«Не могу, а надо», – говорил мой сильно пьющий знакомый, когда на пятый-шестой день загула заставлял себя съесть тарелку борща. Вот и я «не могу», ибо от этой истории тошнит, но «надо» доносится из каждого утюга, ведь все люди доброй и недоброй воли уже высказались, один я молчу…
Речь, как нетрудно догадаться, о «берлинском пациенте», ныне столичном сидельце, в честь которого пучит все медийное пространство, а на улицах некоторых российских городов происходят беспорядки. Самые красочные, конечно же, в Москве.
В тысячный раз услышав, что «пациент» есть проект западных спецслужб и их пока еще не названных агентов в российских верхах, предпринятый не только для текущего расшатывания государства, но и с прицелом на «роковой» двадцать четвертый год, в общем принимаешь убедительность доводов.
Хотя, проецируя амбициозность этих замыслов на саму личность «пациента», по-человечески хлипкую, не дотягивающую не то что до титанов революционно-переворотного дела, таких как Ленин или Свердлов, но даже до вольнодумного студентика той эпохи, возникает впечатление, что с «проектом» что-то не так.
Впечатление, сразу замечу, обманчивое, поскольку успокаивающее.
Тревожная реальность в том, что есть достаточное количество людей, готовых биться за дело «пациента» на площадях, получать синяки и прочие неприятности, пусть и мелкие по сравнению с временами Сони Перовской и Саши Ульянова.
Дежурное объяснение, что это толпа из проплаченных провокаторов и обманутых недорослей, убедительно лишь отчасти. Они будут буянить, даже если заменить физиономию «пациента» на какую-либо другую, а их приговоры останутся такими же безапелляционными, исключающими любую другую реальность, кроме той, что есть в их роевой матрице.
И здесь уже нужны объяснения, которых я не слышу. Но одно все же есть.
В декабре прошлого года вышел новый роман Евгения Водолазкина «Оправдание Острова» – удивительный образец «переписывания истории» рукой и сердцем средневекового русского летописца, для которого история – не принятое сейчас установление последовательности событий и связей между ними, а изложение «борьбы Добра и Зла руками человеков».
Выдуманный Остров – Русь, от крещения до наших дней, но никакого политического подтекста в романе нет – есть средневековый взгляд, позволяющий видеть такую основу вещей, в том числе знакомых всем, которую не видим мы.
«В лето двадцатое Парфения и Ксении начались демонстрации, нечто прежде невиданное. Поскольку в названии события островитянам ясно слышалось демон, собрать сколько-нибудь значительное количество участников первоначально не удавалось.
Но было очевидно, что слово это наполнено какой-то нездешней силой, поскольку дело постепенно сдвинулось с мертвой точки. А может, наоборот, к ней направилось: здесь все зависело от взгляда.
Поняв, что одними лишь взрывами бомб новый мир не построить, борцы за новую жизнь открыли для себя демонстрации как взрывы куда более разрушительные. Их бомбам мало кто сочувствовал, ибо человеческая природа отвергает убийство.
Куда более разумно, рассудили борцы, заняться человеческой природой. Ее непросто изменить у человека, но она легко меняется у людей. Довольно лишь собрать их вместе, и они будут послушны. В толпе нет отдельных воль, у нее есть лишь общая воля, которой можно управлять. Так думают они. Демонстрации устраивают демоны. Так думаю я».
То, что «демонстрация», вопреки правилам русского языка, может происходить от слова «демон» – самое, пожалуй, оригинальное объяснение тому, что творится на наших глазах, причем не только у нас. Хотя, конечно, туманное для нынешнего рационалистического ума, но все же есть смысл попробовать такой ключ…
Если обратиться к христианскому представлению о демонах, «духах злобы поднебесной», то известно, что они постоянно кого-то «наущают» (традиционное для Средневековья объяснение событий трагических либо позорных), но при этом демоны – не политики.
Они не хотят изменить порядок вещей в мире – хотя бы то же устройство власти, – у них нет плана на этот счет. Их единственный план – разрушить сам мир (т. е. существование людей без явной вражды), он им противен, непереносим как таковой, поскольку сами они стали демонами, выбрав вражду с Создателем, изначально сотворившим их совсем другими.
В ненависти к миру проявляется их невероятная изобретательность и прочие нечеловеческие таланты, прежде всего – способность представиться Добром и Правдой. Причем единственно возможными, поскольку зло, считающее себя злом, встречается, по большому счету, только в сказках, переработанных для детского понимания: в действительности сатаноиды борются за справедливость, искоренение интеллектуальных заблуждений, нравственной заразы, и даже Чикатило оправдывал себя тем, что очищал землю от распутных женщин.
Да, бывает мир настолько тягостный, невыносимый, что внутренняя война начинает казаться людям выходом из ада. Но такое состояние уже, по сути, не мирное, поскольку войны начинаются в сердцах.
Задача демона – капнуть на сердце нужное вещество. Не будет вещества – ни голод, ни поборы, ни проигранные «маленькие победоносные войны», ни произвол властей внутреннего мира не разрушат, в истории не раз так бывало.
Будет вещество – чистые, сытые проспекты превратятся в помойки, что также случалось не раз (Франция перед своей Великой революцией жила, в общем-то, так же, как и за полвека до нее) и теперь наблюдается в исполнении всевозможных «героев майдана», «желтых жилетов», борцов за права цветных.
