Некоторые историки и антропологи утверждают, что первобытные люди воевали практически беспрерывно – примитивнейшее оружие делало такие войны не столь истребительными, как нынешние, а самой ценной добычей были не топоры, мясо и ожерелья из клыков, а женщины.
Если же при добывании оных можно было обойтись без боестолкновений, то бишь попросту украсть, – так вообще замечательно. И поскольку сюжет, подобный древнеримскому «похищению сабинянок», есть, видимо, в каждой народной памяти, равно как и романтическое «умыкание невесты» джигитом или гусаром, то, наверное, в теории этих ученых мужей есть известная доля правды.
Та же кража, только в игровом виде, происходит сейчас почти на любой свадьбе. Главное, чтобы и молодожены, и гости были люди простые и держащиеся непонятно откуда взявшихся традиций.
В общем-то логика в таких умыканиях есть – чем больше женщин, тем многочисленнее само племя. И наоборот – жестокий дефицит слабого пола был одной из первых угроз новых территорий – Америки, Австралии, Сибири. В последней, кстати, пол этот оказался совсем не слабым – есть известная легенда о том, как казаки Красноярского острога умоляли начальство прислать им женщин.
А когда умолили и получили желаемое, начали пить и демонстрировать «доминирующего самца». Дамам это очень не понравилось, и гарнизон понес потери. Самые настоящие, безвозвратные.
Фантазеры и консерваторы
Так или иначе, «женский вопрос» всегда был ключевым. Но его историческая особенность в том, что женщины, вплоть до самых недавних времен, выступали в качестве объекта – то есть мужская половина в лице всевозможных героев, государственных деятелей, философов и утопистов соображала, как правильно женщин поделить между собой. У самого «объекта» мнения особо не спрашивали.
По большому счету существовало два полюса: на одной стороне женщина превращалась в обычную собственность, и количество жен (на которых, кстати, никто посторонний даже посмотреть не мог) определялось только общественным статусом и количеством денег. На другом пребывали легкомысленные фантазеры вроде Шарля Фурье – того самого, который придумал фаланстер, то бишь казарму для трудящихся, и искренне считал, что это хорошо.
Так вот, он предлагал все семейные функции – воспитание детей, уход за стариками и т. д. – передать общественным службам, а женщины просто будут гулять по тенистым аллеям в обнимку с партнерами.
Посередке располагались консерваторы. Замечательная фраза принадлежит Ж. Ж. Руссо, который, кстати, по большинству тем был радикальным свободолюбом:
«Женщина дороже стоит как женщина, но не хороша в качестве мужчины».
Сказал он это по поводу идеи Платона сделать дам такими же военнообязанными, как и мужчины, – его вдохновлял пример амазонок.
Хотя дело даже не в Руссо, Платоне и прочих изобретателях рецептов всечеловеческого счастья. Семья, которую принято называть «традиционной», основанной на том, что «двое станут как одна плоть», но при понятном и строгом разделении ролей, – вещь, обладающая таинственно-притягательной силой.
То есть, какие бы буйные фантазии по части женского вопроса ни одолевали общество, все так или иначе скатывалось к ней – традиционной семье.
Дворец любви коммунаров
Убедительной иллюстрацией к этому является история про обобществление женщин большевиками в первые годы советской власти. Этот, по-нынешнему говоря, фейк, основанный на факте почти анекдотическом, прожил не одно десятилетие, да и сейчас показывается время от времени – благо что интернет все стерпит…
Дело было вот как. В марте 1918 года в Саратове владелец чайных странный человек Михаил Уваров сочинил текст под названием «Декрет об отмене частного владения женщинами», который приписал Саратовскому губернскому совнаркому, и вывесил на стене городского клуба анархистов.
Граждане узнали, что местная власть отменяет право «постоянного владения» женщинами от 17 до 30 лет, за исключением тех, у кого больше пяти детей. Были установлены строгие правила «пользования»: не чаще четырех раз в неделю и не более трех часов. Бывшим мужьям давалось право разового внеочередного посещения…
Зачем владелец чайных сочинил это, осталось неизвестным, но финал был ужасен и для клуба анархистов, где появилась бумажка, и для самого Уварова. Клуб разнесла толпа разъяренных саратовских девушек и дам. А анархисты поймали сочинителя и убили.
История – почти один в один – произошла в Москве летом того же года. Лавочник Мартын Хватов под тем предлогом, что самые красивые женщины всегда доставались только эксплуататорам, учредил «Дворец любви коммунаров», где каждый сознательный товарищ за небольшую плату мог эту самую любовь получить.
Хватова судили как содержателя притона, но выручила его крупнейшая отечественная феминистка того времени Александра Коллонтай. Долго на свободе Мартыну гулять не пришлось – его убили все те же анархисты, которые знали, что собак повесят на них.
Подобные инциденты, только без убийств, имели место и в других городах. Интересно, что эти вроде бы нелепые истории были тут же подхвачены зарубежной прессой. И позже они получили продолжение – например, во время коллективизации возникали слухи, что вместе с землей, инвентарем, коровами и лошадьми общими сделают и жен.
Собрание велело жениться
Однако надо признать, не было дыма без огня. ХХ век начал воплощать «эмансипатские» теории прошлых времен – например, учение о неизбежной гибели «буржуазной», то есть традиционной, семьи и освобождении женщин. За границей проходили первые феминистские манифестации за право носить штаны, а также учиться в университетах, работать, участвовать в выборах.
Кстати, весь этот набор советские женщины получили первыми, на десятилетия раньше, чем в тех странах, на которые молятся наши низкопоклонники перед Западом.
Освобождение подразумевалось от семьи и строгой общественной морали. Одиозная теория «стакана воды», которая ошибочно приписывается Кларе Цеткин и той же Коллонтай, ударно претворялась в жизнь первыми комсомольцами. Семейный уют стал именоваться «мещанством», его клеймили где только можно. На плакатах, в кино, в литературе женщину-мать вытесняла женщина-ударница, активистка, та, про которую нынче говорят «вся в карьере».
Вообще времена НЭПа отметились многообразием эпатажных идей – от толстовцев до нудистов.
Однако уже на закате новой экономической политики оригиналов начинает по-отечески журить большое начальство – Луначарский, Сталин…
В 1924 году появляется работа психиатра А. Залкинда с пафосным названием «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», которая сразу приобрела большую популярность. Перечислять заповеди смысла нет; если не обращать внимания на речевые особенности вроде «любовь должна быть моногамной и моноандрической», получается текст об отношениях мужчины и женщины почти библейской направленности и строгости.
Был там, кстати, интересный пункт:
«Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая».
Отсюда, видимо, пошел обычай жениться по решению комсомольского или партийного собрания. Вроде бы нелепость – но так, несмотря на весь модернистский зуд, действовало притяжение традиционной семьи. То есть нормы.
Безбожный СССР, кстати, остался в истории как государство строгой семейной морали. О феминизме там знать не знали, а «умыкание невесты» приветствовалось только в кино. Вы это кино знаете…
