К хорошему – к сытости, безопасности, вежливости, доступным невинным развлечениям и пр. – люди быстро привыкают. К плохому, даже ужасному, чудовищному – холоду, голоду, всеминутной возможности умереть, к трупам, к горам трупов, – тоже привыкают. Намного тяжелее, чем к хорошему, но привыкают…
Это я к тому, что в год 75-летия Победы будут особенно много – не в пример прочим годам – говорить не просто про войну, а про ее ужасы. Будут рассказывать и показывать.
Что, собственно, уже и сейчас происходит – в эфирах и сетях идет ожесточенная «война историй», стороны обвиняют друг друга в том, кто, кого и в каком количестве уничтожил. Цифры начинаются с десятков тысяч и далее по нарастающей.
Суть не только в том, что в этой мировоззренческой войне одни берут наглостью, другие – фактами (кстати, в мире, сплошь опутанном медийными сетями, еще неизвестно, что эффективнее), но и в том, что те самые цифры – черта времени, с которым абсолютное большинство из нас, слава богу, лично не знакомо.
Цифры могут возмущать, ужасать, но это совсем другого свойства ужас, не тот, который стал частью жизни людей прошлого столетия. Для нас эти цифры то всплывают, то исчезают – в зависимости от конъюнктуры момента.
Депутат Госдумы Вячеслав Никонов написал во «Взгляде», что сама дата начала Второй мировой войны, 1 сентября 1939 года, не только условная, но по сути расистская.
Хотя бы потому, что за три-четыре года до нее японцы успели уничтожить около 20 миллионов китайцев, итальянцы убили в Африке полмиллиона эфиопов, в испанской гражданской войне погибло почти полтора миллиона человек – да только кто будет считать их всерьез, всех этих китайцев, эфиопов, испанцев, из которых половина к тому же были коммунистических взглядов… Американцы, англичане и прочие цивилизованные к тому времени потерь еще не понесли, значит, не было до 1 сентября никакой мировой войны.
И, надо признать, в нашей исторической картине мира эти цифры тоже далеко не на первом плане.
Однако люди того времени цифр не знали, им досталось нечто куда более страшное, и тут оказалось, что «привыкание к ужасу» у каждого свое. И, наверное, непохожесть такого привыкания говорит о сути той войны ярче, чем цифры.
29 апреля 1945 года американские войска вошли в Дахау. На подступах к концлагерю военнослужащие передового подразделения 45-й пехотной дивизии увидели оставленные на путях 40 вагонов, битком забитых трупами.
Зрелище настолько шокировало солдат, что, войдя на территорию лагеря, американцы, при активном содействии выживших узников, за очень краткое время полностью перебили немецкую охрану, администрацию и капо – всего более 500 человек. Цифра оспаривается, но сути явления это не меняет.
Эпизод, получивший название «бойня в Дахау», стал олицетворением праведной мести, хотя по существу это было массовое буйство, пусть даже по-человечески понятное и оправданное. Командиров, подполковника и старшего лейтенанта, отдали под трибунал за самовольство и потерю контроля над подразделением. Наказали их несильно, оба продолжили карьеру.
Наши войска освобождали узников Заксенхаузена, Равенсбрюка, Треблинки, Штуттгофа, Гросс-Розена и крупнейшей фабрики смерти – Освенцима. Вряд ли освобождали по букве устава, но чего-либо похожего на «бойню в Дахау» не было.
И дело, наверное, не только в том, что у нас дисциплина суровее. Таких вот массовых буйств в захваченных концлагерях – и во вражеских городах тоже – с нашей стороны не зафиксировано. И в том числе потому, что за четыре года войны наш солдат повидал такое, чего американскому солдату – тоже воевавшему – в кошмарах не снилось.
Европа помнит французскую деревню Орадур и чешскую Лидице, сожженные вместе с жителями; у нас только в Белоруссии таких Орадуров и Лидиц – пять тысяч двести девяносто пять.
И это лишь часть того, что пришлось нашему солдату увидеть, пока он дошел до немецких концлагерей.
Американцы тоже воевали, но ничего подобного даже близко не попадалось. Поэтому у них от зрелища Дахау «сорвало крышу»; наши, по-человечески ужасаясь, сохраняли самообладание.
Наши видели столько смертного ужаса, и оттого лучше знали, чего стоит жизнь – потому и спасали Краков; у союзников такой степени знания не было – потому и равняли с землей города Дрезден, Лейпциг…
