Не нужно быть специалистом по творчеству Толстого, чтобы помнить эту цитату: «За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание… два живущие теперь замечательные человека, оба всю свою жизнь работавшие мужицкую работу, – крестьяне Сютаев и Бондарев».
Первый, Василий Кириллович, уроженец Тверской губернии, неграмотный, стал основателем религиозного движения «сютаевцев», которое после смерти основателя растворилось в море русского сектантства. Второй, Тимофей Михайлович, вполне может считаться нашим земляком, поскольку большую часть жизни провел в селе с красивым названием Иудино Минусинского уезда. Бондарев грамоту знал, более того, написал книгу, которая, по его замыслу, должна была перевернуть мир. Называлась она «Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство», была издана в России, а в Париже вышел ее французский перевод под редакцией самого графа Льва Николаевича. Бондарев и Толстой переписывались 13 лет, называли друг друга братьями, и, хотя ни разу в жизни не встречались, их отношения можно назвать если не дружбой, то духовным родством. В советские годы об этой дружбе по почте было написано множество газетных статей, научных монографий. Считалось, что минусинский мужик (опять же в компании с мужиком тверским) стал прародителем графского учения о необходимости поголовного физического труда, непротивления злу и отрицания собственности. Однако еще Толстой устал опровергать суждения о своем ученичестве.
Записался в иудеи
Родился Бондарев 3 апреля 1820 года в области Войска Донского, был крепостным помещика Чернозубова. Грамоте его обучил местный дьякон. Когда Тимофей был уже зрелым 37-летним человеком, случилась с ним беда: барин, заподозрив его в колдовстве, отдал в солдаты. Оставив четверых детей на попечение жены, Бондарев прослужил на Кавказе в полку Кубанского войска 10 лет. Солдата-грамотея назначают дьяконом полковой церкви. И тут Бондарев «выкидывает номер» – вступает в секту субботников, проповедующую возврат от христианства к иудаизму, делает обрезание и принимает новое имя – Давид Абрамович. Сделал это Бондарев в уверенности, что если православие не защищает его от жизненных невзгод, то какая-нибудь другая религия – защитит. За измену вере его предают военному суду и ссылают в Сибирь. В мае 1867 года он вместе с семьей приезжает в Минусинский уезд, в ту самую деревню Иудину, где обосновались его единоверцы.
Тимофей-Давид Михайлович-Абрамович оказался не просто хорошим, а выдающимся работником и вскоре стал обеспеченным по крестьянским меркам человеком. Бондарев первым организовал поставку овощей и хлеба на север губернии. И все бы хорошо, если бы не одно обстоятельство – его невыносимый характер. Тимофей принадлежал к тому человеческому типу, который очень ярко описал Достоевский: он имел склонность к размышлению, но, уверившись в какой-то из своих мыслей, делался ее фанатиком. Попросту правым он считал только самого себя. Поэтому в Иудиной не было человека, с которым бы он не поссорился.
Иван Петров в своем очерке о минусинском старце пишет, что сошелся он только с двумя семействами – с Королевыми и Мясиными. Со стариком Королевым он ругался после каждого разговора, месяца через два являлся просить прощения, опять садились поговорить – и все повторялось… Видимо, единственный близкий ему человек, отношения с которым он так и не довел до явной ссоры – хотя претензии высказывал, – был граф Толстой. Хотя уже в отсутствие Бондарева на свете народная фантазия довела и эти отношения до вполне закономерного финала. В конце 20-х годов краевед И. Барашков-Эпчелей записал в Иудиной рассказ местного жителя о том, что Тимофей Михайлович все же уговорил Толстого приехать. Граф сел на «чугунку», прикатил в Минусинск, где его и скрутил приступ ревматизма. Тимофей выехал навстречу. «Встретились они, и пошла у них тут, батенька, катавасия! Бондарев под конец уж кричит на Толстого: «Ты, говорит, пишешь-то гладко, тоже зубы заговариваешь, а сам-то в графья записался, сам-то не работаешь. Ты, говорит, сроду-то косил, нет? Серпом-то пробовал поелозить?»
Разумеется, заканчивает рассказчик, граф сдался: «Твоя правда, говорит, Тимофей Михалыч, вечный работник и земледелец теперь я буду».
Бандероль царю
Мысли о неправильном устройстве жизни одолевали Бондарева давно. На свободе – а ссылка в Сибирь действительно принесла свободу – он начал записывать их, даже на пашню брал с собой карандаш и бумагу. Так появился пространный трактат «Торжество земледельца…», вся идеология которого заключается в нескольких строках: жизнь несправедлива, потому что люди отошли от Божьего завета (на самом деле – проклятия. – А. Г.) в поте лица добывать свой хлеб. Если все – поголовно! – начнут трудиться на земле, пахать и «серпом елозить», то жизнь разом исправится. Даже рабочие должны посвящать часть времени сельскому хозяйству. Всякий не занимающийся физическим трудом считается вором.
