Сильнее стремления человека к спокойной жизни может быть только стремление вырваться из этой спокойной жизни. Особенно если главное ее благо сводится к обычной сытости.
Германский нацизм часто называли «диктатурой лавочников». В советские времена под это определение подводили знакомый базис – мелкая буржуазия испугалась рабочего класса, который неминуемо разнес бы в щепки ее эгоистическое благополучие. Поэтому лавочники активнее прочих вступали в национал-социалистическую партию, в отряды штурмовиков, потом оделись в шинели и пошли творить бесчинства по всему миру.
Но если учесть, что убивают на любой войне, то сытый эгоизм этих бакалейщиков и зеленщиков выглядел как-то странно…
Чтобы понять, чего на самом деле хотели лавочники, надо просто представить себе их повседневную жизнь. Утром, до зари, принял товар, вечером, после заката, подсчитал кассу. Весь день за прилавком. Вежливое обращение с каждым покупателем. Опрятный внешний вид. Мысли в рамках дебета-кредита, мечты о покупке радиоприемника и новой швейной машинки. Хотелось бы летом съездить в Италию, но денег в обрез. Или есть, но жалко. В воскресенье – церковь, прогулка с семьей, обед в недорогом кафе, себе – пиво, две кружки, детям – мороженое, жене – цветы. Иногда – игра в карты с добрыми соседями и взаимным соглашением не делать ставок более чем на 10 пфеннигов.
И так изо дня в день, из года в год – жизнь, похожая на тягучую масляную струйку. Беды (если не считать недавних похорон тети и связанных с ними расходов) и те скучные, мелкие, недостойные представителя далеко не последней нации.
Когда ноги откажут от стояния за прилавком, о чем рассказать внуку, который целыми днями носится по двору с игрушечным пистолетом? Что никогда не обвешивал? А внук, упаси боже, спросит: «И это – все?»
И вот однажды появляется в лавке пассионарий, весь такой вызывающе неправильный, но со славной биографией. Пороховая гарь так и не выветрилась. Тихая жизнь ему ненавистна, как корейский повар собаке. Он гениально угадывает тоску лавочника, он говорит, что есть жизнь совсем другая, с идеалами, цитаделями добра и зла, с величием, ради которого истинные сыны согласны с удовольствием умереть. Вступить в эту жизнь можно, не отходя от кассы, – например, гнать некоторых покупателей, приписанных к цитадели зла. Евреев, скажем, или социал-демократов.
И, сделав так, отступив от привычного, лавочник почувствует, как что-то щелкнуло внутри. Пассионарий придет опять, скажет, что теперь идеалы требуют кое-кому набить морду – тем более подобрался коллектив, который мы назовем братством. Лавочник идет, бьет – и возвращается совсем другим человеком. Его низменная жизнь возвысилась. Теперь он не напомаженная б… в чистом фартуке – он воин, столп, цивилизатор, белокурая бестия.
Он готов на многое, чтобы не потерять этот подаренный смысл, потому что искать его самостоятельно лавочник не умеет. Даже если то, ради чего он обдирал кулаки или вовсе ходил под смертью, будет разрушено и распродано по кирпичу, смысл останется. Бывший лавочник расскажет внуку, как и во имя чего он сражался и как подло его предали. Внук будет слушать, пустив слюнку, и уже не спросит: «Это – все?»
Тот, кто подарил смысл, тоже не забудется. Чем был Наполеон, сбежавший в 1815 году с Эльбы? Императором, потерявшим все, что завоевал, полководцем, который бросил свою армию подыхать в России, привел в свою страну оккупационные войска, угробил миллион двести тысяч одних только французов – и все это ради какой-то надобности, которую и сейчас историки не могут внятно сформулировать. То есть Наполеон в начале 1815 года по всей арифметике был ничтожеством. Но те же французские солдаты, которых он предавал и, не мелочась, расходовал, бросаются к нему, как к отцу родному, и с готовностью идут расходоваться дальше… Кто бы они были без него? Копатели огородов. Те же лавочники, если не сказать хуже – рабочие. А так – прокопченные, седоусые ветераны. Не жизнь – поэма.
Все это сказано вот к чему. Когда ищут двигатель гражданской войны на Украине, он представляется в виде «правого сектора» и США в качестве заказчика, что в принципе верно.
Но как-то проскальзывают мимо внимания эти сотни тысяч людей, разбирающих города, и саму «мать городов русских», на кирпичи, чтобы ими кидаться. Идейных, тем более профессиональных «бандеровцев» среди них – ничтожное меньшинство. В большинстве – тот самый «лавочник», которого битва за «эуропейскую» химеру превращает из офисного планктона в столпа, цивилизатора, белокурую бестию. Так будет при любом исходе, и это самое скверное и длительное следствие гражданской войны.
Статьи по теме:
