Сегодня, 9 февраля, исполняется 85 лет со дня рождения видного сибирского ученого, доктора сельскохозяйственных наук, почетного работника леса Российской Федерации Рашида Асхатьевича Зиганшина. Вся его научная жизнь была связана с Красноярским Институтом леса им. В. Н. Сукачева, где Рашид Асхатьевич работал в лаборатории таксации и лесопользования. Он был одним из лучших лесотаксаторов страны. Специалистов такого уровня в России можно пересчитать по пальцам одной руки.
Зиганшин ушел из жизни в сентябре 2020 года.
Сегодня в память об нем мы публикуем очерк Сергея Бурлаку, написанный при жизни ученого.
Сказать, что жизненный путь красноярского ученого Зиганшина усыпан розами, было бы неправдой. Пожалуй, чаще попадались шипы. И всё же он счастливчик – в переломные моменты жизни ему везло. И на хороших людей, и на удачные стечения обстоятельств, причём именно тогда, когда это требовалось больше всего.
В ТЯЖЕЛЫЕ военные годы он вполне мог умереть ещё маленьким от тяжелейшего воспаления легких. Выжил. Мог не поступить сразу после техникума в Ленинградскую лесотехническую академию и не стать потом доктором наук. Но вовремя нашелся умный педагог, который разглядел в парне талант и заставил продолжить образование, не откладывая это дело в долгий ящик. Наконец, его, уже научного сотрудника, запросто мог задрать медведь, с которым он полтора месяца жил бок о бок в прибайкальской тайге. Бог миловал.
– Один остался, пробы делал. Когда косолапый стал нас навещать, напарник мой, географ, испугался, сбежал к людям. А я мишку воспитал. Он придёт и отирается возле палатки. Прикрикну – уходит, – смеётся Рашид Асхатьевич. – Ружья не было, на базе в 90 километрах осталось. Но ничего, без стрельбы поладили. Все объедки вокруг кострища мишка подчистил, а меня не тронул. Он хоть и здоров был, как шкаф, но молодой ещё, неопытный. Матёрый – тот сразу бы сожрал, тогда как раз голодный год выдался.
Да, везло ему.
Так что же, от человека ничего не зависит? Он – игрушка в руках судьбы? Куда фортуна повернет, туда и…
Ну, для тех, кто послабей духом, так оно, наверное, и есть. Но не для Зиганшина, мужика ещё крепкого и энергичного в свои 75. Жизнь часто сворачивала его в бараний рог. Но он умел сопротивляться и отстаивать свои убеждения, этот русский до мозга костей татарин. И столько сделал для науки, что нынешним, молодым да ранним, которые, едва оперившись, стремятся поскорей «остепениться», успеть хотя бы четверть того, что успел он.
Доктор сельскохозяйственных наук, ведущий научный сотрудник красноярского Института леса им. В.Н. Сукачёва Сибирского отделения РАН, Рашид Зиганшин считается на сегодняшний день одним из лучших лесотаксаторов страны. Специалистов такого уровня в России можно по пальцам перечесть.
Таксация и лесоустройство – родственные дисциплины. Вторая намечает пути организации и правильного ведения лесного хозяйства, опираясь на результаты первой, графики, таблицы, обсчеты. Если по-простому, таксация – это инвентаризация лесных ресурсов. Сколько деревьев на том или ином лесном участке, каков их возраст, что это за деревья – виды (породы), степень зрелости, физические размеры, каков подрост и подлесок, какие почвы, чем лес болеет и почему. Как влияет на древостои экологическая обстановка. И, наконец, сколько древесины можно заготовить на участке, сколько она стоит в денежном выражении и как будет восстанавливаться лес после рубки… Вот лишь часть того, что входит в сферу интересов таксатора.
Излагаю упрощенно, по-научному всё это звучит более заковыристо, но оставим научный стиль профессионалам. Впрочем, названия многих работ учёного, опубликованных им с 1964 года, вполне «удобоваримы» и для дилетанта. Привожу лишь несколько (полный список – десять страниц мелким шрифтом), чтобы читатель имел представление о том, чем занимается наш герой.
