Есть давний обычай искать в современности некие «соответствия» знаковым событиям отечественной истории. Надо полагать, 645-летие победы на Куликовом поле рати князя Димитрия Донского над войском Мамая (8 сентября по старому стилю) без него не обойдется. Но притом что все исторические аналогии условны, обычай этот – правильный. Хотя бы потому, что патриотизм – это всегда актуальное переживание родной истории, переживание ее как собственной биографии…
Как-то один французский профессор, усмехнувшись, заметил: для нас, европейцев, даже Первая мировая война – глубокая древность, а вы, русские, спорите по поводу Куликовской битвы так яростно, как будто она была позавчера. Споров, надо признать, действительно хватает – как профессиональных, так и околонаучных, грубо-дилетантских и пр., – но в целом замечание иностранца стоит счесть за комплимент. Это значит, что предмету спора, по крайней мере, не угрожает самая худшая участь – забвение. Жизнь жестоко наказывает забывчивых, что мы сейчас и наблюдаем.
Добросовестный вассал
Крылатыми стали слова Льва Гумилева:
На Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозерцы, смоляне, муромляне и так далее, а ушли с него – русские.
Звучит красиво, но, судя по ближайшим после битвы событиям, не совсем верно. Победителей триумфально встретила Москва, но обоз с ранеными был растерзан, в чем, помимо литовцев князя Ягайло, участвовали и рязанцы, подданные князя Олега Ивановича, – тот и другой не смогли помочь Мамаю на Куликовом поле, потому как опоздали на битву.
И когда спустя два года Тохтамыш предпримет карательный поход на Москву, нижегородский, тверской, рязанский князья встретят его с изъявлением полной покорности, а Олег Иванович, после Куликова поля присягнувший Димитрию, укажет «поганым» броды на Оке… Покорности в тот момент не проявит только сам Димитрий – он отправится собирать войско, чтобы так же, как Мамая, встретить Тохтамыша на удалении от столицы, но войска не соберет. Многие города, победившие под его знаменем, теперь с ним не пойдут, а тех, кто пошел, окажется крайне мало, и князь отправится искать еще. Не нам судить далеких предков, но пока все это не сильно похоже на единый народ, вернувшийся с победной битвы.
Наконец, странно выглядит сама причина монгольского карательного похода на Москву. Мамай – мятежник, покусившийся на ордынский престол, который был ему изначально не положен как худородному. Разгромив его, московский князь оказал огромную услугу Тохтамышу – чингизиду, законному обладателю трона Золотой Орды. Тому оставалось только добить узурпатора, что он без особого напряжения сделал в том же 1382 году – на реке Калке, где русские полтора века назад потерпели первое поражение от монголов.
По формальным признакам Димитрий поступал как добросовестный вассал – отказался платить Мамаю дань как нелегитимному правителю, а законному через год после своей победы отправил послов «с богатыми дарами и с поминками». Зачем Тохтамыш отправился карать такого вассала – можно только догадываться.
Перемена Руси
Однако после лютого августовского погрома, когда с побежденным, казалось бы, можно говорить, поставив сапог на горло, от хана приходит проект «мирного соглашения» – великий князь признает свою вассальную зависимость, но дань платит значительно меньшую, чем раньше, и, что еще важнее, сам, без ханского ярлыка, назначает наследника. В отношениях Орды и Руси переменилось что-то важное, и поражение Мамая – значимое, но далеко не единственное и не первое звено этой перемены. Заключалась она в том, что в русских начало исчезать прежнее «благоразумие». По историческим меркам еще вчера князья – от Александра Невского до Ивана Калиты – карали подданных за неповиновение монголам, поскольку оно означало смерть и великим, и малым. Орда была настолько исправна, что давала гарантию на сей счет.
Но во второй половине XIV века начинается нечто новое. 1365 год – рязанские князья уничтожают ордынское войско с обозом, а нижегородский и городецкий князья истребляют «рать татарскую» на реке Пьяне. Через три года Димитрий и его двоюродный брат Владимир Андреевич, князь Серпуховской, вышли единым войском и не пустили татар через Оку. Через девять лет Нижний Новгород убивает ордынского посла и его отряд. В 1377 году москвичи и нижегородцы под командой князя Дмитрия Боброка-Волынца берут Булгар – ордынскую вотчину. За два года до Куликова поля Димитрий разбивает большое войско мурзы Бегича на реке Воже. И в том же 1382-м тот же князь Серпуховской истребляет сторожевой дозор Тохтамыша, возвращавшегося из сожженной Москвы.
Эти победы не имели решающего значения – Орда продолжала карательные операции, разбивала русские дружины. Но, видимо, в огромной азиатской империи чувствовали эту перемену Руси, которая начала огрызаться не дубьем, а войском.
Победа на Куликовом поле дала надежду, а надежда – терпение и веру в то, что рано или поздно будет по-нашему. Потому как за нами правда, а в ней – сила… То есть будет то, что спустя шесть с лишним веков скажет русский кинобогатырь Данила Багров, и народ будет за ним повторять, считая это единственно верным бытийным раскладом.
Новая «орда»
Внешних параллелей с современностью, казалось бы, никаких. Скорее наоборот – теперь Россию изображают некой ордой, которая будто бы спит и видит, как бы напасть и растоптать западный «цветущий сад». Наши попытки убедить в обратном имеют нулевой эффект, поскольку текущие «злобы дня» вполне совпадают с европейской архаикой – а именно с образом готовой все поглотить огромной, ужасающей «азиатской массы», каковой еще в начале позапрошлого века стали русские, сменив на этом посту монголов и других природных азиатов. Архаические образы по большому счету нестираемы, как родимые пятна; они могут уходить в спящий режим или активироваться, но остаются навсегда. О том, чтобы «стать хорошими», наверное, даже задумываться не стоит. Высшее руководство, судя по всему, в этом так же уверено, хотя и опровергает регулярно измышления вражеской пропаганды о наших «агрессивных намерениях» – так по должности положено.
Но все же есть одна внутренняя параллель с событиями почти семивековой давности, и касается она все того же «благоразумия», которое очевидно таяло последние лет двадцать и, наконец, растаяло совсем. Сейчас как-то даже неудобно вспоминать, что исторически вчера благоразумием считалось подражание «цветущему саду», даже если он нам чем-то не нравится – ибо на его стороне многовековое первенство, высокая культура и производительность труда. Однако жизнь все нагляднее показывала, что все это не навсегда. А кроме того, сколь ни старайся, своим «саду» не станешь – и это та же архаика, разделившая мир на господ и слуг, цивилизацию и варварство – без всякого третьего варианта.
Наконец, и сам «сад» все сильнее увязал в тревоге, видя не только то, как «восточные варвары» попирают его мировоззренческую матрицу, но и как становятся все менее благоразумными. Когда убедился, что в русских «благоразумия» совсем не осталось, завыл о войне. И начал действительно к ней готовиться. Тохтамыша, собиравшегося на Москву, видимо, снедала та же тревога, к тому же и пограбить он был никогда не прочь – для чего имел способность и ресурс, превышающий нынешний западный. Но на этом параллели заканчиваются.
