Недавний скандал с фотографией узницы Освенцима 14-летней полячки Чеславы Квоки, которую «блохеры» выдали за жертву советского режима и получили большой репост, свидетельствует не только о том, что в борьбе с нами все средства хороши. То, что для нормального человека – чудовищная ложь, к тому же топорно сработанная, для отдельных персон – абсолютная правда. И, как это у них говорится, не «нуждающаяся в доказательствах».
На самом деле этот сюжет не такой уж свежий. Года полтора назад некий самодеятельный историк – а нынешняя медиареальность позволяет быть историками даже тем, кто пишет «жы-шы», – опубликовал фото замученного в немецком концлагере польского ребенка, предварительно отрезав нижнюю часть кадра, в котором указано, что снимок сделан в Аушвиц-Биркенау, и снабдив оригинальным пояснением, что это единственный казненный в СССР несовершеннолетний.
Якобы эта девочка, «маленький монстр», прямо на улицах Ленинграда зарезала троих, за что ее и расстреляли вопреки закону. «В 1987 году это дело было рассекречено, страшно подумать, какие тайны хранит наша страна…»
Вероятно, дурень сей хотел больше подписчиков – а их на момент публикации было всего восемь. Не знаю, получилось ли…
Но вот недавно ту же фотографию использовал другой «историк», присобачивший к ней текст еще более оригинальный, – эту девочку расстреляли в блокадном Ленинграде за кражу пайки хлеба. Расстреляли вместе с матерью.
Некоторые ресурсы уверяют, что «информация» заняла на прошлой неделе второе место по перепостам. Отреагировал даже некий «Клуб счастливых мам», имеющий полтора миллиона подписчиков.
Многих изумила вопиющая безграмотность «перепостников» — ведь снимок, сделанный Вильгельмом Брассе, штатным фотографом Освенцима, в некотором роде стал классикой и многократно публиковался.
Но не все могут знать классику, тем более фотографии. Чем фейкоделы уже давно пользуются, выдавая снимки нацистских лагерей за лагеря советские, в том числе те кадры, которые в прошлом веке обошли все мировые фотовыставки, их печатали на обложках книг, демонстрировали в документальном кино…
Дело, на мой взгляд, не в неграмотности – она все-таки простительна – а в том, что ложь, столь невероятная по наглости и простоте, ложится на давно существующие матрицы в головах.
Об этом знаю лично. Когда было мне двадцать, хлынул в мою голову поток «незыблемых истин», тысячекратно воспроизводимых по всем носителям информации; незыблемость состояла в том, что всех (т. е. абсолютно всех) оказавшихся в немецких концлагерях отправляли в лагеря советские; потери наши в войне в десятки раз превышали потери противника; танкистам было запрещено покидать горящие танки; СМЕРШ расстрелял более миллиона советских военнослужащих; в блокадный Ленинград возили блины с икрой для высшего руководства, а жители города – все! – молились о том, чтобы немцы побыстрее пришли и закончили муки, искусственно созданные собственной властью, дабы задушить природное питерское свободомыслие; что Курская битва на самом деле проиграна; немцев в русском плену заморили голодом поголовно, тогда как русских не морили вовсе…
Поток такого рода «подробностей» и «открытий» сформировал – пусть и не поголовно – ту самую матрицу, или, точнее, некий «символ веры»: на земле нет такого зла, которое невозможно применить к советскому режиму.
Все самое ужасное, даже фантастически ужасное не может противоречить такому контексту – все в нем становится правдой. В которую приличный человек обязан верить.
Когда объяснял мне один человек, что Власов «сдал армию», чтобы спасти людей, и сами власовцы – это «диссиденты сороковых годов», и вообще немцы виноваты лишь в том, что убивали евреев, а в прочем – правы, до меня далеко не сразу дошло, что это не от безграмотности.
Он действительно верит в это.
Такой, по его верованиям, полагается быть «честной истории». Если в ней вдруг появится польская девочка из Освенцима, сам перевод ее в девочку ленинградскую, расстрелянную за кражу куска хлеба (вместе с мамой – так даже выразительнее), не вызовет никакого потрясения. Потому что см. выше – применительно к советскому режиму допустимо абсолютно любое зло.
Конечно, можно было бы упрекнуть в невнимании к источникам, в отсутствии критического мышления, но – еще раз обращаю внимание – это не мышление, а именно вера. Вера и критика – совершенно разные области сознания.
Как говорил один христианский подвижник, если бы в Писании было сказано, что не кит проглотил Иону, а Иона кита – я бы и в это верил.
Но у Писания иной фундамент, не имеющий ничего схожего с коротичевским «Огоньком» и производными от него – эти создавали не вечную, а сиюминутную картину мира. Что тем не менее нисколько не мешало ей превратиться в религию, пусть даже суррогатную.
Поэтому же бессмысленны попытки объяснить «верующим», что они неправы, – как во всяком религиозном сознании, это будет принято как гонения, нимб прилагается…
Коллективная ахеджакова неизменяема, и тютчевское «напрасный труд, нет, их не вразумишь» как раз об этом и про них, очень давних…
Мученик в этом сюжете только один – девочка из городка Замосць, которой с момента съемки в декабре 1943 года оставалось жить что-то около трех месяцев. Ее матери еще меньше. Вильгельм Бассе после войны рассказал историю этой фотографии.
Я отчетливо помню снимок этой конкретной заключенной. Это потому, что она выглядела такой юной, такой обезоруживающе хрупкой. Когда она приехала в лагерь, она не могла понять, что ей говорили. Так что женщина по имени Капо (надзирательница) взяла палку и избила ее по лицу.
Эта немецкая женщина просто выплескивала свой гнев на девочку.
Такая красивая молодая девочка, такая невинная. Она плакала, но ничего не могла сделать. Перед съемкой девочка вытерла слезы и кровь от разреза на губе. Честно говоря, мне казалось, будто избили меня, но я не мог вмешиваться. Для меня это было бы смертельно.