«Особенности таксационного строения бруснично-зеленомошниковых сосняков междуречья Оби и Томи в связи с возрастом»; «Охрана лесных почв Хамар-Дабана на ландшафтной основе»; «Методика аэровизуального лесопатологического обследования горных лесов»; «Оценка окружающей природной среды по трассе нефтепровода Россия–Китай на территории национального парка «Тункинский» (в соавторстве); «Динамика состояния крон в очаге промзагрязнения в бассейне реки Быстрой в южном Прибайкалье»…
И ещё более сотни статей, монографий, докладов, книг. За всей этой «библиотекой» – тысячи километров тайги, десятки восхождений к горным вершинам. Палатки, холод и зной, комарьё, кубометры сваленного леса, тяжёлый рюкзак за плечами. Тащишь на себе в горы топор, пилу, буссоль, высотомер, мерную вилку (такой здоровенный штангенциркуль)… Таксация – наука трудная, экспедиционная, бродяжья. Отменным здоровьем и волей нужно обладать, очень надо любить лес, природу, родную землю, чтобы посвятить жизнь этой профессии.
* * *
ВЕЗЕНИЕ ВЕЗЕНИЕМ, однако если бы не трудолюбие, неутолимая жажда исследователя, уверенность в своей правоте и прочая, прочая… Если б не лучшие свойства характера, вряд ли у нас был бы сегодня повод встретиться с учёным в его институтском кабинете, где не повернуться от множества книг, документов, приборов…
Предки Рашида Асхатьевича с Вятки. Родители из Вятско-Полянского района Кировской области, и поныне славящейся заводами российской «оборонки». На одном из них выдающийся конструктор Шпагин изобрел свой знаменитый пистолет-пулемет. В Отечественную здесь собирали военную технику. А в гражданскую тут была остановлена армия Колчака, двигавшаяся на Москву. Край боевой, трудовой, богатый талантами.
Отец и мать из крестьян. Испытали все ужасы гражданской войны – голод, тиф, разруху. От всех этих неурядиц и уехали в Сибирь, где жить, по слухам, было немного легче.
Выживших детей в семье было семеро. Две девочки умерли маленькими – тогда не умели лечить дифтерит и скарлатину.
– В Сибири родители жили в нескольких областях, кочевали, – рассказывает Рашид Асхатьевич. – Я родился в посёлке Пезас Крапивинского района Новосибирской области. Ныне – Кемеровская. Один брат родился в Томске, другой – в Новокузнецке. Оба родителя строили знаменитый Кузнецкий комбинат, о котором писал ещё Маяковский.
Потом отец поехал в тайгу на золотые прииски. Он по тем временам считался грамотным, окончил четыре класса церковно-приходской школы. Ходил с карандашом за ухом. В 1914-м, в 16 лет, его взяли на фронт, на Первую мировую. Попал в те окопы, которые немцы травили газами. Всю оставшуюся жизнь после этого мучался легкими…
В 1939-м, когда мне было два года, мы вернулись на Вятку, в рабочий посёлок Сосновка. Вскоре отца забрали на финскую. Он штурмовал линию Маннергейма. Я видел её, уже будучи студентом на практике. Грандиозное, страшное сооружение. Доты с трехметровыми бетонными стенами, которые не мог пробить артиллерийский снаряд, бетонированные траншеи. Колючая проволока уходила на 200 метров в озёра.
С финской мой родитель сразу отправился на Великую Отечественную. Воевал. Но со своими отравленными легкими попал в госпиталь, был списан в тыл. И мать повезла его домой фактически умирать. Отца не стало 19 января 44-го…
Семилетний Рашид шёл на кладбище за его гробом три километра, через весь поселок. Стоял сильный мороз, а у него, как потом оказалось, в валенках были дырки на пятках, никто и не знал. Слёг с пневмонией. Считает, что выжил только за счет хорошей наследственности – лекарств никаких, питания никакого. Врач вздыхал: «Мальчишке бы сливочного масла…».
– Откуда масло?! Мы тогда его не видели. Брат мой, который 26-го года рождения, попал в войну в танковое училище, и впервые там узнал, что хлеб бывает ещё и белый, – вспоминает мой собеседник. – После войны было не легче – два голодных года подряд. Сосновые почки ели. В школе «бурдамагу» нам варили – листья капусты, свёклы. Писали на газетах, тетрадок не было. Вместо чернил разводили сажу.
Помню, привозили в поселок корм скоту – какие-то прессованные плитки гороха, льняных семян. Мы, пацаны, помогали их разгружать. И когда получали за работу по кусочку такой «еды», были счастливы, как сегодняшний школьник – от нового «айфона».
Мать семью на себе вытаскивала, ходила в деревни за 60 километров выменивать вещи на продукты. А братья с 13 лет работали на оборонном заводе, помогали. Мама так и не вышла замуж, даже не собиралась, – говорит учёный.
