21 сентября – День воинской славы России, учрежденный в память о Куликовской битве 8 сентября 1380 года. Победа русских полков Дмитрия Московского над мамаевым полчищем – забронзовевшая страница отечественной истории, которую, пусть даже по верхам, знает каждый школьник, – между тем таит в себе загадку, важную для осознания переживаемого нами момента.
Свойства памяти
Загадка состоит не в дискуссиях историков – имею в виду серьезных ученых, а не заведомых «альтернативщиков» – о численности сил с обеих сторон, о точном месте и дате сражения, а также об историчности таких канонических эпизодов, как благословение на битву князя московского Сергием Радонежским, поединка Пересвета с Челубеем, равно как и о самом существовании двух воинов-иноков, и много еще о чем…
В конце концов, помимо академических споров, длящихся без малого два столетия, есть ведь и бесспорные моменты: битва была, мы в ней победили, но победа не избавила от ига. Через два года после нее хан Тохтамыш сожжет Москву, вырезав едва ли не половину ее населения, зальет кровью другие городки и деревни – подмосковные, рязанские, нижегородские… А избавление произойдет ровно через сто лет осенью 1480 года в почти бескровном Стоянии на Угре, каковое больше походило на суровую игру в гляделки, чем войну.
Загадка в том, почему эта славная, но столь неоднозначная по своим последствиям победа в сознании современников и следующих поколений поднималась все выше и добралась до самых вершин национальной гордости? Ответ «так начальство придумало и приказало» отметается сразу, поскольку народная память так устроена, что чуждое себе она на усваивает, отторгая его, как младенческий желудочек.
Единый народ
Если говорить о самом глубоком историческом следствии этой победы, то в последние десятилетия стали почти крылатыми слова Льва Гумилева: «На Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него – русские».
Звучит это красиво и мудро – люди начали осознавать себя не подданными своих князей, не «местными», а единым народом.
Однако ближайшие после победы события, они также общеизвестны, по множеству признаков не дают повода говорить о таком осознании. Князя и уцелевшее войско триумфально встретила Москва, но обоз с ранеными был растерзан, в чем помимо литовцев князя Ягайло участвовали и рязанцы, подданные князя Олега Ивановича, – тот и другой не смогли помочь Мамаю на Куликовом поле, потому как опоздали на битву.
И когда спустя два года после победы Тохтамыш предпримет карательный поход на Москву, нижегородский, тверской, рязанский князья встретят его с изъявлением полной покорности, а Олег Иванович, после Куликова поля присягнувший Дмитрию, укажет «поганым» броды на Оке… Покорности в тот момент не проявит только сам Дмитрий – он отправится собирать войско, чтобы так же, как Мамая, встретить Тохтамыша на удалении от столицы, но войска не соберет. Многие города, победившие под его знаменем, теперь с ним не пойдут, а тех, кто пошел, окажется крайне мало, и князь отправится искать еще… Упаси бог судить далеких предков – нам не дано переживать того, что испытывали они, и жить по логике правителей того времени. Но пока все это не сильно похоже на единый народ, вернувшийся с победной битвы.
Наконец, сама причина монгольского карательного похода на Москву до сих пор непонятна. Мамай – мятежник, покусившийся на ордынский престол, который был ему изначально не положен как худородному. Разгромив его, московский князь оказал огромную услугу Тохтамышу – чингизиду, законному обладателю трона Золотой Орды. Тому оставалось только добить узурпатора, что он, без особого напряжения, сделал в том же году, и, что символично, на реке Калке, где русские полтора века назад потерпели первое поражение от монголов.
По формальным признакам Дмитрий поступал как добросовестный вассал – отказался платить Мамаю дань как нелегитимному правителю, а законному через год после своей победы отправил послов с «с богатыми дарами и с поминками». Зачем Тохтамыш отправился карать такого вассала, можно только догадываться.
Как исчезло «благоразумие»
Догадываться, например, можно о том, что хан увидел в русском князе действительно серьезного противника, которого разумнее пригасить, пока он не пойдет дальше. Но Тохтамыш был одним из сильнейших полководцев своего времени, и сама Орда оставалась империей пока непобедимой. Однако после лютого августовского погрома, когда с побежденным, казалось бы, можно говорить, поставив сапог на горло, от хана приходит проект «мирного соглашения» – великий князь признает свою вассальную зависимость, но дань платит значительно меньшую, чем раньше, и, что еще важнее, сам, без ханского ярлыка, назначает наследника. Столь странный поступок объясняет лишь то, что в отношениях Орды и Руси переменилось что-то важное, и поражение Мамая – значимое, но далеко не единственное и не первое звено этой перемены. Заключалась она в том, что в русских начало исчезать прежнее «благоразумие», главным образом в поведении некоторых князей. В народе же его было еще меньше.
В 1255 году Александр Невский жестоко принуждает взбунтовавшихся новгородцев платить хану дань, в 1327-м Иван Калита с татарским отрядом карает Тверь за убийство баскака – это лишь два примера того страшного «благоразумия», которое, если оставить за скобками междоусобие и дележ власти, подчинялось простой логике: неповиновение Орде – верная смерть и великим, и малым. Орда настолько была исправна, что на сей счет давала полную гарантию.
Но во второй половине XIV века начинается нечто новое. 1365 год – рязанские князья уничтожают ордынское войско с обозом, а нижегородский и городецкий князья истребляют «рать татарскую» на реке Пьяне. Через три года Дмитрий и его двоюродный брат Владимир князь Серпуховской вышли единым войском и не пустили татар через Оку. Через девять лет Нижний Новгород убивает ордынского посла и его полуторатысячный отряд. В 1377 году москвичи и нижегородцы под командой князя Дмитрия Боброка-Волынца берут Булгар – ордынскую вотчину. За два года до Куликова поля Дмитрий разбивает большое войско мурзы Бегича на реке Воже. В 1372-м тот же князь Серпуховской истребляет сторожевой отряд войска Тохтамыша, возвращавшегося из сожженной Москвы. И наконец, сам Дмитрий вовсе не прятался от погрома, как считали некоторые современники, он все же собрал войско и шел на хана, но опоздал.
Эти победы не имели решающего значения, Орда продолжала карательные операции, разбивала русские дружины – как тех же москвичей и нижегородцев на той же Пьяне в 1377-м. (Летописец упрекает их в беспечности – раньше времени сняли доспехи и браги напились…) Но, видимо, в огромной азиатской империи чувствовали эту перемену Руси, которая начала огрызаться не дубьем, а войском, и среди князей все меньше «благоразумных», и победа над Мамаем – яркое, тревожное предвестие больших перемен.
Москвичи, серпуховчане, смоляне действительно начнут возвращаться с Куликова поля русскими, но только спустя сто с лишним лет. Та победа дала им нечто чрезвычайно важное, позволяющее одолеть то, что еще вчера казалось неодолимым, – надежду и терпение. Оружие только помогает им выигрывать огромные, длиной в много жизней, войны цивилизаций. Это главный урок Куликова поля.
