В небольшом выставочном зале – портреты геологов и Север, Север, Север. Суровая и такая родная сибиряку природа. Мы находимся далеко-далеко от Красноярска, на небольшом хуторе Пикша – в Латвии. Здесь теперь живет легендарный директор детской художественной школы им. Сурикова Гунар Улманис.
Отпечаток на сердце
– Это особая картина, – на полотне перед Гунаром Вилисовичем Улманисом пустынный берег и бескрайняя морская гладь, по которой – где-то на уровне горизонта – движутся суда. – Мне мама говорила, что так и в жизни: или ты остаешься на берегу, где тишь и гладь, или плывешь там, среди больших кораблей, в неспокойном море.
Впервые пароход в его жизни появился в 1946-м: по Енисею советские власти пустили судно, чтобы собрать тех детей спецпереселенцев, которые хотят вернуться домой – в Прибалтику. Старшая сестра тогда уплыла, а Гунар остался с мамой: ему было чуть больше десяти. Его родных в 1941-м из латышского хутора Пикша выслали в деревню Танинка Уярского района. На старых черно-белых фотографиях он показывает большую семью в Пикше: сенокос, все родные, пятилетний Улманис сидит на телеге, рядом солидный мужчина улыбается. Карлис Улманис – первый президент Латвии, из-за родства с которым семья и была выслана в Сибирь. Из-за него Гунар вернется в 1991‑м на родину, чтобы создать музей. Но между этими событиями пройдет целая жизнь или даже, по словам Гунара Вилисовича, несколько.
– Одна жизнь – художественная школа, дело, которому я полностью отдал молодые и зрелые годы и получил огромную сердечную отдачу. Вторая жизнь – северные экспедиции. Там, на сибирских просторах, как мне кажется, я обрел дыхание внутренней свободы. Тут, в Латвии, третья жизнь – зов крови, земля предков…
Художником Гунар Вилисович стал случайно: ученик лесотехнического техникума заглянул на выставку в суриковской художественной школе. Получил такое сильное впечатление, что… поступил сюда учиться. А потом и в художественное училище, как только оно открылось в Красноярске. На каникулах ездил с экспедициями на Север, чтобы заработать на жизнь. Оттуда Гунар и «привез» необъяснимую любовь к Северу, его безбрежному пространству, пустынности.
– Оказалось, что пустота – там, где ничего нет, имеет свою красоту, свою привлекательность, свой магнетизм, – размышляет он. – Вот за что любят Север? В далекой Арктике – серый океан, на берегу куста зеленого не встретишь, люди – пришельцы. А увидел – и влюбился, и отпечаток на сердце – навсегда. Не зря говорят: Севером заболеваешь…
Главная тема жизни
В суриковскую школу Гунар Вилисович вернулся сразу после окончания училища: думал ли он, что школа станет самой большой любовью и главным делом всей его жизни?
– Тогда было особое время, хоть сейчас и осмеяно. Комсомольские стройки – сюда же ехали лучшие, талантливые, – Гунар Вилисович горько улыбается. – Менялось все, и в изобразительном искусстве тоже: у художников появилась элементарная свобода мышления. 60–80-е годы – рассвет советского изобразительного искусства, каждый художник искал свой путь. Задача найти свой стиль, свой характер стояла и перед изобразительными школами.
Главным достижением нашей школы, позволяющим ей греметь по всему Союзу, стало создание уникальной методики преподавания. До 60-х в художественных школах царил бескомпромиссный академизм: с 11 лет дети долгими часами рисовали гипсовые головы, предметы, как взрослые. Все понимали, что для детей, которым хочется свободного творчества, это слишком трудно, что это может отбить интерес к искусству вообще, но никто не понимал, что делать, как перестроить преподавание. Гунару Улманису удалось создать крепкую команду молодых учителей-художников, многие из которых недавно сами окончили школу. По крупицам они собирали лучшие методические находки во всех школах Союза – буквально не вылезали из командировок.