Восемь классов поселковой школы он окончил почти на отлично. И поехал с другом в поселок Лубяны поступать в лесохозяйственный техникум.
– У меня и сомнений не было, куда идти после школы, – говорит Зиганшин. – Мы были пацаны «лесные». Рыбаки, охотники, с 14 лет с ружьм по лесам-полям. Пропитание добывали. Тогда во мне и прорезалась эта натуралистическая жилка – там змейку увидишь, там дерево необычное, там глухаря… Да так на всю жизнь и осталась, – улыбается Зиганшин. – В тайге я – как дома. А вот охотиться давно перестал, зверьё жалко.
***
ТЕХНИКУМ он окончил с красным дипломом. Рассказывает, что во время учебы собственноручно посадил целую рощу. Потом была Ленинградская лесотехническая академия, тоже с отличием.
– Стипендию в вузе получал повышенную – 48 рублей уже «хрущёвскими». Мизер, конечно, но это позволяло худо-бедно прокормиться. Брат, бывало, десятку иногда вышлет. Так и учился. Слава богу, о взятках и «покупных» экзаменах тогда и речи быть не могло, – вспоминает доктор наук.
Он рассказывает о своей непростой жизни, а меня не покидает мысль, которая не раз за мою журналистскую практику приходила в голову, когда общался с людьми того поколения, чья молодость и становление пришлись на 50-е – 70-е годы прошлого века. Можно сколько угодно дискутировать на тему хорошо или плохо жилось при коммунистах (в таких спорах каждый, как правило, остается при своём), но вот что очевидно: в «мрачную эпоху тоталитаризма» в стране замечательно работали социальные лифты, у каждого человека был равный доступ к бесплатному образованию, и каждый мог при желании сделать карьеру. Без блата, денег, крутого папашки. Если ты обладал упорством, способностями, тянулся к знаниям, то неважно было, кто твои родители, – крестьяне, рабочие, интеллигенция. Поступишь в вуз, дадут общагу, какую-никакую стипешку – дальше всё от тебя зависит. Читаешь биографии «зубров» – тем, кому нынче за 70, – из числа генералов, академиков, руководителей производства… С золотой ложкой во рту рождались единицы. Большинство, как и наш герой, выросли из перешитых солдатских шинелей, из дырявых валенок. Приезжали из глухих деревень в большие города с фанерными чемоданчиками и через годы становились министрами.
Нет, всё-таки что-то очень важное мы потеряли, несясь вприпрыжку к капитализму и держа портки в руках, чтоб не свалились.
* * *
В АКАДЕМИИ был в числе лучших, участвовал в студенческом научном обществе. После защиты диплома его приглашали остаться сразу несколько кафедр, предлагали аспирантуру. Но молодой специалист выбрал производство. Ещё в институте на практике начал он работать помощником таксатора.
Решил пойти в лесоустройство, приехал в Красноярский край, устроился в производственную экспедицию.
– Хотел сначала укрепить свою материальную базу, – признаётся Рашид Асхатьевич. – А потом уже – в науку.
Год он топтал тайгу, брал пробы, столбики закапывал, занимался камеральными работами. Но разбогатеть не удалось, платили мало.
В начале 63-го пришел по конкурсу в Институт леса, где и трудится по сей день. Начинал с младшего лаборанта, потом старший, потом «мэнээс»… Ни через одну ступеньку не перепрыгнул, так и взбирался по этой крутой лестнице. До доктора наук.
Кандидатом он стал только в 51 год, докторскую защитил в 63. Не потому, что раньше не мог. Да легко. К началу работы над кандидатской у него была уже такая база! Уйма самолично собранных материалов, множество публикаций. На три «диссера» хватило бы, мог защититься по любому из трёх направлений… Выбрал тему «Ландшафтный подход при проведении лесоинвентаризации», которую в разных её аспектах развивает на протяжении всей своей научной деятельности.
– Просто Рашид Асхатьевич работает очень основательно, по вершкам не прыгает, он человек скрупулезный, как и положено настоящему ученому, – говорит о Зиганшине коллега и непосредственный начальник, профессор Владимир Алексеевич Соколов, заведующий лабораторией таксации и лесопользования Института леса. – Сто раз всё перепроверит, пока не убедится в верности своих теорий. По-хорошему упертый. Хотя, если случается, что ошибся, честно это признаёт. Скромняга и трудяга. Отдает всего себя любимому делу, не лезет на трибуны, не идёт по головам.
