Долгое время 12 июня считалось праздником если не вовсе мертворожденным, то трудно приживающимся. Народ не мог взять в толк: а что празднуем-то?
Если «День независимости» – так его вначале именовали ради простоты, – то независимости от кого? Нас кто-то завоевывал? Если день принятия Декларации о государственном суверенитете РСФСР в 1990 году, то это фактически торжество по поводу развала Союза, который Россия оформила одной из последних среди бывших республик… Если дату избрания Ельцина Б. Н. в 1991-м как первого «демократического» президента, то последующие дела и само нескромное поведение Бориса Николаевича всю праздничность обнуляют.
Тогда – что?
Возможно, символический день рождения большой иллюзии, что заживем без коммунистического диктата, многопартийно, рыночно, как «весь цивилизованный мир». Но иллюзия быстро развеялась войнами, нищетой, элитарным хамством, и уже на подходе к нулевым народ все ощутимее тосковал по ушедшим временам, собиранию земель вместо «берите суверенитета, сколько сможете унести», а культовым словом избирательных кампаний того времени стало слово «порядок».
И в последние годы День России хоть и не вызывает вопросов, по какому поводу выходной – почти тридцатилетняя практика празднования дает о себе знать, – но не может соперничать с давно прижившимися в народной душе «красными днями». Однако есть догадка, что в этом году и в последующие 12 июня откроет тот смысл, который еще не разглядели, – просто жизнь не давала достаточно внятного повода. Теперь повод есть.
Без загадок
Свои «суверенные дни» празднуют на всем постсоветском пространстве, некоторые так искренне, что по три гармони рвут…
В отличие от российского суверенитет бывших союзных республик не заключал в себе никакой внутренней загадки, виделся как освобождение от «ига Москвы», возможность дать волю национальным инстинктам, и потому почти везде начинался одинаково – с избиения, изгнания представителей «народа-угнетателя» (ленинский термин), создания «музеев советской оккупации» и превращения их в объекты столь же насущные, как трансформаторные будки, написания новой «великой истории», изъятия собственности оккупантов и прочих безобразных картин национального возрождения…
Пройдет совсем немного времени, и из тех краев, где ходили под транспарантами «Русские, не уезжайте, нам нужны рабы», потянутся строить, мостить, мыть, таскать, красить и вообще «делать бизнес» сначала в Москву, потом в прочие города и веси бывшей метрополии.
Оставляя за скобками подробности, радикальная по значимости доля ВВП, которую давали гастарбайтеры с Украины, из закавказских и среднеазиатских стран, свидетельствует о том, кто сколько «весил» в СССР.
По части внешних сношений все обстояло столь же просто – в стремлении лечь под нового хозяина. Кому-то это удалось на ять, как Прибалтике, для кого-то стремление обернулось весьма неприятными приключениями, кто-то погрузился в герметичную диктатуру либо в перманентный бардак…
Подскажите идею
Российский же суверенитет в самом начале представлял собой одну сплошную загадку. В отличие от бывших республик никакого иноплеменного ига тут не сочинишь, а возрождаться как-то надо, поэтому российский вариант нацвозрождения вылился в саморазрушение.
Кроме того, надо искать место в цивилизованном мире (а в каком же еще), которому ты проиграл в холодной войне и сам это признал. Позорно знаменитая фраза ельцинского министра иностранных дел Козырева, обращенная к Никсону: «Если вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен», – как раз свидетельство той самой растерянности.
В самом деле, как можно говорить о суверенности, независимости и прочих приятных вещах, когда ты зависим и не суверенен почти по всем статьям – политически, идеологически, культурно, экономически, юридически, продовольственно…
Когда бывшие союзники и даже родственники становятся самыми инициативными врагами, а новые вроде как друзья, они же бывшие враги, требуют еще большей зависимости от себя – переписать на них недра, отрасли, распустить территории и т. д.
Будь Никсон понаглее, он обозначил бы Козыреву русскую национальную идею одним коротким словом «сдохнуть», на котором сошлись бы чаяния и цивилизованного мира, и периферийных нацвозрожденцев, и, кстати, собственной «духовной элиты».
Подлинного российского суверенитета никто из этой компании не хотел и не захочет, только у нас в это верить тогда не желали. И теперь не все верят.
Поход к суверенитету
Однако русский инстинкт государственности, как выяснилось, вытравить непросто или совсем невозможно. (Среди бывших советских республик только Армения, Грузия и Молдавия имели исторический опыт госстроительства – прочим вытравливать нечего.)
Если приход Путина к власти отнести к разряду подарков судьбы, то российский поход за суверенитетом как цепь намеренных действий начался, когда 12 июня праздновали почти десять лет.
При самом общем взгляде можно обозначить следующие звенья: ликвидация последствий предательства в Хасавюрте; уничтожение поддерживаемых Западом террористов на Северном Кавказе (2003 год); посадка Ходорковского как намек прочим олигархам на то, что хозяевами им не быть (2005); мюнхенская речь Путина – первый четкий сигнал «партнерам», что с нами можно играть только по-честному (2007); принуждение Грузии к миру, признание Южной Осетии и Абхазии – демонстрация решимости действовать на постсоветском пространстве так, как мы сочтем нужным (2008); возвращение Крыма (2014); спецоперация на Украине – 2022 год.
Собственно, с 24 февраля начинается отсчет реального и практически полного российского суверенитета с безальтернативной перестройкой экономики и национализацией элит. Точнее, альтернатива есть – гибель.
То, что суверенитет вызвал мировую истерику на грани войны, подтверждает его значимость и наш вес в мире. То, что суверенитет сопряжен с тяжким, кровавым, но, увы, необходимым делом денацификации, – не злая воля и не стечение обстоятельств. Потому что суверенитет – это то, ради чего жертвуют; он не возникает «сам по себе» и на голову не сваливается…
Но теперь точно будем знать, что празднуем 12 июня – не мечту, а то, что есть. И будет.
