Игорь ПОЛЕСИЦКИЙ – итальянец русской школы. В 1977 году после первого курса Киевской консерватории он внезапно уехал в Америку и поступил в Curtis Institute of Music в Филадельфии. Спустя несколько лет его, уже концертмейстера альтов институтского оркестра, пригласили на год во Флоренцию. Игорь поехал – и остался на всю жизнь.
Концертмейстер альтов оперно-симфонического оркестра Maggio Musicale Fiorentino, в 2005 году Полесицкий создал ансамбль Klezmerata Fiorentina. С этим квартетом приезжал в Красноярск в 2019 году на фестиваль «Азия – Сибирь – Европа» и играл еврейскую музыку. В 2021-м привез к нам исполнителей классической индийской музыки. И вот Игорь Полесицкий снова в Сибири. На этот раз на 16-м Зимнем Суриковском фестивале искусств итальянский музыкант выступил в качестве дирижера.
– В прошлые годы вы представляли еврейские и индийские мелодии, а на этот раз привезли итальянские. Вы увлекаетесь разными музыкальными стилями?
– У меня особый интерес к музыке: она делает жизнь осмысленной. Животное начало (поесть и поспать), конечно, важно. Но помимо этого необходимо еще то, что человек создает как комментарий к жизни. Для меня это искусство – музыка, литература, живопись. Великие творческие люди создают все это своей энергией.
И огромная привилегия, богатство – иметь доступ к ней, к внутреннему миру этих творцов. К сожалению, большинство людей в мире не пользуются такой возможностью. А для меня – счастье. Я знаю этот язык и получаю огромное наслаждение от того, что могу слушать, смотреть в партитуру, ходить на концерты. А еще могу создавать звук на инструменте или с ребятами из Красноярского камерного оркестра. Это выводит меня за рамки простого существования – в жизнь.
– Но интерес к музыке возник не в Италии и не в Америке, а в России.
– В Советском Союзе. В моей семье, которая не имела никакого отношения к музыке, бабушка хорошо знала старые еврейские песни. Я думал, что она пела фальшиво, но она делала это правильно – с характерной «этнической» интонацией.
Если европейским ухом слушать турецкую или индийскую музыку, будет звучать фальшиво. Просто у нас другие понятия о тоновой системе. Я тогда начал учиться играть на скрипке в классической школе, у меня был хороший слух. Я говорил: «Бабушка, ты неправильно поешь», – но она настаивала, чтоб я играл именно так. Только потом я понял, что есть вещи, которые надо произносить с акцентом. И это настоящее величие актерского мастерства.
У нас древняя музыкальная традиция, и пришла она из синагогальной музыки. Повезло, что меня приобщили к ней вовремя.
– А как вы открыли для себя Сибирь и Красноярский камерный оркестр?
– Руководитель вашего камерного оркестра Михаил Иосифович Бенюмов – мой друг с 1967 года. Мне тогда было девять лет, а ему девятнадцать. И он был любимым учеником моего первого учителя.
Григорий Ефимович Ямпольский говорил про Мишу Бенюмова как про самого талантливого ученика, который у него когда-либо был. Михаил тогда уже учился в Москве и приезжал к бабушке с дедушкой в Киев, а летом мы отдыхали в одной деревне.
И вот Миша Бенюмов меня учил, делился своими замечательными идеями, которые у него были всегда. А я внимал с открытым ртом. Потом он связал свою жизнь с педагогикой – преподает более 50 лет. И создал в Красноярске замечательный камерный оркестр, который с технической точки зрения очень хорошо подготовлен.
Я работал с разными оркестрами и с камерной музыкой, знаю разные стили исполнения. Красноярский оркестр ко всему готов. А это чрезвычайно важно! Потому что каждый дирижер выстраивает свою концепцию исполнения произведения. И, делая новое, не хотелось бы ломать то, что наработано.
В камерном оркестре струнникам играть в чем-то сложнее, чем в симфоническом, в котором много духовых, народу – есть за кем укрыться. А здесь не спрячешься, если фальшивишь, – сразу слышно.
– Что вас привлекает в Сибири, кроме вашего старого друга и Красноярского камерного оркестра?
– Да сама Сибирь! Заповедник «Столбы» для меня особенное место. Есть в мире такие духовные места, где получаешь заряд энергии. Например, в Северной Америке в Скалистых горах индейцев. И у вас на Столбах. Я боюсь высоты, но на Деда залез. И мне понравилось!
А еще – люди здесь особенные. Публика приходит получать удовольствие от музыки, а не сидеть на концертах из-за какого-то классового превосходства или снобизма – покритиковать, посчитать, сколько ошибок сделают музыканты. В Сибири слушатели классической музыки просто получают заряд позитивной энергии. Я это чувствую, когда выхожу на сцену.
Когда я впервые приехал в Красноярск с квартетом Klezmerata Fiorentina, увидел лица людей и понял, насколько им важно общение с музыкой. Российская публика особая – умная, добрая, интеллигентная.
– Тем не менее живете во Флоренции?
– Я уже итальянец. Большую часть жизни прожил на Западе. А сейчас, закончив работу в оркестре (у нас обязательная пенсия в 62 года), я могу давать концерты в разных уголках мира, потому что не связан контрактом.
– То есть хочешь не хочешь, а на пенсию уйти обязан?
– Да. В Италии в оркестрах должна происходить смена поколений. В Америке это запрещено, подвинуть по возрасту невозможно, можно сидеть в оркестре хоть до 90 лет. Но я считаю, после 65 лет человек не должен играть в оркестре, потому что это тяжелая физическая работа. У духовиков или альтистов (а я всегда играл на большом альте) начинаются боли, проблемы со спиной, руками, шеей. Я мог бы еще поработать, мне нравится играть со знаменитыми дирижерами. Но жизнь таким образом дает мне попробовать что-то другое. Концерт в Красноярске, потом сольный концерт еврейской музыки в Москве…
– Немузыкальные увлечения появились?
– В пандемию я начал ходить по 15–20 километров в день. Это для меня духовное упражнение: очищает голову, и я абстрагируюсь от вещей, которые не так важны для меня. В жизни очень много шума. А когда я один на природе, шум проходит, появляется возможность внутренней концентрации.
– Где черпаете информацию?
– В книгах. По ночам читаю историю философии Бертрана Рассела. Из старых книг каждый год перечитываю Льва Толстого «Войну и мир».
Это великий писатель. Я счастлив, что знаю его язык. Каждый раз открываю в нем что-то новое.
Причем, если бы мы познакомились, на 80 процентов я бы с ним не согласился, не был бы толстовцем. Но я уважаю его как писателя. Толстого можно читать как поэзию. Открываются вдруг такие вещи! И возраст в этом помогает.
С возрастом вообще некоторые вещи приобретают новое звучание. Я рад этому.
– Вы первый человек, который рад своему возрасту.
– Все стадии жизни важны, и нужно принимать их такими, какие они есть.
Физически чувствую себя на 20 лет. Но в этом возрасте я был абсолютно нетерпимым к мнениям других. Когда приехал в Америку, был молодым революционером, как все русские мальчики. Если кто-то со мной не соглашался, я орал.
Эта экспрессия, экстремальность при выборе слов нормальна для русского языка. Но на Западе так не делается. Мне пришлось научиться выражаться более умеренно и не пугать людей.
Фото Александра ПАНИОТОВА, «Культура24»