Наука наша, что скрывать, переживает в последние годы не лучшие времена. В институте лет за пять было три волны сокращений. И докторов сокращали. Но Зиганшин остался. Потому что такими специалистами не разбрасываются, это штучный товар. Смотрите, человеку 75, а он бодр, полон планов. Снова этим летом на Байкал собирается, по горам ходить, свои старые пробы на опытных участках смотреть, потом на Таймыр, в экспедицию. Он многим молодым и скороспелым не нос – два носа утрёт, – говорит профессор Соколов.
– В 60-е – 70-е годы мы работали очень много и тяжело. По горным кедрам лазаешь, сучки обрубаешь. Постоянные экспедиции, тайга, деревья пилили сотнями, кольца считали, – вспоминает Зиганшин. – Таксация – это разные виды работ. На производстве – одни, в науке – другие, в зависимости от темы. Например, у меня была работа: закладка пробных площадей на товарность, ход роста. Отрабатывались особенности приемов таксации – как правильно оттаксировать, учитывая возрастную структуру, которая может быть сложная, смешанность древостоя… И потом эти пробы – как тебе нужно, так и используешь. Можно даже на экологические рельсы повернуть.
Кроме работы в Институте леса и преподавания в СибГАУ, Зиганшин является ещё и штатным научным сотрудником государственного природного биосферного заповедника «Таймырский», на территоррии которого находится уникальный лесной массив Ары-Мас. Это самый северный лес на Земле. Доктор ездит туда в экспедиции вместе с московскими студентами и сотрудниками заповедника. Изучает и описывает в своих научных трудах это неповторимое природное явление.
– Представляете – ни южней, ни северней лесов нет. Тундра. А на Ары-Масе лес растет островком. Пусть и хилый, северный, он несколько километров тянется вдоль реки и километра полтора-три – в ширину. Но это очень необычный лес, я когда впервые увидел его – мама дорогая! Там и кривые деревья, и извилистые… Много фотографировал, решил сделать хотя бы примитивную классификацию. Разделил её на несколько направлений: отдельно вершины, кроны и стволы. Шаровидные кроны, например, я назвал «саванна», это очень редкий здесь тип. Там деревья настолько ценны, что надо описывать каждое. У каждого дерева на пробе высоту мерил. Если в обычных лесах мы набираем десятки высот, то здесь – ещё и все диаметры, форму кроны, вершин… Ары-Мас – это неразгаданный феномен природы. Как там лес выживает? Почему? Возможно, здесь хороший дренаж почв обеспечен рекой? Или ещё какие-то факторы? Разбивали лес на квадраты и меряли мерзлоту. Если поймём, что такое Ары-Мас, то, может, научимся потом искусственно выращивать леса в тундре, кто знает?
* * *
НА «ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ РЕЛЬСЫ» он как повернул в конце 60-х, так с них и не сворачивает – природоохранные вопросы занимают важнейшее место в его исследованиях. Факторы, влияющие на гибель и усыхание лесов, вредное воздействие на них промышленных выбросов, охрана и воспроизводство лесов – предмет многолетних трудов учёного. Особенно лесов прибайкальских, исследованию которых он посвятил самые свои плодотворные годы, десятки научных работ.
Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат – это для Зиганшина что-то вроде личного врага. И он о нём столько знает нехорошего – трёх газет не хватит, чтобы выложить весь собранный доктором «экологический компромат» на БЦБК.
Учёный рассказывает:
– В 1985 году мы со старшим научным сотрудником института Виктором Киселёвым и московскими специалистами проводили облёт северного прибайкальского макросклона горной системы Хамар-Дабан. В то время развернулась большая дискуссия о вредном воздействии БЦБК на природу. По результатам исследований, в том числе наземных, составили карты, отчет. Доказали, что отрицательное воздействие комбината на леса очевидно! Позднее специальная правительственная комиссия под руководством Е.К. Лигачева и председателя Госплана СССР Н.В. Талызина в Иркутске рассматривала материалы разных институтов по вредному воздействию комбината, и оказалось, что наша карта произвела на членов комиссии наиболее сильное впечатление. Что помогло затем принять правительственное постановление 1987 года по охране озера Байкал. Из зоны прибайкальских лесов была удалена лесозаготовка, было значительно усилено материально-техническое снабжение прибайкальских лесхозов и увеличено количество вертолетов на авиалесопатрулирование. Горжусь, что и мы внесли свою лепту в принятие этого постановления.
