Этот томик с падающим пером на обложке Виктор Петрович еще успел подержать в руках. Последнее прижизненное издание его друг иркутянин Геннадий Сапронов, некогда торговавший железными дверьми, чтобы иметь возможность издавать Астафьева, принес прямо в больницу.
Рассказ «Пролетный гусь» – своеобразный слепок с судеб сотен тысяч молодых людей, ушедших на войну и оказавшихся ненужными стране сразу после Победы.
Это и про самого Астафьева. Главному герою рассказа – Даниле Солодовникову, как и демобилизовавшемуся писателю, некуда возвращаться. Дома и родных у него нет. Случайно знакомится он с бывшей госпитальной медсестрой Мариной. Поженившись, они оседают в крошечном городке и отчаянно пытаются выжить в тяжелое послевоенное время.
Настоящим ударом судьбы становится для них возвращение сына хозяйки того дома, где они временно обрели приют. Он просит вернуть ружье, которое сильно выручало их: Данила постоянно охотился, чтобы иметь возможность принести домой хоть какое-то мясо. В первую очередь – сыну Аркаше. «У него на пересчет выступали по бокам ребрышки, выглядел он года на два с половиной, хотя шел ему четвертый. А все от неустройства, от нервности, от слабого питания матери. И где им что взять?» Бульоном от последнего добытого гуся напрасно они пытаются накормить мальчика – проглотить его он уже не может. Смерть сына настолько подкосила бывшего солдата, что он в несколько месяцев сгорает от чахотки. Марину выгоняют на улицу – она едва находит временное пристанище в кладовке, заваленной мусором, а впоследствии решает, что жить ей больше незачем…
Идея поставить спектакль по Астафьеву принадлежала Олегу Табакову. Только москвичи добавили в спектакль вторую часть – по светлому рассказу Астафьева «Бабушкин праздник». В феврале 2002 года в Московском художественном театре имени Чехова состоялась премьера спектакля «Пролетный гусь» – с тех пор уже более 20 лет на него крайне сложно попасть. Последний в этом году спектакль должен состоятся 19 декабря – билетов уже нет. С ним актеры объехали всю страну, а в 2014-м, к 90-летию писателя, побывали и в Красноярске.
В 2004 году создатели спектакля, режиссером которого стала Марина Брусникина, были удостоены Государственной премии РФ. Виктор Петрович отмечен Госпремией посмертно.
За то время, что идет «Пролетный гусь», мы сами уже постарели, множество детей у нас родилось, – рассказывал Эдуард Чекмазов (Данила в рассказе «Пролетный гусь»). – Иногда думаешь: пора заканчивать, но только делаешь шаг на сцену, видишь глаза людей – и ты уже не можешь просто оттарабанить текст. Думаешь: ну пожалей себя! Сколько можно сердце рвать, надо хоть немного себя поберечь! Но заводишься и остановиться не можешь. Такая сила у этого текста, у этого спектакля.
Актер Лев Дуров отправлял свои рассказы Астафьеву, и тот попросил его не писать
Виктор Петрович был знаком со многими известными людьми, в том числе общались они и с актером Львом Дуровым, который бывал у него и в Овсянке.
Он не раз вспоминал, как классик «запретил ему писать». Несколько рассказов были отправлены с художником-фронтовиком Евгением Капустиным, который передал их Астафьеву, улетающему в Сибирь. Через какое-то время писатель позвонил из Красноярска.
– Тут Капустин дал мне на дорожку твои рассказы, – сказал он. – Мы читали их и так хохотали, что чуть самолет не перевернули. А ты никогда больше не пиши: графоманов и без тебя хватает.
Тем не менее у Дурова впоследствии вышла книга воспоминаний, где есть целая глава, посвященная Астафьеву. О его непередаваемой манере разговора, о том, как он поражал своей удивительной мудростью тех, кому посчастливилось поговорить с ним по душам. Оказывается, тогда в Хотьково под Москвой жила женщина, которую он считал второй матерью, – тетя Сима. В войну она к эшелонам с ранеными подносила ягоды и грибы. К ней они ездили вместе.
– Вить, я тут телевизор смотрела. Ну что ты все в драки ввязываешься! Вот ты написал рассказы, а они убить тебя грозятся.
– А чего мне бояться? – засмеялся Петрович. – Войну прошли – не боялись, а теперь я козлов всяких бояться должен? Я пишу о том, о чем не писать просто не могу.
Астафьев совершил поездку на греческий остров Патмос
Последние два десятилетия жизни писателя прошли в Сибири, но именно в это время он активно выезжал за границу – бывал в Польше, Японии, Колумбии, был в Брюсселе на Конгрессе творческой интеллигенции Европы.
Корреспондент «Правды» в Нью-Йорке Виктор Линник рассказал в своей книге о том, как Астафьев приезжал в Питсбург на очередную конференцию. Американцы предполагали, что перестройка в СССР может быть очередным коварным планом Москвы: к приезжающим приставляли особых людей, чтобы попытаться узнать, что же там на уме у российского руководства. И Астафьев был на особом счету – считалось, что он близок к Горбачеву.
Особым событием, которое, как считают исследователи творчества писателя, повлияло на формирование его христианского мировоззрения, стала поездка на остров Патмос, где была основана древняя обитель: «…на празднование девятисотлетия этого монастыря и занесло меня, русского человека, аж из далекой Сибири».
Рассказ об этом можно найти в его сборнике затесей – писатель делится своими впечатлениями: оказавшись в Греции, совершенно не зная местного языка, он знакомится с сербским священником Иринеем. Писателя, пережившего многие катаклизмы XX века, отлично знавшего, что такое раскулачивание и коллективизация, война, поражает мирное устройство обители, где, казалось, за века ничего и не изменилось. Он всматривается в многочисленные иконы, очень древние, и у него создается ощущение, что «чего-то не хватало»:
Хожу, глазею и досадую: ну что-то неладно на иконах? И где-то уж на третий день ахнул: «Дырки! На иконах нет дырок!»… я ж не видел икон необобранныx, неизмордованных и, как современные дети не видят чистого неба и думают, что оно вечно было в дымах, в копоти, так и я – привык видеть иконы в дырках, будто испрострелянные картечью и шрапнелью.
Пройдет всего несколько лет, и в Овсянке Астафьев сможет построить небольшой храм, освященный в честь святителя Иннокентия Иркутского: прежняя церковь была закрыта в 30-е годы, из нее сделали пекарню, а еще чуть позже и вовсе «растащили на дрова».
А тогда, на Патмосе, отец Ириней прощается с писателем и неожиданно спрашивает:
– Вы иногда креститесь, но как-то стеснительно, зажато. Пробуете веровать?
– Пробую, отец Ириней. Да ведь недостоин. Будучи голодным беспризорником в детстве, воровал хлеб, на войне стрелял в людей…
Отец Ириней внятно и печально смотрел на меня и совсем уж тихо молвил:
– Все мы недостойны, но верить и надеяться надо.
