Лавры костюмированного блокбастера «Матильда», ставшего широко известным до выхода на экран и на этом самом экране провалившегося, похоже, не дают покоя прочим, причастным к кинопроизводству. Как вы, наверное, догадались, я о фильме «Праздник» – «черной комедии» из жизни блокадного Ленинграда, еще не смонтированной, но уже многократно проклятой.
Ролики из будущего произведения уже есть в Сети, и, судя по примитивно-сериальной манере игры актеров и прямолинейности диалогов, кино будет так себе. Если будет, конечно. Сказано это вне зависимости от самой темы, вызвавшей всенародный скандал. Большинство возмутила сама идея фильма, меньшинство – гонения на идею. Но меньшинство у нас чаще всего исполняет большие роли. На днях Гильдия киноведов и кинокритиков в открытом письме вступилась за фильм, который травят так же, как «Матильду» и «Смерть Сталина». А между тем он
…не о блокаде Ленинграда, а о жизни некоторых привилегированных лиц в страшное время, когда другие жители города умирали от лишений. Таким образом, нападающие на «Праздник» защищают советскую партийную элиту, жировавшую в самые тяжелые для народа годы.
Сюжет, напомню, такой: в канун Нового года сын и дочь большого партийного товарища на спецпайке приводят невесту и жениха из голодающего города и тот всячески пытается скрыть от них продуктовое изобилие и вообще выгнать. Режиссер Красовский не скрывает прямой, как палка, аллюзии с современностью: пока вы помираете с голоду, «они» жрут за обе щеки. И тогда, и теперь. Вот и разберитесь, кто настоящие враги – эти, на спецпайках, или фашисты, которых вообще не видно. Так же, как и самой блокады – действие происходит в доме, где, несмотря на полный паралич коммунхоза зимой 1941–1942 годов, есть свет, вода, отопление и фронт непонятно где.
Вроде бы никакой сенсации не наблюдается. Все знают, что есть род публики, слова и поступки которой абсолютно предсказуемы.
Говорят, режиссер Звягинцев замыслил фильм о блокаде, и хотя картины нет даже в зародыше, уже более-менее ясно, какой она будет.
Но по мере того, как один за другим разгорались скандалы вокруг картин вроде тех, что перечислены в письме Гильдии, меня все больше занимал вроде бы посторонний вопрос: почему американцы могут себе позволить «Крестного отца», а мы нет?
Поясню, что имею в виду. Трилогия Френсиса Форда Копполы и Марио Пьозо – бесспорный шедевр мирового кинематографа – заключает в себе простую мораль: американская мафия и американская власть – близнецы-братья. Убийцы становятся сенаторами, кавалерами орденов, благотворителями, но, по сути, продолжают заниматься тем же, чем всегда. Конечно, не бог весть какое открытие –
Америка вообще не стеснялась своих язв, общественных и исторических, даже бравировала ими – взять хотя бы гангстерский культ, и вообще успешно костерила собственное государство.
Тот же Иануччи, снявший запрещенную у нас «Смерть Сталина», три года гнал сериал «Вице-президент», в котором высшие чиновники Белого дома представлены идиотами – и ничего, нация смеялась. Без задней мысли.
Меньшинство возмущается, почему у нас так нельзя. Но, во-первых, еще лет 15 назад только «так» было и можно. Предвечный ужас и подлость русской жизни были основной темой.
А во-вторых и в-главных, что для условного «немца» хорошо, для русского смерть. Если в американском кино сенатор – негодяй, президент – дурачок, то это означает только то, что означает. И если прошлое иногда выглядело ужасно – как первые годы «столицы мира» в «Бандах Нью-Йорка», – то оно прошло, успокойтесь. На этом рефлексия заканчивается; каким бы чудовищным не был художественный материал – а тот же «Крестный отец» основан на реальных событиях, – в «немецких» головах не возникнет мыслей, что «эта страна никуда не годится», что она историческое недоразумение, надо ее разрушить и переделать или подарить кому-нибудь умному. В России же такая цепочка – увы, одна из родовых черт культуры. Собственно, именно к этому стремится весь деятельный пафос «меньшинства», к несчастью, влиятельного. С этим пафосом «демократические поэты» рвались к власти и дорвались в 17-м, с ним мы жили в 90-е и «нулевые». А родовая черта – о чем сказано-написано много – следствие родовой травмы, нанесенной шоковой реформой Петра. Реформа поставила страну перед дилеммой: Россия должна быть европейской страной или вообще не быть, а поскольку суть у нас не европейская, началось это мучительное разделение на просвещенные элиты европопоклонников и народ, который ей вечно не подходил, и взаимное недоверие, и тревога, что «страну сдадут».
Русская русофобия – уникальная наша вещь, такая же, как интуристовская триада «водка-матрешка-икра».
Даже если на дворе патриотические времена, вот как сейчас, травма дает о себе знать: просвещенное меньшинство постоянно ищет, куда бы пнуть побольнее – словом, фильмом, законопроектом, – а большинство пребывает в нервном ожидании пакостей, в том числе тех, которые только готовятся. Как, например, фильм «Праздник». Но это лишь частный случай. Тревога – больше. Поэтому у нас и заговорили о «скрепах» – одни с презрением, другие с надеждой: вообще, скрепы нужны тому, что может развалиться.