– Какая картина с прибайкальскими лесами наблюдается сегодня?
– На некоторых участках, аж за 200 километров от БЦБК, отдельные древостои погибли окончательно. Потому что после ослабления промгазами нападают вторичные вредители: усачи, златки, шелкопряды… К байкальским лесам попадают выбросы через Ангарский коридор с Черемховского, Иркутского промузла, газы. Не говоря о БЦБК, Гусиноозерской ГРЭС, где сжигается много углей. ЦБК выбрасывает очень большой букет химических элементов. У меня статья на эту тему опубликована в московском журнале «Лесоведение», где всё разложено, сколько чего: хлорные и серные выделения, метилмеркаптан, окиси всяких металлов, тяжелые металлы, пыль, газ, сажа. (Сначала у комбината было две трубы, а сейчас, наверное, десяток). Сведения для статьи добывал с помощью научного шпионажа, они были закрытые. Но её удалось опубликовать потому, что к тому времени олигархи захватили комбинат, там нормальная человеческая деятельность прекратилась, начались разборки, и уже скрывать не было смысла. Надо было показать общественности, что там на самом деле происходит с экологией.
Леса в своём ненарушенном состоянии сохраняют низкую температуру стоков рек Байкала. И чистоту вод. А если уничтожить их и поднять температуру стоков на 2–3 градуса, погибнут рачки-бокоплавы, которые очищают воду, и она зацветет. Как говорил академик Жуков, будет лес – будет Байкал. Лес всё стабилизирует: почвы, чистоту вод, сохранность окружающего ландшафта.
А недавно эти олигархи уже залезли со своими лесозаготовками на границу Байкальского заповедника! Там охранная зона, где всегда было запрещено рубить. Я ходил с комиссией, видел там здоровенные штабеля пихтача, по горам они вырубили огромные массивы, где при Советской власти никогда не допускались лесозаготовки. А что вы хотите? Капитализм, вседовозленность, коррупция, разрешения покупаются за взятки. Лезут уже туда, где веками лес стоял нетронутым. К соснякам, которые сохранялись по Байкалу, уже подлезли.
Вокруг Братска с его ЦБК и алюминиевым – тоже как Мамай прошел. Леса загублены безвозвратно на тысячах гектаров!
Вокруг Норильского комбината огромные массивы засохших лесов в юго-восточном и южном направлениях. Там местами уже лунный ландшафт. На эту тему у меня недавно статья опубликована. И там подробно сказано об отрицательном влиянии на экологию Норильского промрайона. Попросту говоря, комбинат губит лес и тундру далеко в округе, за сотни километров от своих труб. А ведь это северные леса, часть очень хрупкой заполярной экосистемы, они и так с трудом там растут, долго восстанавливаются. Ради прибылей «хозяев жизни» мы теряем бесценную северную природу, которую нельзя оценить деньгами.
А чтобы им всё было дозволено, они через Думу провели новый Лесной кодекс. Преступный, я считаю. Теперь они в лесу хозяева. Лесоохрану разогнали. Лесхозы закрыли, лесников сократили. Где их было 30–40, осталось 2–3! – с горечью восклицает учёный.
Однако не всё там мрачно, считает он:
– Последние пару лет стали привлекать космическую и аэрофотосъемку для выявления незаконных рубок, проводить инвентаризацию железнодорожных тупиков. Появились подвижки, прокуратуру начали привлекать к борьбе с «чёрными» лесорубами, следственные органы.
И ещё хочу сказать спасибо члену правительства Красноярского края Андрею Алексеевичу Гнездилову. Он развернул восстановление лесного комплекса у нас в регионе. По его инициативе в крае развивается глубокая переработка древесины, он нашел инвесторов. А то ведь лес задаром уходил в круглом виде. Новые комбинаты, которые будут строиться в Богучанах, в районе Енисейска, потребуют огромного количества древесины. Поэтому придётся гонять «чёрных» лесорубов и жёстче охранять лесосырьевую базу. Иначе нечего будет перерабатывать. Таким образом, чем больше развиваешь свою лесоперерабатывающую промышленность, тем лучше будет охрана лесов. И сразу повысится налоговая отдача. А если иначе, то это расхищение.
* * *
ГОВОРИМ О ТОМ, что предлагает современная наука в части прогрессивных методов лесовосстановления.
