Взятки я давал раза два-три в жизни. Давно. Гаишникам. Рублей сто-двести и полюбовно – то есть они деликатно намекали, а я соглашался.
Свою миссию они выполнили: поймали нарушителя и наказали. А то, что эта сторублевка (официальный штраф составлял примерно ту же сумму) пойдет не в государственный карман, а в частный, меня не смущало. Даже наоборот: в 90-е, а это происходило именно тогда, государство ассоциировалось с унитазом – принимает все, на выходе – ничего. А тут живая денежка, которая пойдет живому человеку. Мой близкий знакомый работал тогда в ГАИ, и я видел, как он живет – иногда, простите, жрать было нечего. Пробраться в «элиту», покрывающую преступников и берущую огромные взятки, у него не хватило наглости. И совесть не пускала. Эти, которым я давал сторублевки, видимо, были из таких же. Один, помню, даже сказал, будто оправдываясь: «Завтра Восьмое марта. Подарки нужны». Пойдет человек, купит какие-нибудь колготки в универмаге – что здесь плохого, если жизнь не дает это сделать ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ? Так что никакого гражданского презрения к этим тихим коррупционерам у меня не было. Нет и сейчас. Хотя не знаю, как бы я поступил и что чувствовал, окажись на их месте хищные, несытые морды, которые начали бы обшаривать машину в поисках какой-нибудь законной закорючки, которую при желании всегда можно найти. Одного моего коллегу как-то пытались привлечь за отсутствие одной таблетки в стандарте валидола – аптечка, выходит, некомплектная. Другого – за перевозку вил в багажнике: вилами можно убить…
Вывод: даже такое нехорошее дело, как взятка, можно обставить по-человечески, а можно по-свински.
Кажется, Бердяев первым заметил, что в русском сознании правда важнее закона – и в этом наше принципиальное отличие от Запада. Правду невозможно зафиксировать каким-либо нормативом, она распознается только нравственным чувством и отчасти традицией.
В западную сторону мы движемся третье десятилетие, и, надо признать, не без успеха. Это заметно не столько по изобилию товаров на магазинных полках, новых машин на дорогах, заполненным по вечерам кафе и клубам, сколько по тому, как явно мы превращаемся в матерых законников. Может быть, даже и не мы, а пресса, пропихивающая в центр общественного внимания то, как нас обманывают, травят, нарушают наши права. Сейчас, я заметил, о просроченных йогуртах по телевидению рассказывают в той же тональности, что об изменниках Родины в 70-х и о маньяках-людоедах после перестройки. Торговать лежалым товаром, безусловно, плохо, но в данном случае это не йогурт, а инструмент, формирующий отношение к окружающей действительности.
Теперь главными качествами гражданина считаются бдительность и правовая грамотность, доверие является свидетельством глупости, а фраза «Может, договоримся?» воспринимается исключительно как увертюра коррупционного акта.
Лет пять назад был популярен образный термин – диктатура законности. Помнится, все люди доброй воли были за такую диктатуру, потому как мы движемся, пусть и не без проблем, от отсталого общества к развитому, где главенствует право и никто не будет обижен.
Что касается обиженных, то это вряд ли сбудется.
Один пример. Госдума готовится обсуждать очередной законопроект об оскорблении чувств верующих. О чем речь, пока не совсем ясно, но массовый поиск оскорбляющих объектов и субъектов уже идет полным ходом. Если обобщить, то вещей, не оскорбляющих никого, в мире просто не существует.
Многое из того, что происходит, я не в состоянии понять, поскольку являюсь продуктом того, отсталого и абсолютно неправового, общества. То, что позволяло ему не опускаться до нынешнего демонстративного скотства (часто маскируемого под современное искусство и защиту гражданских свобод), тысячекратно оболгано и осмеяно. Например, культивируемый страх обидеть другого – особенно незнакомого. Это может показаться нелепым для страны, в которой процветало бытовое хамство, тем не менее этот страх считался принадлежностью любого порядочного человека. Поэтому я никогда не пойму того, кто по доброй воле надевает майку с надписью «Все Наташи б…» или с какой-нибудь карикатурой в духе Лео Таксиля и шлепает по улице бодрый и счастливый.
Страх переродился в свою противоположность и теперь называется гражданской позицией, свободой слова, правом на самовыражение и пр. На этом фоне дежурные всхлипы о том, что обществу надо объединяться и вообще жить дружно, выглядят какой-то нелепицей.