– На чем базировалась старая академическая живопись? На заливках: мягкой беличьей кистью залил, еще раз, еще, если надо темнее. И вдруг видим: раз – мазок во всю силу. И сразу столько эмоций! Смогут ли это дети? Где-то этот подход уже используют? Вот – в ленинградской школе: значит, едем туда, изучаем, пытаемся повторить у себя, – приводит Гунар пример работы над методикой преподавания.
Многие школы тогда впадали в крайности: либо учили детей как взрослых художников, не учитывая возраст, либо уходили полностью в детское спонтанное творчество, оно не предполагает профессиональной подготовки, а значит, и дальнейшего художественного образования. Суриковской школе, одной из немногих, удалось найти и удержать баланс: дать детям и свободу творчества, и основы профессиональной грамоты. А краю – ярких самобытных художников, которые известны во всем мире.
– Красноярская школа гремела на международных выставках – в Японии, Сомали, Чехии. Она давала начальную художественную грамоту на очень высоком уровне, – говорит художник. – Мне посчастливилось, что я имел возможность участвовать в этом процессе. Он ведь тогда был почти революционным, а значит – требовал смелости, настойчивости, душевных усилий. Сейчас вспоминаю свой коллектив (тогда редко хвалил коллег) – какой он был замечательный! Я все чем-то был недоволен, говорил: давайте больше и лучше… А сейчас с позиции возраста, прожитой жизни вижу – какие потрясающие это были люди! С какой душевной отдачей работали, каким созидательным мировоззрением обладали!
О самом Гунаре Вилисовиче в коллективе ходили легенды – о его бесконечной преданности школе, воспитанникам, искусству, о его даре разглядеть и укрепить талант, создать необыкновенную вдохновенную атмосферу. 28 лет он жил школой и оставил поистине роскошное наследство. По методике, созданной в то время, сейчас учатся воспитанники всех краевых художественных школ, но самое главное – жив рожденный им особый школьный дух. Гунар Улманис не терпел теоретиков: все преподаватели школы должны были продолжать творить, совершенствоваться как художники. Да и историческое здание, в котором сейчас учится молодежь, появилось у школы в 1983-м благодаря его усилиям.
С нуля. Но на прочной основе
С 1991 года Гунар Улманис живет в Латвии: вернулся. С нуля создал музей, посвященный своему знаменитому родственнику, полностью восстановил родовое гнездо. С улыбкой говорит, что первый экспонат – керосиновую лампу – привез в авоське с рижского базара. Теперь после часовой экскурсии можно получить полное представление о жизни латышского хутора начала прошлого века.
– Я здесь и архитектор, и историк, и искусствовед, и садовник, и ассенизатор, – Гунар Вилисович вертит в мозолистых руках шапку. – Только благодаря тому, что в детстве в Сибири я прошел хорошую школу жизни, умею все! Садить, копать, топором работать – все могу.
В музее несколько помещений отданы под картинную галерею – в ней работы самого Гунара Вилисовича, но почти 30 лет работы с детьми дают знать: в отдельном зале выставлены объемные коллажи воспитанников местной художественной школы. Мотки шерсти, кусочки ткани превращены руками детей в сов, в оленей, в груды льда…
– Еще одна преподавательская сложность – не подменить детское творчество своим, учительским, – размышляет педагог. – Вот насколько в этих работах выражены сами дети? Дал ли учитель им раскрыться или привнес свое? Получатся ли из них художники? 80 процентов детей художественно одарены от природы, но из большинства вырастают посредственные взрослые. А все потому, что они попали не в те руки.
На вопрос, скучает ли он по прежним временам – по ученикам и школе, Гунар Вилисович отвечает вопросом: можно скучать по прошлой жизни? Однако по тому, с какой теплотой он говорит о детских работах в своих залах, насколько подробно – о методике красноярского преподавания, становится понятно – детское творчество, красноярская история жизни для него была и остается главной темой, освещающей всю жизнь.
За такими разговорами мы пьем чай в доме Гунара Вилисовича. Это небольшой, очень скромный домик, который когда-то использовался для сезонных рабочих. Над замерзшими клумбами шелестят кронами кедры, посаженные сразу по приезде – 20 лет назад.
