Алексей Варламов, один из крупнейших российских писателей, ректор Литературного института имени А. М. Горького, приезжал в Красноярск для участия в VIII конгрессе Российского общества преподавателей русского языка и литературы, прошедшем недавно в СФУ. Какова роль современной отечественной словесности, что ждет ее в будущем – об этом и многом другом его интервью НКК.
Алексей Николаевич Варламов
Писатель, публицист, историк русской литературы ХХ века.
Автор книг «Михаил Булгаков», «Алексей Толстой», «Пришвин», «Розанов», «Александр Грин», «Андрей Платонов», «Григорий Распутин», «Василий Шукшин. Вольному воля», романов «Купол», «Лох», «Мысленный волк», «Душа моя Павел», «Одсун. Роман без границ», множества сборников повестей, рассказов, очерков.
Доктор филологических наук, профессор МГУ, ректор Литературного института им. А. М. Горького, член Совета при президенте Российской Федерации по культуре и искусству, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации.
– Алексей Николаевич, начнем с вопроса, который вам сейчас задают чаще других, – о новом романе «Одсун. Роман без границ». Как появился замысел и почему эта книга написана именно сейчас?
– Толчком к написанию романа стало событие, возможно, случайное. В 2017 году я оказался в небольшом чешском городе Есенике – почти Есенин, если заменить последнюю букву и ударение, а оно у чехов, как всегда, на первый слог. Очень красивое место, замечательные люди, все тихо, мирно, прекрасно… Но вскоре начали «вылезать скелеты» из этого дивного шкафа. Мы жили в доме, в котором много лет никто не селился, поскольку до Второй мировой войны он принадлежал немецкому судье, покончившему с собой, и оттого имел дурную славу. В конце концов в нем поселился чешский православный священник с женой… Как-то меня это встрепенуло – кто этот судья и почему он свел счеты с жизнью? Потом, бродя по окрестностям городка, я увидел памятник человеку, который показался мне очень знакомым, это был Гоголь. Что он там делал, непонятно… Затем нас познакомили с греком, прожившим всю жизнь в этих краях, и он рассказал нам свою историю… Потом я побывал на захоронении наших военнопленных – там неподалеку был концлагерь. Не знаю, как сейчас, но тогда чехи очень уважительно относились к этому мемориалу, 9 мая всегда собирались и отдавали воинские почести… В конце концов все эти странные события и рассказы сплелись в клубок и меня не отпускали. И я начал эту историю распутывать…
Местность, где находится городок, это Судеты, та самая область, которая перед Второй мировой была отнята у Чехословакии, а после войны вернулась в воссозданную страну. В течение семи предшествующих столетий она принадлежала немцам, и там разворачивалась трагическая история взаимоотношений двух народов, чешского и немецкого. Это отразилось в истории городка, который стал своего рода рамкой для моей картины, а сама судетская тема – отправной точкой для размышлений об истории другого конфликта – России и Украины. Однако мой роман не политический, скорее наоборот – попытка поразмышлять о том, как маленькие люди становятся заложниками большой истории… Я задумал и начал писать книгу за несколько лет до начала СВО, отчего военных действий там нет, равно как и прочей текущей повестки, но все же это материал очень горячий.
– Одна из центральных тем романа – послевоенная депортация немцев из Судет, о чем говорит само название («Одсун» по-чешски «изгнание». – НКК), – что призвана донести до российского читателя?
– Ужасает само обстоятельство, что люди на земле всю свою долгую историю воюют, вместо того чтобы жить мирно. Мысль банальная, но от этого она не утрачивает актуальности. И в Судетах меня больше всего поразил контраст между тихой, почти идиллической землей и теми событиями, которые на ней происходили. Изгнание немцев было предельно жестоким – по сути, своего рода холокост. Более того, чехи сознательно использовали методы холокоста, начиная с того, что заставляли немцев носить на одежде огромную букву N…
– Так же делали хорваты с сербами…
– Устойчивые повторяющиеся мотивы насилия одного народа над другим, одной группы людей над другой – главное впечатление, которое легло в основу этой книги. Какое-то время мне казалось, что все осталось в прошлом веке, тысячелетии, но нет…
– Вы получили известность как автор множества книг из серии ЖЗЛ. Затем появился ваш роман «Мысленный волк», действие которого происходит в период Серебряного века, а целый ряд героев явно напоминает тех, чьи биографии вы писали, – Пришвина, Розанова… Кто-то из критиков сказал, что роман появился оттого, что вам было тесно в рамках биографа.
