пушкина. Потом, конечно, как у всех читающих людей моего поколения, были Мандельштам и Пастернак, Евтушенко и Смеляков, Ахматова и Гумилев… И еще много других имен.
Но кто знает, как могли сложиться мои читательские отношения с поэзией, не отвернулся бы я вообще от рифмованных строчек, если бы в детстве мне попал в руки не «Василий Теркин», а сборник какого-нибудь модного автора тех времен – не дай бог еще и графомана-стихоплета? Они и в СССР неплохо себя чувствовали, а сейчас и подавно. Несмотря на все худсоветы, издавались огромными тиражами. Особенно если вирши были про роль КПСС в построении коммунизма.
Но судьба была благосклонна, и первой моей поэтической книгой оказалась «книга про бойца». Судьба эта пришла ко мне на шестой день рождения в лице нашего соседа и друга моего детства дяди Кирюши, которого я, кажется, упоминал в своих заметках. Хорошего человека не грех вспомнить еще раз. Это был веселый и добрый русский пьяница. Но когда трезвый – трудяга. Бондарь и плотник, могильщик и пожарный. Кем он только не работал. Все умел, жизнь помотала. Руки у него были грубые, мужицкие. Но сам он был человеком тонкой душевной организации. Ведь не пистолет с пистонами и не пластмассовую машинку подарил шестилетнему пацану, который только-только научился читать. Книгу! Да какую…
Родители нередко дарили мне на дни рождения дорогие подарки – хорошие игрушки, велосипед, аквариум с рыбками… Но самым дорогим оказался все же «Василий Теркин» – скромная книжечка в бумажной обложке, которую дядя Кирюша, я подозреваю, купил на бегу, за полтинник, в киоске. И это оказался тот самый случай, когда дорог не подарок, а внимание. Неужели он знал?
Годам к 12 я зачитал ее до дыр и почти всю выучил наизусть. Бумажная обложка вскоре оторвалась, и я приклеил картонную. Так эта книга где-то и лежит в шкафу в родительском доме.
Сколько раз солдат Василий Теркин, который стал мне родным человеком, выручал меня – не сосчитать! Сколько школьных сочинений я написал про него… А всякие военно-патриотические смотры художественной самодеятельности? В школе, на заводе, на комсомольской стройке. «Ладно, уговорили, прочитаю что-нибудь из «Теркина». Читал с выражением со сцены. Получал грамоты.
Боец-весельчак и дальше вел меня по жизни. Благодаря ему я с первого раза поступил в университет. Прихожу на сочинение. На доске стали писать темы – первую, вторую, третью… не то, не то… Все, мне кранты, по Шолохову больше чем на трояк не напишу! И тут выводят последнюю, четвертую: «Образ советского солдата в поэме Твардовского…»
Э нет, думаю. Это вам кранты.
На устном экзамене по литературе тоже повезло: одним из вопросов были поэмы о войне. Опять на Теркине выехал. Проблема с поступлением была решена – две пятерки за два первых экзамена.
Уже в университете и позже прочитал все, что не дочитал в школе, – Шолохова, Фадеева, Достоевского. Но если б не Теркин, не было бы, возможно, никакого университета. Мог бы и остыть к учебе.
В начале этой заметки я немного слукавил, что нет повода вспомнить Твардовского. Есть. Хотя речь не сколько о нем, сколько о первой большой книге, которую ребенок, подросток возьмет в руки.
В интернетах опять развернулась дискуссия о школьной программе по литературе. Хитромудрые деятели от церкви, образования и каких-то полусумасшедших общественных организаций предлагают в очередной раз ее перелопатить. Одни хотят Чехова убрать, другие – Куприна, третьи – Достоевского. Слишком он, мол, сложен для десятиклассников. А вместо них включить в программу Пелевина с Улицкой, еще каких-то модных однодневок. Чуть ли не Сорокина.
Не сходите с ума, товарищи! Молодежь и так ни черта не читает. А приобщаться к чтению, я в этом убежден, надо с настоящей литературы. С той, которая на века. Пелевиными, при всем к нему уважении, можно вообще отвратить молодого человека от печатного слова.
Думаю, Александр Трифонович со мной бы согласился.
