Ваш звонок очень важен для нас… Доктор филологических наук Максим Кронгауз размышляет,почему советская грубость честнее современной вежливости

Ваш звонок очень важен для нас… Доктор филологических наук Максим Кронгауз размышляет,почему советская грубость честнее современной вежливости


Максим КРОНГАУЗ – не просто профессор, доктор филологических наук, автор монографий и один из основателей Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета. Максим Анисимович первым объяснил простым россиянам, что с любимым нами русским языком все, в общем-то, хорошо: пусть его и лихорадит время от времени, гибели «великого и могучего» в обозримом будущем все-таки не предвидится.

Мы спросили у автора лингвистических (!) бестселлеров «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель олбанского» о том, зачем стране нужны гуманитарии, какие изменения происходят в речевом этикете и куда, в конце концов, пропали отчества.

Интерес вопреки

– Максим Анисимович, сейчас гуманитарное образование находится не в особо хорошем положении – России нужны инженеры. Как вы считаете, зачем стране гуманитарии?

– Все-таки не гуманитарии, а гуманитарное образование. Оно необходимо, потому что формирует личность. И, конечно, гораздо приятнее жить в государстве, граждане которого являются личностями культурными. При этом совсем не обязательно быть ученым – достаточно просто обладать знаниями.

Гуманитарное образование сплачивает людей, поколения и нацию. Если его нет, мы распадаемся на отдельных специалистов, у которых нет между собой связи. Так что, я думаю, без гуманитарного образования страна в принципе обойтись не может – это большая ошибка, что сейчас его сокращают.

Получив такое образование, можно стать кем угодно – оно имеет ценность само по себе. А человек, который никогда не читал книжку, я имею в виду художественную литературу, наверное, может быть хорошим специалистом в какой-то своей области. Но культурным его уже не назовешь.

– На примере своего института можете рассказать, как сейчас живется гуманитариям?

– Трудно, очень трудно. В этом сентябре я ушел с поста директора – и именно по этой причине. Гуманитарное образование выживает в нелегких условиях. Наша задача сегодня – даже не развивать новое, а сохранить то старое, что у нас есть. И то непонятно, удастся или нет. Это задача, требующая больших усилий, мне не хочется тратить на это время, поэтому я решил заниматься наукой, а не администрированием.

Например, мы в РГГУ в прошлом году открыли магистратуру по компьютерной лингвистике. Выиграли большой грант, магистранты сразу же начали в нем участвовать, нам помогали крупные компании, в том числе IBM. А в этом году мы получили… ноль бюджетных мест. При условии, что компьютерная лингвистика – это не чистая наука, это практическая вещь. Сейчас это передний край всей лингвистики.

– Я не знала, что вы уже не возглавляете институт, это ведь все-таки ваше детище. За эти 12 лет, как вам кажется, что самое важное было сделано?

– Многое. Даже трудно все перечислить. Мы открыли несколько разных направлений, кроме фундаментальной науки есть направления, связанные с коммуникацией. Мы учим переводчиков широкого профиля. Открыли русистику как одно из направлений филологии. И это тоже очень важно. Сегодня, как, впрочем, и всегда, молодые люди не хотят идти на русистику – это самая непрестижная специальность. И так было, даже когда я учился, в конце 70-х годов: «Зачем заниматься русским языком? Его и так все знают». Я считаю, что это беда, и переломить ситуацию очень трудно.

Кроме того, одно из главных моих детищ – вне стен университета. Это летняя школа по лингвистике – для школьников, но с участием студентов. У нас есть взрослые – преподаватели нашего университета, есть школьники, а есть студенты, которые играют двойную роль – и учатся, и учат. Создается такая общая среда, в которой очень интересно заниматься лингвистикой, – поражаешься, как в нее вливаются школьники и с каким интересом они посещают занятия. Наши стенания по поводу того, что молодежь нынче ничего не хочет, просто беспочвенны: детям интересно учиться.

Мы занимаемся и популяризаторской деятельностью. Например, проводим лингвистические сезоны в Политехническом музее. Несколько лет еженедельно наши преподаватели и приглашенные ученые выступали с лекциями на какую-нибудь лингвистическую тему. Последний сезон был посвящен компьютерной лингвистике. Приходило очень много людей – я был просто этим поражен.