– Документальная проза – коридор, в котором ты ограничен фактами, шаг вправо или влево сделать невозможно. Читателю в данном случае абсолютно неинтересны твои домыслы и фантазии, все это должно быть глубоко спрятано. А в романе ты сам себе хозяин, можешь позволять вольности, авторские допущения.
– Альбер Камю говорил, что роман как жанр был востребован из-за стремления человека увидеть жизнь в ее целостности. Но вот писатель Павел Басинский пишет, что сегодня роман не может угнаться за действительностью… Роман утрачивает свою актуальность?
– Заметьте, сейчас актуальных романов вообще немного. Если взять русскую классику XIX века, хотя бы из школьной программы, то практически всех героев Пушкина, Тургенева, Чехова можно было встретить в тогдашней жизни. Наши классики писали в основном о своем времени. Сегодня на злобу дня пишется скорее публицистика, очерк, но проза крупной формы – практически нет. Думаю, отчасти причина в том, что сегодняшний писатель не может конкурировать с теми каналами информации, которые освещают актуальную повестку, и потому себя чувствует более защищенным, когда есть временная дистанция. Даже если это актуальный роман, все равно у него будет заход в прошлое. «Одсун» я считаю актуальным, но все же более половины его содержания – воспоминания главного героя о том, что было когда-то.
– Все же какие из сравнительно недавних романов можно считать актуальными?
– Их немного. Например, «Елтышевы» Романа Сенчина можно назвать актуальным чтением для того времени, когда эта книга была написана. И его же «Зона затопления». Сенчин вообще один из авторов, пытающихся работать с современностью, но для нынешней литературы это скорее исключение.
– Как вы оцениваете общественную и культурную значимость современной российской литературы? Нынешние писатели по-прежнему «властители дум»?
– Не думаю, что они властители дум именно как писатели. Если у литератора, помимо собственно его таланта и призвания, есть еще желание заниматься общественной, политической деятельностью, то тогда приставка «писатель» хорошо работает. Это придает вес его позиции, которая выражается именно в телеграм-каналах, в СМИ, но не на страницах художественных книг. А вот несколько десятилетий назад все было иначе. Повесть «Прощание с Матерой» Валентина Распутина имела не только читательский успех, но и реальное воздействие на действительность того времени, ведь можно с уверенностью говорить о том, что именно писатели в 70-х годах остановили проект по повороту сибирских рек в Среднюю Азию. Если посмотреть еще дальше в прошлое, то тургеневские «Записки охотника» сыграли огромную роль в отмене крепостного права… Не думаю, что сегодня художественный текст, именно как текст, обладает такой же степенью воздействия. Литература заняла другую нишу, и ее основная функция – эстетическая.
Фото: Руслан Рыбаков
– Следовательно, само чтение превращается в занятие элитарное?
– Когда речь идет о серьезной художественной литературе – да. Если раньше популярность чтения была сравнима с популярностью эстрады, то сегодня это «консерватория», которую посещают истинные любители и ценители классической музыки. Такое превращение – данность, но ничего трагического я в том не вижу. Мне кажется, сегодня писателю нужно искать своего читателя или круг читателей. И, как правило, хорошие книги читателей находят. Не очень верю в то, что можно вернуть ту ситуацию, когда мы были самой читающей страной, однако если лет пятнадцать-двадцать назад, когда очень резко начали сокращаться тиражи книг и литературных журналов, у меня были опасения, что так все дойдет до нуля и писатели станут никому не интересны, кроме самих себя, то сегодня мы видим: все-таки до нуля дело не дошло. Обычная нынешняя практика – сначала тираж две-три тысячи, потом, если автор становится более известным, пять-десять тысяч и больше. Кроме того, сейчас очень популярны аудиокниги, электронные версии. То есть какое-то количество читателей набирается, пусть это и не шестизначные цифры, как раньше, но тем не менее… Большую роль стали играть книжные ярмарки. Люди туда приходят, потому что им интересно посмотреть на писателей и на то, что вообще сейчас издают.