Приверженцы пациента к подобному стремятся (потому что больше стремиться не к чему), но пока, слава Богу, государство не дает разойтись…
Что же касается состава того вещества, которым демон капает в сердце, то здесь лучшим ответом станут биографии выдающихся революционеров – реальных либо придуманных, таких, например, как Р. Р. Раскольников.
Они могут полярно различаться в жизненных деталях – кто-то, как Перовская, принадлежал к аристократии, кто-то вышел из рыбацкой лачуги, – но сходятся в одном: путь в революцию начинается с некой личной трагедии – часто маленькой, как несправедливое исключение из училища у юного отличника Лейбы Бронштейна, либо большой – казнь брата за покушение на цареубийство у гимназиста Ульянова…
Из первой трагедии прорастает первая догадка о том, что мироздание не так уж прекрасно, как казалось в розовую пору.
Потом каждый увиденный или лично пережитый укол или удар судьбы (чаще всего – не оценили по достоинству) переводит догадку в мысль, мысль – в уверенность, что вся эта вселенская конструкция никуда не годится, надо, к чертовой матери, ее разрушить, потом – в веру, что разрушение есть добро, лучшее, что можно сделать для людей.
Демонское вещество преобразует личную месть во вселенскую. В этом смысле биографии революционеров являются отражением «биографии» вождя демонов, Люцифера, ставшего сатаной по причине уверенности, что Создатель его не ценит, не считает равным Себе, и потому объявившего войну всей твари небесной и земной.
Демон вообще мстит не конкретным личностям, но самому порядку вещей, делит мир на «мы» и «они», каковые становятся соответственно «силами света» и «тьмы».
Вера эта раскрывается во всей полноте не у бунтаря-одиночки, а в собрании верующих – демоны тоскуют в одиночестве и любят компанию, особенно большую.
Лев Троцкий писал в мемуарах об одном из ярких событий юности – чтении указа об отлучении Толстого от Церкви:
Мы читали и перечитывали перечень лжеучений Толстого – каждый раз со свежим изумлением – и мысленно говорили себе: нет, на опыт всего человечества опираемся мы: будущее представляем мы, – а там, наверху, сидят не только преступники, но и маниаки. И мы чувствовали наверняка, что справимся с этим сумасшедшим домом.
По сути, эта манифестация веры – уже готовый демонский продукт: картина отличается от нынешней лишь тем, что Лёва с одноклассниками читал газету, а поклонники «берлинского пациента» торчат в гаджетах, но ярость та же. Как строчил один из них:
Вы называете его изменником родины?!!!! Пальмовое масло в детском питании – это измена! Умирающие от голода северные деревни – измена! Полностью продажный суд – измена! Менты, забивающие дубинками детей, – измена! Нищий народ – измена! Вы сами – измена!!!
При этом собственно пальмовое масло, деревни и дубинки не интересуют ни демона, ни того, чьими пальчиками он тенькает по клавишам.
Как говорил философ Померанц, дьявол – это ангел, доказывающий свою правоту с пеной у рта; демону важна именно «пена».
Повторю, никаких планов переустройства у него нет, он не политик – он всего лишь борец против мирной жизни. И, кстати, не стоит относиться прохладно к таким манифестациям веры, списывать их на юношеский максимализм, «проплаченность» и прочие банальности.
Куда полезнее помнить, что у вышепроцитированного Лёвы Б. и у его друзей получилось-таки справиться с «этим сумасшедшим домом». А не ужился он в новой стране (во всяком случае, большевикам она казалась новой, строящейся с нуля, а не тысячелетней) вовсе не из-за происков Сталина, а потому что его персональный демон оказался злее всех прочих, требовал войны, уходящей в бесконечность и потому названной перманентной революцией.
Между тем существо момента состояло в том, что требовался именно мир, пусть даже скрепленный насилием, но и верой, что на руинах будет построено что-то новое.
Маленькие гении разрушения берут массовостью (поэтому происходящее вокруг «пациента» гораздо важнее его самого), но наступает момент, когда большей части из них приходится разлетаться, они свое отработали, а обладатели задержавшихся демонов довольно часто идут под нож – как якобинцы, эсеры, штурмовики Рэма, хунвейбины…
Хорошо, если после демонов прилетят на руины совсем другие эфиротелесные и, вздохнув горько, скажут освободившимся гражданам:
Вообще-то за такие дела положено пороть каждый день триста лет подряд, да жалко вас, дураков. Давайте уж как-то обустраиваться, мы втихаря подсобим. Тащите цемент, кирпичи или что там еще у вас есть…
Но бывало и так, что прилетали демоны другие, со специализацией куда более тонкой, чем драки с полицией, – например, извращением сути коренных вещей: семьи, пола, национальности. Это уже разрушения более основательные, но внешне выглядящие мирно, благообразно и респектабельно. Однако первыми прилетают те самые – буйные.
В известной евангельской фразе
Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Матф.18:7)
самые печальные слова – «надобно придти», говорящие о неизбежности зла. И потому польза от средневекового взгляда на вещи хотя бы в том, что можешь распознать, кто именно является, а знание позволяет продумать защиту.