– Есть метод лесоустройства периодно-площадной, самый древний и примитивный, который применялся ещё в царской России, – объясняет мой собеседник. – Когда весь лес страны просто разбивался на квадраты – здесь рубим, там растёт. Причем разбивался сплошняком, без учета особенностей. Но самый хороший способ – это тот, который мы сейчас продвигаем. На ландшафтной, на участковой и экологической основе, когда ты оцениваешь каждый лесной участок, каждый древостой. Не просто по породам – какой прирост, сколько можно рубить в год, расчет рубок на 10 лет… А индивидуальный, дифференцированный подход к каждому конкретному участку. Как к человеку. Лес – это живой организм. Какой-то массив, например, вообще трогать нельзя. Да, он старый, но в орехопромысловой зоне. А орех с кедра можно брать до 250–280 лет. Поскольку у него почвозащитные и водоохранные функции, поскольку звери его любят, то иногда надо идти на то, чтобы его дольше держать на корню. Лес – это не только деньги. Он часть экосистемы, в которой завязаны и человек, и культура, и демография. Эстетика, наконец, красота. Особенно вокруг Байкала – это же мировая жемчужина. Там защитная роль лесов намного превышает стоимость древесины.
– Рашид Асхатьевич, вопрос, который волнует каждого неравнодушного человека: надолго ли нам в Сибири хватит лесов? Что останется следующим поколениям?
– Всё с лесом было бы нормально в Сибири, если б восстановить систему лесного хозяйства, постоянное наблюдение, – уверен учёный. – Чтобы не было пожаров, чтобы вовремя опыляли лес от вредителей, чтобы не давать хапугам туда лезть. Авиалесопатрулирование чтобы шло регулярно. Когда мы всё это восстановим, то леса хватит на столетия. Конечно, полностью рубки нельзя прекратить, предприятия встанут, люди без работы останутся. Но можно лес рационально использовать. Проводить восстановление там, где уже прошли лесорубы. Нужен резкий переход к использованию низкосортной лиственной древесины. Чтобы ждать, пока вырастут хвойные высокосортные породы, надо использовать березу, осину. Многие технологии для них уже отработаны. ЦБК их берут.
А что касается науки, то скажу прямо: она сейчас на голодном пайке. Давно в поля за свой счёт езжу. С начала ельцинского периода. В советское время могли студентов принять на скромную зарплату, а сейчас и на это денег нет.
На мой-то век работы хватит – столько набрано за десятки лет, что я об одном мечтаю: хватило бы остатка жизни обработать и опубликовать результаты исследований.
В стадии патентования у меня сейчас находятся два изобретения, к которым уже несколько лет проявляется интерес в Германии: «Способ определения полноты сложных, смешанных и разновозрастных древостоев» и «Способ бонитирования насаждений». Там содержатся серьезные разработки, фактически мирового уровня.
Будущее таксации? Увы, пустота. Если раньше шла подпитка нашей науки молодыми учеными, то сейчас провал. Вот нас двое стариков-таксаторов осталось в институте. А за нами – уже никого. Один коллега умер пару лет назад, второй – на полевых работах погиб.
Жаль, что молодых, подкованных учёных-таксаторов, которые бы рвались в леса, в нашем институте не найти. Есть вроде ребята в учебных институтах, которые что-то защищают, но они в основном в компьютерах преуспели, а в тайге – нет. Ушли в моделирование, в сидячий образ жизни. В тайгу если поедут – ногу топором поранят. А в нашей науке надо ножками потопать…
Настолько нищенская стипендия у аспирантов, что принять в аспирантуру невозможно. Две-две с половиной тысячи. Куда это годится? Тысяч 10 минимум надо, чтоб человек мог на три-четыре года оторваться от всего ради науки, а не охранником подрабатывать. А стипендия у студентов? Тысяча с небольшим. Прибавляют по 100–200 рублей и кричат об этом на каждом углу. Позор!
Не будет образования – не будет науки, не будет страны.
* * *
…На такой вот грустной ноте мы закончили наш разговор с доктором наук Рашидом Асхатьевичем Зиганшиным, который посвятил всю свою жизнь изучению и охране русского леса.
Но, вы знаете, я не ушел от него в подавленном настроении и без надежды. Она есть. Потому что тем, кто придёт ему на смену, будет на что опереться. Такие фанаты профессии как Зиганшин заложили для будущих поколений своих коллег хороший, крепкий фундамент. А в то, что новые поколения молодых, талантливых ученых обязательно придут на смену своим предшественникам, нельзя не верить. Как нельзя не верить в Россию. Иначе прямо сегодня – ложись и помирай. А мы ведь собираемся жить.
