15 июля 1240 года на месте впадения Ижоры в Неву новгородское войско, которым командовал князь Александр Ярославич, разбило шведский десант. После этой победы князь получил прозвание Невский, с которым и вошел в историю. Было ему в ту пору двадцать лет или около того…
Битва на Неве так же, как и Ледовое побоище, стала одним из столпов русской национальной памяти, хотя, как уверяют, ни по масштабам, ни по значимости она не дотягивает до высоты собственной легенды – все-таки это не Канны, не Ватерлоо, не Сталинград… В шведских летописях, например, она вовсе не упомянута, что является хоть маленькой, но радостью для развенчателей славы русского оружия, которой, по их вере, не было, нет и быть не должно. Однако серьезные люди умеют отличать историю от иконоборчества, а что касается народной памяти, то у нее есть собственные «фильтры»; она оставляет, причем навсегда, то, что действительно ценно для самосознания народа, для его живучести.
Политическая подложка битвы на Неве известна – это было одно из многих столкновений скандинавов, германцев и прочих католических цивилизаторов с Новгородской республикой, а также языческой литвой и финскими племенами за влияние в Восточной Балтике. Цивилизаторы хотели не только земли забрать, но и обратить местных в свою единственно правильную веру, те, понятно, сопротивлялись… К моменту Невской битвы противостояние длилось уже третье столетие. Так что сражение это могло затеряться в бесчисленных столкновениях того же рода, но не затерялось.
И виной тому сам Александр Ярославич, ставший тем, что значительно больше и выше выдающегося полководца, – русским национальным ориентиром. На Неве состоялось его рождение.
Чего не понимал брат
Ориентиром становятся не вследствие дара предвидения – он вообще рассматривается из настоящего в прошлое; это ряд решений и поступков, правильность которых подтверждается всей последующей историей народа, и чем дальше, тем больше подтверждается.
Человек-ориентир делает то, что считает единственно нужным и верным в данный момент, – он не умеет «глядеть сквозь века», и Александр не умел, и только последующие поколения убеждались в том, насколько верна была его логика, причем верна не только в тех, давно минувших ситуациях, а всегда.
Александр не прославился делами милосердия (как, например, Федор Ушаков, причтенный к лику святых вовсе не за блестящие победы на море, а за праведную жизнь после них), в известном смысле он был человек жесткий, временами жестокий. Литву драл так, что те ужасались одного его имени. С братом Андреем была у него «великая пря» о великом княжении, он в конце концов вырвал его у монголов. Он покарал новгородцев, сместивших с престола его малолетнего сына Василия и, что еще страшнее, замысливших не подчиняться ханским баскакам, – зачинщикам бунта князь велел носы резать, глаза колоть, некоторых казнил… Более того, брат его, Андрей Ярославич, по всем национально-освободительным канонам, казалось бы, заслуживал куда большей и славной памяти, ведь именно он вместе с Ярославом Тверским поднял оружие против «Неврюевой рати», карательного отряда, посланного во владимирские земли, – первая после падения Киева попытка вооруженного сопротивления монголам… Но слава и память достались не Андрею. Почему?
Андрей был храбр и честен (насколько это возможно в его положении), но не видел того, что видел брат. Беспрестанно путешествуя в Орду, к убийцам отца, он безмечтательным разумом полководца понимал, кто в этот момент бесспорно сильнейшая армия мира. И это не рыцари, которых можно бить, и он их бил, а воевать на два фронта – самоубийство, и не пафосное, а глупое, непозволительное для князя, пастыря народного. А главное – рыцари потребуют переменить веру в обмен на помощь против монголов, а монголам нужна только дань, к вере они относятся терпимо, даже уважительно. Отказаться от веры – значит отказаться от себя, перестать быть собой, стать внутренним перебежчиком в обмен на некое призрачное обещание; но тот, кто отказался от себя, потеряет и все свое. Рыцари обманут – хотя бы потому, что иноплеменные перебежчики для обмана и существуют. Так и случилось с Даниилом Галицким, принявшим корону от папы и обманутым… Так и потом случится со славянами, ставшими придверным ковриком германского мира.
Хотелось бы лучшего, но сейчас жизнь такова, какова есть. И потому монголы – меньшее зло; бейся там, где можешь биться, а где не можешь – езжай к убийцам отца, терпи унижение, потому что тебе суждено отвечать не только за себя, а за очень многих. Такая твоя работа, князь.
Умер Александр в сорок два – на обратном пути из Орды, где пробыл год, пытаясь отговорить хана Берке карать владимирцев, суздальцев, ростовчан, перебивших сборщиков дани. Хана он уговорил. Может, поэтому уцелели Владимир, Суздаль, Ростов… А где та Орда?
Власть на ощупь
В Невской битве было Александру около двадцати. По нынешним нежным, не желающим взрослеть временам, самая что ни на есть дискотечная юность. По тем, когда женились в четырнадцать, а замуж еще раньше, – почти зрелость. Особенно если твоя работа – власть. А какова была та работа «на ощупь»?
В «Поучении Владимира Мономаха» есть потрясающий оборот. Всю первую часть глубокий старик наставляет молодежь, как жить правильно: «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь… леность ведь всему мать» и т. д.
И вдруг нравоучение прерывается, и обрушивается на потомков вся неимоверная усталость жизни: «А теперь поведаю вам, дети мои, о труде своем, как трудился я в разъездах и на охотах с тринадцати лет. Сначала я к Ростову пошел сквозь землю вятичей; послал меня отец, а сам он пошел к Курску; и снова вторично ходил я к Смоленску, со Ставком Гордятичем, который затем пошел к Берестью с Изяславом, а меня послал к Смоленску; а из Смоленска пошел во Владимир. Той же зимой послали меня в Берестье братья на пожарище, что поляки пожгли, и там правил я городом утишенным. Затем ходил в Переяславль к отцу, а после Пасхи из Переяславля во Владимир – в Сутейске мир заключить с поляками… И Всеслав Смоленск пожег, – и я с черниговцами верхом с поводными конями помчался, но не застал… в Смоленске».
И так – несколько страниц сплошного «шел», «бился»…
«Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей. Что надлежало делать отроку моему, то сам делал – на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давая себе покоя…»
Александр ничего не написал, но его княжеская работа, несомненно, была такой же ранней и тяжкой.