Возможно, проект Михайловича-Абрамовича так бы и канул в безвестность, как множество других фольклорных утопий, но тогдашняя интеллигенция вступила в пору брачных игр с бывшими крепостными и очень интересовалась народными фантазиями. А самое главное, почти в том же направлении, что и Бондарев, мыслил первый духовный авторитет России – рукопись попала ему на глаза и так оказалась в истории.
Сам же Бондарев был настолько ошеломлен собственным открытием, что стал его фанатиком. Перебелив свои записки, он упаковал рукопись и отправился на почту. В уездном почтовом отделении бандероль с адресом «Санкт-Петербург, царю» произвела «шок и трепет», Бондарева начали отговаривать от затеи, потом просто прогнали. Но он как-то изловчился, отправил рукопись и стал ждать ответа. За два года ожидания он извелся, наконец, сделал еще одну копию и отослал в правительство. Молчание. На его письма кабинет министров также не отвечал. Тогда кто-то из немногих знавших о существовании трактата посоветовал обратиться к основателю минусинского музея Н. М. Мартьянову. Тимофей делает третью копию, пишет на упаковке: «В минусинскую городскую музею, в дом Белова, где собраны со всего света редкости»… Страдания его были вознаграждены: Мартьянов отправляет рукопись в столицу, она попадает к самому популярному публицисту того времени Глебу Успенскому, который публикует в «Русской мысли» восторженный очерк о народном философе. Получив журнал, Бондарев оказался на седьмом небе, но пребывал там весьма недолго – как раз до того места, где Успенский по ошибке вместо субботника назвал его молоканином. По иудинским понятиям это было чудовищное оскорбление. Бондарев вместо благодарности великому журналисту пишет ему гневное письмо: «А ты, Успенский, взял да и погрузил меня в страшную бездну унижения и стыда, позора и порока. А за что? …Со всех четырех сторон – сверху и снизу, изнутри и извне – обижаете меня».
Но рукопись была уже у Толстого, привела его в восторг, между графом и мужиком начинается переписка.
Попытка издать «Торжество земледельца…» в России успехом не увенчалась, но во Франции это стало возможным. Лев Николаевич сам редактировал перевод. Когда книжка из Парижа оказалась в деревне Иудиной, автор пришел в замешательство – с одной стороны, мечта сбылась, но писал-то он для русских людей… Поскольку Бондарев, благодаря «нехорошему» Успенскому, уже стал местной знаменитостью, один из минусинских интеллигентов переводит книгу с французского на русский. Прочитав перевод, Тимофей опять «заложил руки за голову от ужаса». Толстой оставил в книге только самое ценное, освободив ее от огромного множества повторов и длиннот. Но Бондарев, как всякий графоман, к тому же малограмотный, благоговел перед каждым своим словом, до него не доходило, что его рукопись редактировал лучший писатель мира. И он предъявляет претензии Толстому, который его «исказил, исковеркал…».
Вообще степень веры иудинского старца в собственные идеи нагляднее всего передает его письмо – но не Толстому, а министру внутренних дел. Он писал, что его рукопись «настолько сильное врачество», что люди без всяких усилий за четыре года избавятся от нищеты. Более того – трактат, если бы на него вовремя обратили внимание, мог бы предотвратить убийство Александра II, «потому что убийцы, услыхавши все это, сделались бы самыми честнейшими людьми и пришли бы к царю с раскаянием своего намерения».
Бондарев и Толстой расходились только в одном, но принципиальном моменте: первый, несмотря на сектантство, чтил Бога и царя, второй не признавал ни Того, ни другого…
Гробница
Измотанный ожиданием триумфа своей идеи, обиженный, что все идет не по его замыслу, Бондарев вдрызг разругался с семьей. Он построил избушку на краю своего надела, ушел «в затвор», начал пить. Потом очнулся и понял, что его идея не для нынешнего века – для будущего. Бондарев принялся за последнее большое дело своей жизни. Он строил себе гробницу – ограду из лиственничных бревен, большие ворота и гранитные глыбы, которые он отесывал несколько лет и выбивал на них письмена из «Торжества земледельца…». Рукопись велел положить с собой в гроб.
Умер Тимофей-Давид в 1898 году, но не от старости – угорел от печки. После его смерти могилу раскопали, и рукопись исчезла – грешили на страстного библиофила купца Юдина… В конце 50-х деревню Иудину переименовали в Бондарево (теперь это Хакасия), поставили бюст, но с годами не стало ни бюста, ни гранитных глыб с письменами – говорят, их использовали при строительстве фундамента местной школы.