– Вопрос к вам как ректору литинститута. Этот уникальный вуз создан в ту эпоху, когда профессия литератора была в буквальном смысле профессией, потому что, попросту говоря, было куда положить трудовую книжку. Сегодня литературовед или критик могут устроиться в какую-нибудь редакцию или преподавать, а прозаик или поэт с дипломом литинститута куда пойдут? Понимаю, что вопрос наивный…
– Совершенно нормальный. Что касается поэзии, то она вообще более всех пострадала в результате перехода литературы к рынку. Не уверен, что за стихи вообще платят хоть сколько-то серьезные деньги – если, конечно, ты не поэт-песенник или поэт, выступающий на концертах с большим количеством публики. Вряд ли стихотворчество сейчас можно считать профессией – большинство людей пишет стихи из любви к самой поэзии. Но выпускники литинститута находят себе место, прежде всего потому, что это люди, способные создавать самые разные тексты. Не обязательно художественные. Текст может быть публицистическим, аналитическим, социальным… Потребность в написании грамотного, яркого текста существует во многих сферах общественной и экономической жизни. Спичрайтеры, райтеры, редакторы, журналисты, пресс-атташе, литературные агенты, завлиты театров – это далеко не полный список тех сфер, где работают наши выпускники. Поэтому диплом литинститута по-прежнему ценится. А жить только литературой могут позволить себе лишь немногие писатели. Дело тут в самой специфике нынешнего положения литературы в обществе. В советское время писательство могло быть очень прибыльным занятием, сегодня это не так.
Фото: Александр Жуковец
– В нынешнем году отмечаются столетние юбилеи целой плеяды виднейших литераторов-фронтовиков – Виктора Астафьева, Юлии Друниной, Булата Окуджавы, Юрия Бондарева, Василя Быкова, Владимира Богомолова. Эта классика военной прозы и поэзии насколько важна для переживаемого нами момента?
– На мой взгляд – может быть, излишне пессимистичный, – художественное произведение, даже очень сильное, вряд ли способно изменить природу человека. Хотя высшая задача литературы именно в этом и заключается. Люди в книгах ищут чего-то другого – утешения, развлечения, возможно, поучения… Но главным образом человек сегодня хочет услышать историю, в которую он поверит, которая вызовет его сочувствие, интерес или просто эмоциональную реакцию. Литература сегодня больше стремится к музыке…
– То есть?
– Для русской литературы всегда были первичны смыслы, идеи, и читатель прежде всего их и искал. Сегодня идеями так активно начали заниматься журналисты, публицисты, ведущие телеграм-каналов, что пафосную роль литературы они взяли на себя. Литературе остается, как музыке, создание определенного эмоционального состояния. Мне кажется, сегодня задача писателя – попасть в унисон с определенным количеством читателей – через интонацию, образы, мотивы. Такие книги, как «Что делать?», после которой молодежь пошла в революцию, или «Архипелаг ГУЛАГ», делавший людей противниками советского режима, сегодня вряд ли появятся. А если и появятся, то будут прочитаны совсем иначе и совсем другой по числу аудиторией.
– Видимо, поэтому нет и широкой литературной реакции на спецоперацию. Говорят, что она породила свою поэзию, но один небольшой сборник – слишком мало. Стоит чего-то ждать в этом направлении?
– Конечно стоит. И очень многого – хотя бы потому, что среди тех, кто сейчас находится на передовой, несомненно, есть люди литературно одаренные, а для них сам факт пребывания в экстремальной жизненной ситуации неизбежно провоцирует огромные переживания и желание об этом написать. Думаю, когда эти люди вернутся, мы получим мощную прозу, которая станет более сильной, чем проза «афганская» или «чеченская». Не знаю, будет ли она сопоставима с «лейтенантской» литературой о Великой Отечественной войне – на ней все-таки побывали миллионы, и длилась она четыре года. Но происходящее сейчас – дай бог, чтобы оно поскорее закончилось – сильнейшая встряска для большого числа людей. Литература мимо таких вещей не проходит. Другое дело, какой она будет. Дискурсом, присутствующим в государственной пропаганде, в прессе, можно управлять, но я не очень верю в то, что можно направлять художественную литературу. И то, какие книги мы будем читать про СВО, – важный показатель, что значат для России эти события. Именно литература дает самый глубокий, верный и честный ответ. И еще один важный момент. Я много работаю с молодыми людьми. Принято ругать времена после развала СССР за бездуховность, безнравственность и еще много за что. Но у меня такого ощущения нет. Нынешняя молодежь выросла в условиях свободы, и я связываю с этим поколением надежду. У них все получится.