– То есть интерес к лингвистике все-таки есть, несмотря на то, что сейчас утверждают обратное?

– Да, есть, он растет – это и любопытно. Условия все хуже, а интерес все больше. Бюджетные места сокращаются, а у нас студентов не меньше, потому что мы добираем за счет тех, кто готов платить за обучение. Но это странное противоречие: если есть интерес, он должен поощряться, а здесь получается интерес вопреки.

Естественное стремление быть понятым

– А как вы считаете, какие корни у этого интереса?

– Я думаю, это отчасти результат тех усилий, которые мы прилагали. Кроме того, что я назвал, есть еще много лингвистических мероприятий для детей – например, традиционная олимпиада по лингвистике, теперь организована еще и Международная лингвистическая олимпиада. Есть кружки в РГГУ и МГУ для школьников разных классов – хоть это и не подготовка к поступлению, они всегда пользуются спросом.

Отчасти это результат стремления ученых говорить на языке, понятном всем. Еще недавно в среде лингвистов казалось не совсем приличным излагать высокую науку не академическим языком, а понятным. По-видимому, в 2000-е годы это удалось переломить, и действительно сейчас мы наблюдаем всплеск интереса к лингвистике – и традиционной, и современной. Сегодня вообще стало интересно изучать то, как язык меняется, и то, как он сталкивается с другими языками. Мы живем в такую эпоху, когда наш объект живой.

– Большинство знает вас как популяризатора – автора статей, книг – «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель олбанского». Как вы пришли к тому, что сложные научные вопросы нужно излагать именно простым языком?

– Мне всегда нравилась не только чистая – теоретическая – лингвистика. Чем старше я становлюсь, тем мне интереснее содержание, а не форма. Но даже первые свои популярные статьи я написал, еще когда был аспирантом. Это естественное стремление быть понятым, которое сильнее внешних обстоятельств.

– Третью книгу задумываете?

– Популярную? Сейчас я занимаюсь научной монографией, посвященной русскому речевому этикету. У меня есть некоторые сомнения – писать ли только научную книжку или издать и научно-популярный вариант тоже. Может быть, и стоит, ведь этикет всегда привлекателен, и не только для лингвистов. Есть еще идея написать что-то в области связи языка и мышления – очень интересно развитие человеческих идей.

Так что тем много, а если продолжать линию, связанную с русским языком, то мне бы хотелось отчасти выйти из традиционной лингвистики. В книге «Самоучитель олбанского» я две главы посвятил уже не языку, а коммуникации, в том числе конфликтной. Как живет конфликт – как развивается, чем заканчивается. Отчасти на материале Интернета, потому что в нем сохраняются «вещественные доказательства». Вообще Интернет нам дал очень много возможностей – он сохраняет ту устную речь, которая раньше никак не фиксировалась, исчезала.

Честный советский этикет

– Почему именно речевой этикет?

– Мне хочется описать не этикет, который должен быть – такой идеальный вариант, а сохранить ту картину, которая есть сейчас: реальное поведение, неписаные правила. Хочется уловить это и описать, потому что он тоже на наших глазах меняется. Очевидно, что в советское время речевой этикет был иным, а сейчас мы испытываем влияние этикета западного. У него есть вполне понятные проводники – всевозможные сетевые магазины, где людей специально учат здороваться. Но главное, конечно, что люди свободно путешествуют. Это совсем иная вежливость, чем в советское время.

– Можно ли назвать какие-то ключевые особенности нынешнего речевого этикета? В частности, конечно, хотелось бы спросить вас о пропаже отчеств из речевой практики.

– Я могу две истории из собственного опыта рассказать, которые меня сразили наповал. В сентябре был на книжной ярмарке в Пензе. После выступления ко мне подошли две школьницы и с огромным уважением обратились ко мне: «Максим, а что вы думаете…» И это поразительно, конечно, потому что даже 10 лет назад, когда изменения начались, такое невозможно было себе представить. Все-таки – школьницы, это не Москва, в которой все начинается раньше. И это значит, что изменения уже произошли, – девочкам можно так обратиться к взрослому профессору, не желая его обидеть.

