Юбилей русского гения оказался отмечен обилием всевозможных публикаций и выходом в широкий прокат фильма Авдотьи Смирновой «История одного назначения».
Рассуждать о наследии Толстого в краткой заметке – дело бессмысленное. Этой теме некоторые очень ученые люди посвящают всю жизнь, в конце которой обычно говорят, что многого так и не успели охватить и понять. Поэтому в центр внимания и обсуждения попадает, как правило, не литература, а персона Толстого – учителя народа, его мысли о Христе, государстве, отлучение от церкви, непротивление злу насилием, вегетарианство, хождение босиком, «не могу молчать» и прочие вещи, знакомые каждому со школьных лет.
Кстати, по поводу отлучения исследователь творчества Толстого протоиерей Георгий Ореханов сказал, что Церковь относится с исключительным уважением к последней воле графа:
— А его последняя воля заключается в том, что он не хочет иметь никакого отношения к Церкви… Поэтому в этой ситуации здесь на земле изменить уже ничего нельзя.
По-моему, лучше не скажешь, и данную тему давно бы надо закрыть. Но она, несмотря на простые и внятные доводы, никак «не закрывается», впрочем, как и многие другие, касающиеся судьбы Толстого-моралиста. Наверное, происходит это потому, что его учение пустило очень крепкие корни в тело русской культуры и жизни. Не в том, конечно, смысле, что толстовство как секта стала господствующей – ее сейчас вовсе нет. Толстой, впрочем, как и его антиподы, возникает всякий раз, когда в нашей теперешней жизни появляются моральные коллизии и надо в них разобраться. Насколько, например, наказание соответствует преступлению? И что вообще считать преступлением? Что важнее – закон или милосердие, и нужен ли вообще немилосердный закон?
Именно такая коллизия стала основой фильма «История одного назначения». Сюжет построен на реальных событиях: в 1866 году писарь Московского пехотного полка Василий Шабунин ударил своего ротного командира, за что был приговорен к смертной казни. Толстой выступал на суде защитником солдата, потом написал прошение царю, но, пока оно шло по инстанциям, Шабунина расстреляли. Позже Толстой напишет:
Случай этот имел на всю мою жизнь гораздо более влияния, чем все кажущиеся более важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потеря близких людей.
Картина вышла в прокат совсем недавно. Большинство из тех, кто успел только посмотреть трейлер и почитать критику, но, в духе легендарной фразы из суда над Пастернаком «не читал, но осуждаю», уже составили мнение. Предполагаю, что легендарная фраза все же имеет право на признание, поскольку мнения сейчас легко предсказуемые. Достаточно знать, что сюжет – история все того же маленького человека, попавшего в жернова безжалостной государственной машины, причем именно российской машины, что автор – жена Чубайса, к тому же сама сказала, что фильм «пугающе актуален», и обратилась перед премьерой с истинно толстовским призывом к милосердию «к судьям Кирилла Серебренникова» (до судей там еще не дошло, но так в одной статье сказано), ну и, разумеется, в публикациях обязательно в том же контексте будет упомянут, простите, режиссер Сенцов, как же без него…
Нет, вполне допускаю, что это замечательный фильм – именно так отзываются о нем многие из тех, кто успел посмотреть его полностью. Сам обязательно пойду смотреть. Сейчас я о другом.
Даже в такой вот предвзятости есть толстовский след. Толстой, как известно, призывал помиловать не только солдата, ударившего офицера, – пуля в сердце за расквашенный нос действительно высокая цена даже при всей жесткости тогдашнего воинского устава. С тем же воззванием он обратился к Александру III по поводу убийц его отца:
Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола, и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию. Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед Царем – человеком, исполняющим закон Христа.
Парадокс в том, что толстовская проповедь «не убий» больше всего помогла тем, кто убивает. Произошло так потому, что он обращался с ней не ко всем, а только к государству, имеющему легитимное право на убийство. Невозможно представить себе Толстого, обращающегося с тем же «не убий» к развязавшим революционный террор, – и не только потому, что фактов нет. Если государство в учении крупнейшего морального авторитета России есть зло, то любой подданный – заведомая жертва, а жертва права.
Через семь лет после его смерти «жертвы» победят, разрушат «зло» и будут казнить за день столько, сколько при жизни графа казнили за несколько лет, а то и десятилетий.
Потом и это «зло» разрушат, построят новое, но так или иначе всякое покушение на государство – будь то даже глупые детки из «Нового величия» или тот же Сенцов – будет нести на себе отсвет толстовского благословения.