Вторая история. Несколько лет назад у меня зазвонил мобильный телефон. Я ответил, человек спросил: «Господин Кронгауз?» – «Да». И я подумал, что звонит какой-то иностранец, потому как кто еще будет так обращаться! Следующая фраза была такая: «Максим, я хочу у вас спросить…» Вот этими двумя фразами он, с моей точки зрения, промахнулся мимо того этикета, к которому я привык. Такой перелет – и сразу недолет. Потому что я, конечно же, обратился бы по имени-отчеству. Но он выбрал, с одной стороны, такую отчуждающую формулировку, с другой стороны – слишком близкую. Это означает, что у нас сейчас этикет уже не понять: мы барахтаемся в некотором неустойчивом состоянии, но тенденция очевидно идет в сторону утраты отчеств. И если они сохраняются, то только в определенных коммуникативных средах: в академической, в школах, в медицинских учреждениях, которые тоже консервативны.

В политике отчество иногда используется, иногда – нет. Скажем, если политик приходит на телевидение, как правило, его представляют по имени и фамилии, а потом обращаются по имени и отчеству. Особенно если он немолод. Но все же это не очень устойчивая ситуация, и скорее мы движемся к утрате отчества. Жаль, потому что это традиция.

– От каких еще речевых традиций мы уже отказались?

– Мы отказались от советской вежливости, которая, к слову, была довольно грубой. Это, конечно, парадокс, но тем не менее было именно так. Что сейчас происходит? Мы копируем западные образцы, в частности, обязательное приветствие по телефону. Вот если мы позвоним в обычную поликлинику, наиболее вероятно, что нам ответят: «Да» или «Алё». А если звоним в частную: «Поликлиника такая-то, ваш звонок очень важен для нас». Иногда это копирование, скажем так, правильное: мы видим, что представители сервиса больше уважают клиентов, по крайней мере, есть знаки этого. Но иногда копирование выглядит нелепо: если я слушаю в течение получаса фразу «Ваш звонок очень важен для нас», понимаю – это совсем не так. Вежливость должна подразумевать поведенческий аспект – это не только слова.

Еще одно такое интересное явление – благодарность вперед. Она в русском языке присутствовала, в виде такого «заранее благодарю», в коммуникации «снизу – вверх», от подчиненного начальнику – немножко униженная благодарность за еще не сделанное. В европейских языках есть благодарность вперед в несколько иной коммуникативной ситуации – «сверху вниз», то есть буквально от начальника к подчиненному. Так, например, когда я был во Франции, мы пришли в банк, а он в этот день был закрыт. Висела табличка «Спасибо за понимание». То есть нам причинили неудобство, а благодарят за понимание, которого в принципе может и не быть. То есть мне немного навязывают стратегию – и такая «благодарность вперед» появилась и у нас, в первую очередь в деловой переписке. Такое «спасибо» не оставляет лазейки. Это достаточно любопытная вещь: наша советская грубость была намного честнее, чем такая вежливость. Вежливость, которая заставляет меня что-то сделать.

У нас много русских языков

– На одном сайте я видела вашу цитату, которая меня зацепила: «Величие и могущество русского языка основывается на двух столпах. Первый: великая русская литература. Второй: как это ни парадоксально прозвучит, огромное число не очень грамотных людей. Они никогда не перейдут на английский язык, как это происходит в современных европейских обществах, которые стали двуязычными, что является некоторой угрозой их языкам».

– Я бы поправил немного – не неграмотность, а консервативное нежелание изучать другие языки. И перефразировал так: два столпа – это литература, известная во всем мире, и «держание» за свой язык. Это очень важно, потому что образованные люди, с одной стороны, создают вершины литературные – используют язык лучше. А с другой стороны, они более мобильны – легче переходят на другой язык. Консервативная часть общества тоже нужна – те, кто принципиально придерживается только родного языка.

– На самом деле именно они, «консервативная часть», говорят о порче языка.

– Я с этим не согласен, но это тоже очень важно. Потому что всегда должны быть конкурирующие стороны – тогда язык развивается, тогда он не впадает в крайности.

Что касается порчи языка, то я часто привожу в качестве анекдота такую фразу: «Ну какая же порча, если мы все время говорим-говорим-говорим… И даже если бы у нас осталась одна тема «Гибель языка», мы бы о ней столько говорили, что не дали бы ему погибнуть».

По-моему, сейчас наоборот – абсолютная свобода. Кого-то она раздражает – «Зачем вы так говорите? Так раньше не говорили!», но это и есть развитие языка. Порчи нет, а есть интересные факты. Это не означает, что человек должен отказываться от своих привычек, – я сам как носитель языка вполне консервативен и не все новые слова употребляю. Но то, что они появляются, для меня интересно, а не вызывает реакцию брюзжания, ворчания и плача. Это неизбежная вещь, и в общем-то этому надо радоваться. Кто-то готов, кто-то не готов – в этом нет ничего страшного: говорите как говорите. Это вообще вечный спор консерватора и новатора: консерватор цепляется за свою культуру и поддерживает ее, новатор стремится все изменить, а правда жизни – она где-то посередине.

Если мы возьмем нашу огромную страну, увидим: я приехал – и немножко иначе говорю. Если размышлять с позиции консерваторов, у меня чуть более испорчена речь, чем у вас. Только потому, что в Москве больше изменений, больше новаций, – сюда же не все доходит.

Я уж не говорю о том, что есть вещи, которые изначально называются по-другому. Есть словечки – наши, ваши. Наши более известны, потому что словари издаются в Москве, например, красноярское «двоячок» у нас не используется. И это не означает, что «двоячок» нужно запретить вовсе и оставить только нашу «двушку». Запретить провинциальную речь и оставить только столичную. Это замечательно, что есть такие слова, – у нас огромная страна и язык, который нужен всем. Он не может быть одинаковым. Можно даже сказать, у нас много русских языков и в то же время он один – мы же понимаем друг друга вне зависимости от того, где живем – здесь, в Москве или в Америке. Важно, что он разный, – и не нужно клеймить чужой. Если к любой речи относиться с уважением, то, мне кажется, это обеспечит долгую и счастливую жизнь русского языка.

ДОСЬЕ

Максим Анисимович КРОНГАУЗ – профессор, доктор филологических наук, заведующий кафедрой русского языка, в 2000–2013 годах – директор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета. В последние годы занимается в основном изучением современного русского языка. В 2007 году написал книгу «Русский язык на грани нервного срыва», в которой призывает коллег и чиновников не впадать в истерику по поводу состояния родного языка. В 2013 году – «Самоучитель олбанского», который рассказывает о языке Интернета.

Всего опубликовано около 300 научных работ (монографии, учебные пособия, учебники).

Родился 11 марта 1958 года в Москве.

В 1975–1980 годах учился на филологическом факультете МГУ. В 1981–1984 годах – в аспирантуре на кафедре структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. В 1984–1989 годах работал научным редактором в издательстве «Советская энциклопедия». Участвовал в создании Лингвистического энциклопедического словаря.

В 1989–1990 годах работал научным сотрудником Института проблем передачи информации Академии наук СССР в лаборатории компьютерной лингвистики.

С 1990 года работал старшим преподавателем кафедры русского языка в Московском государственном историко-архивном институте, с 1999 года утвержден в должности профессора, с 2000 года – директор Института лингвистики РГГУ. В 2003–2005 годах работал приглашенным профессором в университете Стендаль Гренобля
Читать все новости

Видео

Фоторепортажи

Также по теме

Без рубрики
29 марта 2024
Работаем на благо нашей общей Победы!
Команда проекта Общественной палаты Красноярского края «ИZ Сибири – сынам России» в очередной раз доставила гуманитарный груз в зону спецоперации.
Без рубрики
29 марта 2024
Скорпионы в головах
Сколь бы правдоподобно ни выглядели экспертные и народные версии, которыми обрастает расследование теракта в Красногорске, лучше все-таки дождаться первых официальных результатов и попутно
Без рубрики
29 марта 2024
Общая боль
Нет сейчас в России человека, которого не потрясло бы нападение террористов на мирных граждан, пришедших в пятничный вечер на концерт